редставляющий его орган или мощной волей, которая есть главный двигатель и наиболее действенная сила человеческого тела, заставить уступить череп этому непрерывному и могущественному действию; ибо, если возможно отрицать импульс мозга, то невозможно отрицать импульс электричества, доказательства этому мы видим каждый день.
И тогда становится объяснимым развитие известных частей черепа, возбужденное упражнением: развитие естественное и замечаемое в мускулах руки, ежедневно упражняющейся в непрерывной работе. Мы соглашаемся, что череп не получит такого развития, какое принимают мускулы, предназначенные для действия.
Что электричество, более часто привлекаемое к одной части черепа, оставляет, развивая ее, следы своего прохождения – это может и должно быть; материя должна действовать, но мозг, который есть седалище души, невещественной части человека, не подчиняется этим законам: разум не действует, а заставляет действовать – он не издерживается, а издерживается тело; он мыслит и предоставляет своим агентам исполнять его мысли; он остается цельным, спокойным и неизменяемым; таким мы должны представлять высшее могущество, образ которого есть разум.
Единственно, по тайным предначертаниям Провидения, он светит больше или меньше, и из этих различных блистаний рождаются неравномерные способности, которые бывают причиной призвания большего или меньшего обилия жидкости и большей или меньшей расположенности, смотря по тому, с большей или меньшей энергией движется жидкость.
Противники френологии и сокровенных наук с каждым днем сдают позиции. У них есть парадоксы, и кто знает, освободятся ли они от них. Наука, более или менее ясно объясненная, неоспорима, когда основывается на беспрестанно возобновляющихся фактах – и этой степени достигла френология, но скептики – quand meme – необходимы. Они то же, что тьма для солнца, которая тем, что не принимает света, уже доказывает его бытие.
Френологическая система доктора Каруца.
Аргументы Люка
Доктор Каруц, чтоб объяснить наружную форму черепа в гармонии с внутренней, развивает систему, которая кажется нам замысловатой, но мы считаем себя обязанными передать здесь вкратце всю ее суть.
По его словам, сокрытые предметы появляются ежедневно на поверхности вследствие уподоблений. Природа обладает громадой разнообразных способов для изображения символическими буквами, легко разбираемыми учеными, вещей, внутренность которых должна была бы оставаться скрытой.
Таким образом, наружное разделение человеческого черепа на три отдела (высший, средний и низший), превосходно выражает три главные разделения мозга, точно так же помещенного внутри. То же будет и с развитием костей черепа, которые представят совершенное сходство с внутренним развитием мозга, формы которого они воспринимают. «Тогда легко поймут, – говорит Каруц, – что знак трех частей черепа сохранил свою высшую важность и что поверхность, вследствие работы или какого бы то ни было совершенствования, может возвыситься или углубиться, образовать выпуклость или впадину, и, исходя из этого, могли бы легко установить, что психическое значение выпуклостей лба будет в прямом соотношении с изменениями разумности, как срединные выпуклости с чувствами, выпуклости низшей части – с желаниями и волей» [54] .
Все это очень замысловато, но если упражнение доказало и доказывает ежедневно, что те или другие страсти, те или другие науки изменяют форму черепа, и если с другой стороны медики (а между тем следует принять во внимание их исследования) согласились признать, что мозг, защищаемый своими оболочками, также независим от черепа, как яйцо от скорлупы, и следовательно, не подчинен изменениям, замечаемым снаружи, – то что станется с системой Каруца? Нам кажется, что влияние жидкости, о котором мы только что говорили, объясняя в одно и то же время и выпуклости черепа и неподвижность мозга, могло бы примирить всех.
Некоторые противники френологии, и между ними Люка в своей Новой химии , приводят доказательства, стоящие труда быть оспариваемыми и могущие, далеко не отрицая френологии, заставить сделать ее шаг вперед.
«Когда френологи, – говорит Люка, – начиная размещать, прибавляют, что наибольшая обширнейшая извилина была также той, которая господствовала над организмом, то они впадают даже в физиологическое противоречие, ибо доказано физиологией, что более длинный орган, не допускающий некоторой относительной гармонии, поражен ослаблением или сравнительно с другими слаб. На основании этого, столь простого, убеждения приводят длинные шеи, длинные руки, длинные икры, тогда как коренастый человек есть выражение силы, которая имеет своим принципом мускульное сгущение».
Далее он прибавляет:
«Мы могли бы заключить для человека то, что должно заключить и для остальной природы: животных, растений, минералов, – что сравнительное рассеяние есть всегда признак напряженности движения».
Аргумент подобного рода, вследствие аналогии, то есть гармонии законов природы, которая никогда не обманывает, получает особенную важность. И мы принимаем идею Люка, по крайней мере в частности.
