[15].
Господин Танака умер, когда господин Танимото читал псалом.
Одиннадцатого августа в военный госпиталь на острове Ниносима поступило сообщение, что в этот день прибудет большое число раненых из штаба армии региона Тюгоку, и поэтому всех гражданских пациентов решили эвакуировать. Госпожу Сасаки, у которой все еще была пугающе высокая температура, поместили на большой корабль. Она лежала на палубе, подложив под ногу подушку. Над палубой были навесы, но корабль шел таким курсом, что она оказалась под палящими лучами. Она чувствовала себя так, словно ее держали на солнце под увеличительным стеклом. Из раны сочился гной, и вскоре им была покрыта вся подушка. Ее высадили на берег в Хацукаити, городке в нескольких километрах к юго-западу от Хиросимы, и поместили в здание начальной школы, носящей имя богини милосердия Каннон, которое было превращено в госпиталь. Там она пролежала несколько дней, пока из Кобе не приехал специалист по переломам. К тому времени ее нога покраснела и распухла до бедра. Доктор сказал, что он не может установить вид перелома. Он сделал надрез и вставил резиновую трубку, чтобы удалить гной.
В доме иезуитов дети Катаока были безутешны. Отец Цесьлик делал все возможное, чтобы их отвлечь. Он загадывал им загадки. Спросил, например: «Какое самое умное животное в мире?» Но после того, как тринадцатилетняя девочка сказала, что это обезьяна, слон и лошадь, он ответил: «Нет, это бегемот» — потому что по-японски «бегемот» это «каба» — противоположность слову «бака», то есть «глупый». Он рассказывал им библейские истории, начав, как и следует, с сотворения мира. Он показал им альбом с фотографиями Европы. Но несмотря ни на что они почти все время оплакивали свою мать.
Через несколько дней отец Цесьлик начал поиски семьи этих детей. Во-первых, через полицию он узнал, что их дядя был в участке в Курэ — городе неподалеку — и пытался навести справки о детях. Затем он выяснил, что старший брат пытался найти их через почтовое отделение в Удзине, пригороде Хиросимы. А потом — что их мать жива и находится на острове Гото, недалеко от Нагасаки. Наконец, еще раз зайдя на почту в Удзине, он связался с братом и вернул детей матери.
Примерно через неделю после бомбардировки до Хиросимы дошел смутный и малопонятный слух, что город был разрушен энергией, высвобождающейся в тот момент, когда атомы каким-то образом расщеплялись надвое. Название этого оружия, передаваемое из уст в уста, звучало как «генси бакудан», что можно было перевести как «оригинальная детская бомба». Никто не понимал этого и верил в это объяснение не больше, чем в порошкообразный магний и тому подобное. Из других городов доставляли газеты, но там все еще содержались самые общие формулировки — например, такие, как заявление Domei [16] от 12 августа: «Ничего не остается, как признать огромную мощь этой бесчеловечной бомбы». Но в городе уже работали японские физики с электроскопами Лауритсена и электрометрами Неера [17], и они слишком хорошо понимали, что происходит.
Двенадцатого августа семейство Накамура, все члены которого все еще чувствовали себя нехорошо, отправилось в соседний город Кабе и поселилось у свояченицы госпожи Накамуры. На следующий день госпожа Накамура, хотя она еще недостаточно окрепла, чтобы много ходить, вернулась в Хиросиму — на автомобиле добралась до окраины, а оттуда пошла пешком. Всю неделю, проведенную в доме иезуитов, она беспокоилась о матери, брате и старшей сестре, которые жили в части города, именуемой Фукуро; кроме того, она чувствовала, что что-то странное тянет ее в город — как было с отцом Кляйнзорге. Она обнаружила, что вся ее семья мертва. Тогда она вернулась в Кабе, но увиденное в городе настолько потрясло ее, что в тот вечер она не могла говорить.
В госпитале Красного Креста наконец установился относительный порядок. Доктор Сасаки, вернувшись с отдыха, принялся классифицировать своих пациентов, которые все еще лежали повсюду, даже на лестницах. Персонал постепенно убирал все обломки и мусор. Но самым большим успехом было то, что медсестры и санитары начали убирать трупы. Достойная кремация и погребение были для японцев большей моральной ответственностью, чем надлежащий уход за живыми пациентами. Родственники смогли опознать большинство из тех, кто погиб в день взрыва в больнице и вокруг нее. Начиная со следующего за взрывом дня всякий раз, когда пациент казался уже безнадежным, к его одежде прикрепляли листок с именем. Ликвидаторы трупов выносили тела за территорию, складывали погребальные костры из остатков разрушенных деревянных домов, сжигали их, клали часть пепла в конверты от рентгеновских пластин, помечали конверты именами погибших и с почтением складывали стопками в главном офисе. Через несколько дней конверты целиком заполнили одну из стен этой импровизированной усыпальницы.
Утром 15 августа десятилетний Тосио Накамура, находясь в Кабе, услышал над головой шум самолета. Он выбежал на улицу и профессиональным взглядом определил, что это Б-29.
— Господин Б летит! — крикнул он.
Один из его родственников одернул его:
— Не надоел тебе этот Господин Б?
