⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
Святослав ЛогиновИсцелися сам
В ночь на 16 марта 1647 года в одном из домов на площади Шевалье дю Ге допоздна не гас свет. Немногие прохожие, следовавшие в этот час мимо квартала трех докторов, с любопытством поглядывали на мерцающий за окнами огонек. Весь Париж знал, что здесь живет просвещеннейший доктор Патен, на которого подали жалобу городские аптекари. Завтра парижский парламент будет разбирать ее. Несомненно, Патен готовится сейчас к защите, ведь он ординарный адвокат медицинского факультета и сам будет вести свое дело.
Патен действительно сочинял речь. Он стоял за высоким пюпитром и, притопывая от нетерпения ногой, быстро покрывал один лист за другим замысловатой вязью мелких строк:
«Злоупотребления при производстве гиацинтового питья столь распространены, что я не знаю, как с ними бороться. Всякий его делает по-своему, его тащат отовсюду, все его продают, большие и малые принимают его. В городе Лионе хлеб не столь употребителен, как гиацинт. Цена, по которой продается это сомнительное лекарство, показывает его популярность, но и его недостатки, потому что за такую цену продукт не может быть приготовлен из настоящих драгоценных камней…»
Патен остановился, прочитал написанное и сердито бросил на пюпитр обгрызанное перо. Нет, это что угодно, но только не речь. Из этого может получиться неплохая глава для давно задуманной книги о дешевой медицине, но произносить ее перед парижанами нельзя. Завтра решается слишком многое, на карту поставлена не только его честь, но и честь медицинского факультета. Скоро уже сто лет, как слушается в парламенте бесконечная тяжба докторов Сорбонны с парижскими аптекарями. Девяносто один год назад антимоний отравителя Парацельса был объявлен злым ядом и запрещен, но все же аптекари продолжают торговать им, а дело об антимонии все тянется и тянется, хотя само название его уже вошло в поговорку. Нет, пожалуй, ни одного доктора или аптекаря, которому за это время не было бы предъявлено какого-либо обвинения. Теперь настал его черед. За себя Патен не боялся, президент парламента Талон был его старым приятелем, но надо было не просто оправдаться, а выиграть дело против корпорации, которой покровительствует сам кардинал Мазарини. Значит, здесь не годятся ученые рассуждения и цитаты из древних; единственное, чего боится итальянец, — смех веселых парижан.
Патен задул свечу и улегся спать, решив, что завтра будет говорить без записей.
С детских лет он усвоил афоризм божественного Гиппократа: «Излишний сон подобен смерти». Часы на башне Отель-де-Виль показывали всего четыре утра, когда доктор, накинув на плечи плащ, вышел из дома. Патен не боялся ходить по парижским улицам в одиночку. Крупная фигура, уверенные быстрые движения, прямой резкий взгляд серых глаз, даже лицо: впалые щеки, орлиный нос, борода клинышком — все при взгляде на Патена наводило на мысль об искателе приключений, а не о почтенном докторе медицины. Да и шпага у доктора Патена была гораздо длиннее, чем те игрушки, которые обычно носили ученые люди.
Ги Патен спешил к больному. Вообще-то он не мог похвастать обширной практикой. Медицинский факультет Сорбонны насчитывал сто докторов, а это слишком много даже для такого огромного города, как Париж. Самое же прискорбное заключалось в том, что большинство больных предпочитало обращаться не к ним, достойным мужам, имеющим право «лечить здесь и во всем мире», а к всевозможным шарлатанам, самозванцам, долгополым хирургам из коллегии святого Козьмы и к прочей дряни. Даже короткополые — брадобреи, не получившие никакого образования, последнее время настолько обнаглели, что начинают отнимать кусок хлеба у докторов. Но хуже всего обстоит дело с аптекарями. В их сумрачных лавках можно найти средства от чего угодно. У народа создается впечатление, что, кроме арабской кухни аптекарей, не нужна больше никакая медицина. Вот почему так важно выиграть сегодняшнее дело.