Как и он, мы полагаем (и таким образом, как кажется нам, поступают самые опытные френологи), что сгущение органов выражает больше энергии, чем их протяжение; мы полагаем, что наиболее выдавшиеся (или, если хотите, коренастые) органы суть те, которые показывают наиболее верно качество, обозначенное или открытое долгими и трудолюбивыми наблюдениями учителей. Но ясно, что протяженные органы имеют также свои особенные качества, – и это открытое поле для френологических наблюдений. Не найдут ли снова и в нем еще разделения, деятельной и страдательной силы, как всегда и везде – Якина и Бохаса. Но это новое изучение нисколько не уничтожает науки. Если скажут нам, что часто прекрасные по френологии лбы не исполняют всего, что обещают, – мы без разбирательства примем факт, быть может, трудный для доказательства. Мы примем его, если согласятся судить всех людей с точки зрения одного и того же разума. Мы только хотим сказать, что в таком случае не будут следовать законам природы, цель которой – разнообразие.
Если бы разделили френологию на три мира и если бы после сравнения общности инстинктов судили каждую личность, помещая ее в тот мир, к которому она принадлежит, то, быть может, нашли бы, что такой человек, череп которого выражает высокий разум и который на самом деле имеет обыкновенный и даже ниже обыкновенного ум, обладал бы высоким воображением, которое присуще ему и собственно для которого он был создан.
Нам говорили об одном механике, и это случай нередкий, который сделал великолепные открытия и который в разговоре и даже в выражении своих идей стоит ниже обыкновенного человека и приближается к идиоту.
Судите этого человека по френологическим данным, заставьте его поговорить, и вы вдоволь нахохочетесь над суетностью науки. Между тем вы ошибетесь. Это данные, которые так гибельны для прогресса, особенно в такой стране, как наша, предрасположенной к неверию и насмешкам.
Люка говорит, что многие скошенные лбы – это шипы воображения, – и в этом он прав, – права также и френология. Скошенные лбы неизбежно имеют те ощутимые качества, которые заставляют блистать; они могут, если нужно, иметь огромные органы идеальности и страсти к чудесному, более ничего и не нужно, чтоб воспламенить воображение; им не хватает только козальности и сравнения, которые бесконечно теснили бы их и уничтожили их чудесные стремления, ибо тогда существовала бы битва между разумом и поэзией.
Прибавим, что часто плешивость, демонстрирующая великую роскошь черепа, придает иногда вид разумности самым обыкновенным людям.
Низко растущие волосы также скрывают полноту органов.
В общем, можно сказать противникам френологии, нападающим на нее, не давая себе труда привести аргументы вроде аргументов Люка: Не имеет ли Виктор Гюго громадного лба? – Да. – Не имеет ли он превосходной организации? – Да.
Вот доказательство в пользу системы. Покажите нам гениального человека с вдавленным лбом кретина, и мы признаем ваше преимущество; но пока вы не дадите этого доказательства, которого мы требуем, позвольте нам думать, что не френология ошибается, но вы не понимаете френологии.
Занятия хиромантией легче френологических
Что удивительного, если электричество, идущее от рук к мозгу и от мозга к рукам, вследствие сношения нервов пишет на своем непрерывном пути, с одной стороны, судьбу, ниспосланную звездами, а с другой – волю, исходящую из мозга, и страсти, которые ему противодействуют.
Почему каждый орган головы не имел бы своего представителя в руке, как утверждает хиромантия и как доказывает совершенное согласие двух систем? Признав это неопровержимым, науки руки, хирогномония и хиромантия сделались бы более легкими для употребления, а следовательно стали бы полезнее френологии. По признанию френологов, нужно несколько часов для изучения головных органов и, следовательно, для пользования знанием качеств или недостатков людей, инстинкты которых желают изучить. Необходимо, чтобы человек любезно согласился на это, а это случается редко; особенно если хотят скрыть свою мысль для нападения или защиты.
Для хирогномонии достаточно секунды, одного взгляда, чтоб узнать, с кем имеют дело. Правда, для хиромантии нужно видеть открытую руку, но достаточно нескольких минут.
И это еще не все: в хиромантии, что кажется странным, ошибка невозможна.
Бугорки, линии помещены таким образом, что невозможно ошибиться. Малейшее уклонение, малейший разрез замечают с первого взгляда. Можно сравнивать, изучать легко и свободно, читать как по книге.
Во френологии не то.
Исключая трудности, о которых мы уже говорили, нужно, чтоб быть настоящим френологом, и я слышал это от самих адептов, иметь превосходное чувство осязания, называемое ими tactilite, которым Берод обладает в высокой степени; но не весь мир – Бероды, и часто случается людям, менее способным, принимать один орган за другой или выбирать между мочкой и излучиной, с которой та граничит, отчего происходят ошибки, которые могли бы компрометировать науку, если бы она в настоящее время не была неопровержимо доказана.