В вопросе было что-то пророческое. В этот самый момент по радио впервые в истории прозвучал глухой и унылый голос императора Хирохито: «Глубоко поразмыслив над тем, что происходит сегодня в мире, и теми условиями, что сложились сегодня в нашей Империи, мы решили урегулировать сложившуюся ситуацию чрезвычайным способом…»
Госпожа Накамура снова отправилась в город, чтобы забрать немного риса, который она закопала в бомбоубежище, обустроенном соседями. Откопав его, она направилась обратно к Кабе. Совершенно случайно она столкнулась со своей младшей сестрой, которой не было в Хиросиме в день взрыва.
— Ты слышала новости? — спросила сестра.
— Какие?
— Война окончена.
— Не говори глупостей, сестра.
— Но я сама слышала это по радио, — сказала она и добавила шепотом: — Это был голос императора.
— Ох, — сказала госпожа Накамура (это было последней каплей, после которой она была вынуждена отказаться от мысли, что, несмотря на атомную бомбу, у Японии все еще есть шанс выиграть войну). — В таком случае…
Некоторое время спустя в письме к одному американцу господин Танимото так описал события того утра: «В послевоенное время произошло самое удивительное в нашей истории. Наш император при помощи радио говорил непосредственно с нами, простыми японцами. 15 августа нас предупредили, что прозвучит какая-то очень важная новость и все мы должны ее услышать. Поэтому я отправился на железнодорожный вокзал Хиросимы. На развалинах станции установили громкоговоритель. Множество горожан — все они были перевязанные, некоторые опирались на плечи дочерей, а некоторые на костыли из палок — слушали передачу и, когда поняли, что это был император, воскликнули со слезами на глазах: „Какое чудесное благословение, ведь император лично обратился к нам, и мы можем услышать его собственный голос. Мы полностью удовлетворены такой великой жертвой“. Когда они узнали, что война окончена — то есть Япония потерпела поражение, — они, конечно, были глубоко разочарованы, но спокойно последовали велению своего императора, жертвуя собой ради мира во всем мире; так Япония начала свой новый путь».
4Репей и лебеда [18]
18 августа, через двенадцать дней после взрыва бомбы, отец Кляйнзорге с чемоданом из папье-маше в руках отправился пешком из дома иезуитов в Хиросиму. Он уже считал этот чемодан, в котором хранились все его ценные вещи, чем-то вроде талисмана, потому что после взрыва отец Кляйнзорге нашел его в комнате стоящим ручкой вверх, хотя письменный стол, под которым он лежал до этого, разлетелся в щепки. Теперь чемодан потребовался ему, чтобы отнести иены, принадлежащие Обществу Иисуса, в хиросимский филиал Yokohama Specie Bank [19], который вновь заработал в полуразрушенном здании. В целом отец Кляйнзорге в то утро чувствовал себя неплохо. Правда, небольшие раны не зажили за три-четыре дня, как обещал настоятель, но отец Кляйнзорге хорошо отдохнул за неделю и решил, что снова готов к тяжелой работе. К этому времени он уже привык к ужасным картинам, сопровождавшим его по дороге в город: большое рисовое поле рядом с домом иезуитов иссекли коричневые полосы; здания на окраине уцелели, но у них были выбиты окна и сорвана черепица; затем совершенно неожиданно начинался выжженный квадрат площадью в несколько километров, похожий на красно-коричневый шрам, — здесь почти все было разрушено и сожжено; далее рядами следовали разрушенные кварталы, кое-где можно было увидеть таблички, установленные на кучах золы и черепицы («Сестра, где ты?» или «Мы в порядке, живем в Тойосаке»); вокруг стояли голые деревья и покосившиеся телефонные столбы; немногочисленные уцелевшие здания выглядели выпотрошенными и лишь подчеркивали горизонтальность всего остального (купол Музея науки и промышленности, словно после вскрытия, ободран до стального каркаса; башня современного здания торговой палаты столь же холодная и неприступная, как и прежде; огромная замаскированная от авианалетов городская ратуша; ряд непрезентабельно выглядящих банков, карикатурно перекликающихся с осыпавшейся экономикой); улицы были заполнены жутким остановившимся потоком транспорта: сотни смятых велосипедов, остовы трамваев и автомобилей — все замерло на полпути. Всю дорогу отца Кляйнзорге терзала мысль, что все эти разрушения в одно мгновение принесла единственная бомба. К тому времени, как он добрался до центра города, стало очень жарко. Он зашел в нужный банк, где служащие работали на первом этаже за временной деревянной стойкой, положил деньги на счет, прошел мимо здания миссии, чтобы еще раз взглянуть на руины, а затем направился обратно в дом иезуитов. Примерно на полпути он начал испытывать странные ощущения. Пустой чемодан-талисман вдруг показался ужасно тяжелым. У отца Кляйнзорге подкосились ноги. Он чувствовал мучительную усталость. Собрав последние остатки душевных сил, он кое-как сумел добраться до дома иезуитов. Ему показалось, что нет смысла рассказывать об этом приступе. Но через пару дней во время мессы его вновь одолела слабость, и даже с третьей попытки не получилось довести службу до конца, а на следующее утро настоятель, который ежедневно осматривал легкие, но незаживающие раны отца Кляйнзорге, удивленно спросил: «Что вы с ними сделали?» Они вдруг стали шире, распухли и воспалились.