На улице святого Иакова Патена ждали. Его сразу провели в комнату больного. Это был худенький мальчик лет десяти. Он еще спал. Бледное лицо с заострившимися чертами сливалось с подушкой и было бы почти не видно, если бы не яркая красная сыпь, покрывавшая лоб и щеки. Ребенок страдал скарлатиной.
Патен взял его за руку, нащупал чуть заметную ниточку пульса. Конечно, мальчонка сильно ослабел после двадцати кровопусканий, сделанных ему за последние десять дней, зато стремительность блуждающей влаги у него уменьшилась, жар спал, коже вернулась бледность, исчез даже роковой треугольник на лице. Теперь можно приступать к лечению слабительным. Древние в этом вопросе единодушны: всякую воспалительную лихорадку следует лечить удалением избытка крови и очищением желчных путей. Кровопускание и слабительное — вот два друга врача. Правда, в последние годы среди самих докторов появились противники благодетельного кровопускания. Особенно обидно видеть в их числе великого Рабле. Веселый доктор описал некогда болезнь, названную им ангиной, и запретил применять при ней кровопускания. Он же объявил, что детям кровопускание вообще не может быть показано. Но в этом вопросе Патен был несогласен с Рабле. Там, где говорят Гиппократ, Гален и Павел Эгинский, автор Пантагрюэля должен молчать.
— Давайте больному сироп из ревеня, — сказал Патен кормилице, молча ожидавшей его решения. — Сироп сделайте сами: отварите стебли ревеня в белом вине и добавьте немного меда. Кроме того, давайте ребенку пить сухарной воды или ячменного отвара, сколько вместит и даже несколько больше. Если ревень не окажет своего действия, больной должен принять олеум рицини. В аптеке следите, чтобы вам не подсунули фальшивое масло. Настоящее касторовое масло должно быть прозрачно, прохладно, иметь слегка горьковатый вкус и не иметь никакого запаха. Вечером я, возможно, зайду еще раз.
С этими словами Патен развернулся и вышел из комнаты. Мальчик, вздрогнувший во сне при звуках докторского голоса, снова затих.
Времени до начала процесса оставалось уже не так много. Патен успел вернуться домой, облачиться в красную докторскую мантию и четырехугольный берет, взять нужные книги, сесть на лошадь (недостойно звания было бы явиться на заседание пешком) и вовремя прибыть во дворец юстиции.
Народ уже начинал собираться. Доктора Патена узнали. На него показывали пальцем, кричали «виват!», улюлюкали. Толпа была настроена воинственно, но еще не знала, на чьей стороне ее симпатии. Судебный пристав встретил Патена у дверей парламента и отвел его в небольшую комнатку, где доктор мог собраться с мыслями в последние минуты перед началом дела.
Ги Патен был медиком догматической школы. Всякое новшество, особенно в медицине, поначалу опасно — это он усвоил твердо. С детских лет врезался ему в память один случай. Тогда он, сын почтенных юристов, заболел редкой и не слишком опасной болезнью — английской потовой горячкой, а какой-то негодяй уговорил его отца лечить сына рвотным вином. До сих пор доктор Патен помнит скверный металлический вкус во рту, разъедающую горечь желчи, судороги выворачиваемого наизнанку тела, дрожь в ногах и долгую, много дней не стихавшую головную боль. Шарлатан подсунул ему дурно приготовленный препарат. Юный Ги выжил чудом и на всю жизнь возненавидел минеральные лекарства. К тому же он был воспитан на произведениях древних авторов, его кумирами были Платон и Цицерон, Гомер и Вергилий. Все, что шло от древних, было хорошо, даже имя свое Патен произносил на старинный лад: Гюи, хотя уже тогда чаще можно было услышать краткое Ги. Когда же Патен начал изучать медицину, он увидел, что никто из великих врачей прошлого: ни Герофил, ни Цельс, ни мудрейший Гален, ни Руф из Эфеса, ни тем более сам божественный Гиппократ, — не давали больным много лекарств. А что сказал Гиппократ — то сказал сам бог. Полифармация же получила свое начало от Гебера и других арабов, у которых было много трав, но мало знаний.
Вот с чего началась борьба Ги Патена против злоупотреблений фармации, приведшая его сегодня в этот дворец.
Большой зал во дворце юстиции был набит битком. Свыше шести тысяч парижан пришли послушать, как будут разбирать скандальное дело. В первом ряду восседали аптекари, в парадных кафтанах с пышными жабо, с цеховыми медалями на груди. Глядели фармацевты настороженно и зло. Черными кляксами выделялись в толпе рясы монахов. Это тоже враги. Духовенство не может простить Патену вольный его язычок, речи против схоластики, в защиту подлинной философии древних. Особенно же запали им в души слова, сказанные по поводу чумы в Риме: «Чума унесла тридцать шесть добрых и ученых медиков, но пощадила папу и кардиналов, потому что они злее самой чумы»…
Доктора и бакалавры медицины собрались в середине зала. Их симпатии на его стороне, но они слишком хорошо знают, чью руку держит первый министр. А вот за всех остальных, всесильную и одновременно безликую тысячеглазую толпу, придется сражаться. Ведь именно она, а вовсе не парламент и даже не кардинал Мазарини решает, к кому придут лечиться больные.
Королевский прокурор поднялся со своей резной скамьи и принялся читать обвинительный акт:
— Аптекари города Парижа против доктора медицины Гюи Патена. Мы, аптекари королевского города Парижа, заявили и заявляем, с подтверждением клятвой каждого пункта, следующее:
Истинно, что закон под страхом различных наказаний запрещает причинять вред, ущерб, а также иным образом злоумышлять против всякого человека, занимающегося честным и пристойным ремеслом.
Верно также, что искусство фармации с древних времен почитается благородным и необходимым и что многие цари и иные достойные люди в сем занятии с пользой для себя и мира немало упражнялись.
В-третьих, верно, что доктор медицины Гюи Патен, движимый ненавистью к нашей изящной науке, устно и в печати совершал многие нападения на отдельных аптекарей и всю фармацию. Будучи цензором медицинского факультета, означенный Патен препятствовал выходу в свет многих наших сочинений, с томлением ожидаемых как больными, так врачующими…
Патен чуть заметно усмехнулся. Да, он действительно немало попортил крови напыщенным болванам с Малого моста. И дело тут вовсе не в личной ненависти. Иной раз и среди аптекарей встречаются честные люди, а в аптеках среди дьявольских составов попадаются хорошие лекарства. В конце концов, Парацельс прав: «Весь мир — аптека», а еще Гомер сказал: «Много есть разных лекарств, но также и ядов». Всякое лекарство может быть ядом, и всякий яд — лекарством. Даже ненавистное рвотное вино. Но он не скажет об этом ни слова, сейчас важнее сокрушить фармацевтов, чтобы спасти медицину. Раздавить всех этих итальяшек, арабских прихвостней, неучей и недоумков, чтобы восстановить высокий авторитет медицины.
— Истинно и то, что 14 марта сего года упомянутый Гюи Патен защищал в собрании на улице Бюшери собственные свои тезисы о воздержанности в жизни и лечении, где с гневом и даже яростью обрушился на парижских и иных аптекарей и, нарушая законы и статусы факультета, обращался к необразованной черни, в результате чего торговля истцов нарушилась и великие их цеху грозят убытки…
Далее Патен не слушал. Он хорошо знал этот документ, советник Ламуаньон потихоньку показал его еще вчера вечером. Сейчас важнее всего было хорошо начать…
Наконец, до его ушей донеслось:
— Доктор Гюи Патен, ответчик, что вы можете сказать в свою защиту?
Патен глубоко вздохнул и вышел на кафедру. Там он остановился и вдруг улыбнулся публике. Такого еще не бывало на заседания парламента.
— Наши аптекари, — начал Патен, — жалуются, что я их не люблю, сами же они меня ненавидят. Если бы они могли, то отравили бы меня всеми своими лекарствами сразу, но, к счастью, я обхожу аптеки стороной. Почему? Да просто я слишком хорошо знаю, кто и как хозяйничает в своих лавках. Даже январь со своей непогодой менее убийственен, чем наши аптекари. Не будем голословными и прочтем несколько строк из одного фармацевтического сочинения, книги, как сказано в предисловии, необходимой медикам и фармацевтам и полезной всем любознательным.
Патен распахнул загодя припасенный том и громко, нараспев начал читать:
— Возьмите двух новорожденных щенят, изрубите их на куски, положите в горшок, прибавьте фунт живых земляных червей и кипятите в течение двенадцати часов. Отвар укрепляет нервы, помогает при меланхолиевой болезни и параличе.
Он вскинул голову и спросил:
— Нет ли здесь желающих испробовать этого супа? Спешите, лавки открыты!
В зале зашумели, кто-то нервно рассмеялся.
— И не все ли равно, кто это написал, — продолжал ободренный первым успехом Патен, — Батиста Порта, Турнейссер или же присутствующий здесь господин Кроль, чьей книге я, к сожалению, не сумел помешать увидеть свет. Все эти сочинения похожи и годны только на то, чтобы делать из них пакеты для бакалейщиков. Вот вам строки из другой сокровищницы полифармации: «Кал кошачий смешать с луковым соком, тем мазать плешь, и волосы вырастут», — Патен ткнул рукой туда, где сидели аптекари, и у каждого, как на грех, из-под пышного парика выглядывала лысина. — Что же вы сами не воспользуетесь своими секретными средствами? Или вы боитесь за свою мудрость, которая заключена в одних только лысинах?
Наконец он добился своего, зал грохнул дружным хохотом. Патену пришлось кричать, чтобы его услышали.
— Если бы меня укусил заразный скорпион, я бы не прибег ни к териаку, ни к какому иному секретному средству, продающемуся в лавочках. Я бы перевязал язву и приложил к ней оттягивающее, а в случае сильной боли и жара я бы пустил себе кровь. По счастью, у нас нет ядовитых животных. Зато у нас есть аптекари и шарлатаны, сторонники антимония. Они успешно заменяют змей и скорпионов!
В зале творилось невообразимое. Люди хватались за бока, задыхаясь, опускались на пол. Хохот душил всех. Сейчас перед ними выступал достойный преемник Рабле, не зря носяший бывший в забвении почти сто лет титул «веселого доктора». Недаром же лекции Патена посещал известный острослов и дуэлянт Сирано де Бержерак, и, как говорили, вовсе не для того, чтобы изучать анатомию. Искусству злого высмеивания противника — вот чему учился у доктора славный забияка.
— Даже лучший из лучших химиков не сделал в жизни ничего доброго, — кричал Патен, перекрывая хохот, — за один только год шарлатаны нашего славного города отправили на тот свет больше сотни людей. Впрочем, природа, можно надеяться, постарается возместить ущерб, ибо должен же был за этот год во Французском королевстве родиться хоть один человек, который со временем станет честным аптекарем. Желаю всем вам избегнуть соблазнов нынешних отравителей и дожить до той минуты, когда он откроет свое дело.
Я не думаю, чтобы на земле были шарлатаны более законченные и извращенные, чем обвиняющие меня химики, которых смело можно назвать бродягами, бахвалами и невежественными лжецами. Один из моих обвинителей, имеющий наглость называть себя медиком и ятрохимиком, услыхал где-то, что идол аптекарей Авиценна советует промывать больные глаза раствором тинкали, но, не зная, что это такое, применил для примочек алкали, чем немало увеличил число слепых на церковных папертях.
Хохот постепенно стих, Патена теперь слушали внимательно, отмечая недолгим, но дружным смехом каждый его выпад в сторону противника.
— Вы спросите, за что ненавидят меня недоучки, школяры от химии и арабской магии? За то, что я использую простую и недорогую медицину, а не медицину расточительную, которая наполняет кассы фармацевтов и расставляет ловушки кошелькам больных. Если бы у аптекарей было хоть немного честности, они не смешивали бы горячего с прохладным, а влажного с сухим, они не сыпали бы в отвары золота, чтобы поднять их цену, не заставляли бы больных глотать обременяющий желудок камень-гиацинт, а положили бы в состав цветы гиацинта. Но они все это делают. Делают и многое другое. Во время приготовления териака берут перламутр вместо жемчуга, мел вместо алебастра, местную жирную глину вместо армянского битума. Я сам видел, как обычное дерево перекрашивали под лимонно-желтый сандал. Но еще страшнее аптекарей-арабистов аптекари-химики. Они заставляют больных глотать «вечные» пилюли из свинца, затем предлагают искать их в экскрементах и глотать снова. Они травят народ сурьмой, ртутью и крысиным ядом. И после этого смеют называть себя последователями Асклепия! Да один их антимоний убил в Германии больше людей, чем шведский король!
Аптекари слушали молча, в напряженных позах. Они понимали, что дело оборачивается не в их пользу. Над ними смеялись даже члены парламента. Патен говорил уже больше полутора часов, но никто не замечал времени, все требовали продолжения.
— Тысячу семьсот лет назад достойнейший Асклепиад призывал «лечить полностью, быстро и приятно». Нынешние поборники арабской кухни не умеют действовать приятно, зато они полностью и быстро отправляют пациентов на тот свет своими средствами, ядовитыми, как понтийская утка. Потому я и говорю, что если у вас возникнет болезнь, то не нужно пожирать столько пилюль, лизать столько сиропов и опустошать лавки аптекарей; чтобы уменьшить вес мерзкой влаги, являющейся генератором болезней, не надо прибегать к чемерице, дьявольскому уроду антимонию и другим пагубным медикаментам, которые сами нуждаются в очистке, прежде чем смогут безболезненно очищать наши тела. Вместо этого выпустите лишнюю кровь, нежным промыванием очистите желудок — и, с божьей помощью, вы будете здоровы. Провались к черту весь ворох лекарств, таких, как рвотное вино, идол дураков — безоар, роскошный состав — териак, митридат — смесь зловонных трав, алкермес и другие отбросы, которые не больше благоприятствуют выздоровлению, чем известь или пепел, и являются обычными нелепостями, сфабрикованными незнающими мошенниками, стервятниками, прокравшимися в святой храм медицины!..
Процесс был выигран. Когда адвокат аптекарей попытался подняться на трибуну, его встретили свистом, улюлюканьем и таким градом моченых в уксусе груш, пареной репы и прочей снеди, захваченной из дому предусмотрительными парижанами, что ему пришлось спасаться бегством. Аптекари поспешно отправились по домам и заперли лавки. Вечером толпа, разгромив одну из аптек, воздвигла на площади перед домом Патена пышный монумент, сооруженный из майоликовых сосудов для териака, распотрошенного чучела крокодила и целой кучи клистирных трубок.
Но это было потом, а пока Патен выслушивал хвалебную речь президента Талона, принимал поздравления коллег и товарищей и никак не мог привыкнуть к такой потрясающей, великолепной победе. Голова у него кружилась, и он не сразу понял, что говорит ему очередной подошедший. Только потом до него дошло, что рядом стоит нянька того мальчика, у которого он был утром.
— Доктор, — повторила она, — Жано умер. Открыл глазки, посмотрел на меня, прошептал: «Ах, как хорошо!»— и умер.
— Лечение проводилось правильно. Видимо, вы давали ему слишком мало питья!
Он чувствовал, что надо добавить еще краткий афоризм, но никак не мог отыскать подходящей к случаю фразы. «Полностью, быстро, приятно», «Не повреди», «Врачу — исцелися сам!» Нет, в данном случае все это неверно. Если больные предпочитают умирать при правильном лечении, то тем хуже для больных…
— Скарлатина, — медленно сказал доктор Патен, — хочешь или не хочешь, но я приучу тебя к кровопусканиям!
Кормилицу оттеснили в сторону. Патен стоял посреди зала, по которому уже успела разнестись молва о новом словечке доктора. Он улыбался, с важностью кивал, и никто на свете не мог бы догадаться, что славный доктор изо всех сил старается задушить в себе невероятную, еретическую мысль: а что если в следующий раз, прежде чем пускать кровь, испробовать все-таки другие средства?
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀
⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