Несмотря на бедность, дети в семье, казалось, росли нормально. Дочери Яэко и Миёко болели малокровием, но все трое до сих пор избегали более серьезных осложнений, от которых страдало так много молодых хибакуся. Четырнадцатилетняя Яэко и одиннадцатилетняя Миёко учились в средней школе. Мальчику Тосио, готовящемуся к поступлению в старшие классы, предстояло зарабатывать деньги себе на учебу, поэтому он занялся доставкой газет по тем же адресам, что обходила мать. Путь от их «дома доктора Сюмо» был неблизким, поэтому обоим приходилось ездить на трамвае в неурочное время.
Прежняя хижина в Нобори-тё некоторое время пустовала, и поэтому, продолжая собирать деньги за газету, Накамура-сан оборудовала в ней маленький уличный магазин для детей, где продавала батат, который сама же жарила, и дагаси — маленькие конфеты и рисовые пирожные, а также дешевые игрушки, которые покупала у оптовика.
Все это время среди тех, у кого она собирала плату за газеты, была небольшая компания Suyama Chemical [33], производившая нафталиновые шарики от моли под маркой Paragen. Там работала ее подруга, которая однажды предложила Накамуре-сан устроиться к ним — помогать с упаковкой товара. Владелец, как узнала Накамура-сан, был сострадающим человеком и не разделял предубеждений многих работодателей против хибакуся; среди двадцати женщин-упаковщиц у него на производстве работали несколько хибакуся. Накамура-сан возразила, что не сможет работать больше нескольких дней подряд, однако подруга убедила ее, что господин Суяма поймет это.
Она вышла на работу. Одетые в форму компании женщины стояли, слегка согнувшись, по обе стороны конвейерных лент, стараясь как можно быстрее завернуть в целлофан два вида «парагена». От запаха кружило голову и с непривычки щипало в глазах. Само вещество представляло собой порошкообразный парадихлорбензол, спрессованный в ромбовидные комочки, призванные помогать от моли, или же в более крупные сферы размером с маленькие апельсины, которые вешались в традиционных японских туалетах, где их пахучий псевдомедицинский аромат компенсировал неприятные ощущения от отсутствия смыва.
Будучи новенькой, Накамура-cан получала 170 иен в день — меньше 50 центов по курсу того времени. Поначалу эта работа сбивала ее с толку, ужасно выматывала и вызывала дурноту. Начальника беспокоила ее бледность. Ей часто приходилось брать выходные. Но мало-помалу она привыкла к фабрике. Она завела друзей. Здесь царила семейная атмосфера. Она получала прибавки. Утром и днем, когда лента останавливалась на два десятиминутных перерыва, птичьим пением, к которому она присоединялась, разливались смех и пересуды. Оказалось, что все это время в глубине ее натуры таилась жизнерадостность, которая, должно быть, и подпитывала ее долгую борьбу с вызванным атомной бомбой слабосилием; что-то более теплое и живительное, чем простая покорность, чем фраза «сиката га най». Другие женщины привязались к ней; она постоянно кому-нибудь помогала. Они стали с нежностью звать ее Оба-сан, что можно примерно перевести как «тетушка».
Накамура-сан проработала в «Суяме» тринадцать лет. Хотя время от времени ее энергичность все еще уступала синдрому атомной бомбы, обжигающие воспоминания о том дне в 1945 году, казалось, постепенно уходили прочь из головы.
Инцидент со «Счастливым драконом номер 5» произошел в 1954 году, через год после того, как Накамура-сан вышла на работу в Suyama Chemical. Страну охватила лихорадка возмущения, и теперь уже предоставление адекватной медицинской помощи жертвам бомбардировок Хиросимы и Нагасаки стало вопросом политики. Почти каждый год начиная с 1946-го в день бомбардировки Хиросимы в парке, который градостроители во время реконструкции назначили центром памяти, проводился Мемориальный митинг мира [34], и 6 августа 1955 года делегаты со всего мира собрались там на первую Всемирную конференцию против атомной и водородной бомб. На второй день несколько хибакуся со слезами на глазах свидетельствовали о пренебрежении правительства к их бедственному положению. Японские политические партии взяли дело в свои руки, и в 1957 году парламент наконец принял закон «О медицинском обслуживании жертв атомной бомбы». Этот закон и последующие поправки определили четыре категории людей, имеющих право на получение поддержки: те, кто находился в черте города в день взрыва; те, кто очутился в пределах двух километров от эпицентра в первые четырнадцать дней после взрыва; те, кто вступил в физический контакт с жертвами взрыва, оказывая первую помощь или помогая выносить тела; и те, кто был плодом в утробе женщины любой из первых трех категорий. Эти хибакуся имели право на получение так называемых медицинских книжек, по которым им предоставлялось бесплатное лечение. Более поздние поправки к закону предусматривали ежемесячные пособия жертвам, страдавшим от различных последствий ядерного взрыва.
Как и многие хибакуся, Накамура-сан держалась в стороне от подобных треволнений, и так же, как и многие другие выжившие, в первые годы даже не удосужилась получить медицинскую книжку. Она оставалась слишком бедной, чтобы ходить к врачам, поэтому с любой хворью привыкла справляться как умела, в одиночку. Кроме того, она и некоторые другие выжившие подозревали в скрытых мотивах тех политически заряженных людей, что ходили на ежегодные церемонии и конференции.
Тосио, сын Накамуры-сан, сразу после окончания средней школы пошел работать в автобусное подразделение «Японских национальных железных дорог». Он занимал административные должности: сперва отвечал за расписания, затем заведовал бухгалтерией. Когда ему было около 25, Тосио устроили брак через родственника, знакомого с семьей невесты. Он снабдил пристройкой «дом доктора Сюмо», переехал туда и стал помогать матери. Он подарил ей новую швейную машинку.
Яэко, старшая дочь, сразу после окончания средних классов в 15 лет покинула Хиросиму, чтобы помогать больной тетке, управлявшей рёканом — гостиницей в традиционном японском стиле. Там, уже позднее, она влюбилась в мужчину, который обедал в ресторане гостиницы, и вышла замуж по любви.
Миёко, из троих детей наиболее восприимчивая к синдрому атомной бомбы, окончила старшие классы, стала опытной машинисткой и начала преподавать на курсах машинописи. Со временем и для нее был устроен брак.
Как и их мать, все трое избегали агитации в поддержку хибакуся и против атомной бомбы.
В 1966 году Накамура-сан, достигнув возраста 55 лет, ушла из Suyama Chemical. Под конец ей платили 30 тысяч иен — около 85 долларов в месяц. Дети больше не зависели от нее, и Тосио был готов взять на себя сыновью ответственность за стареющую мать. Теперь она примирилась со своим телом; отдыхала, когда требовалось, и не беспокоилась о стоимости медицинской помощи, поскольку наконец-то обзавелась медкнижкой № 1023993. Пришло время наслаждаться жизнью. Находя удовольствие в возможности дарить подарки, она занялась вышиванием и стала наряжать традиционных кукол кимэкоми [35], которые, как считается, приносят удачу. Надев яркое кимоно, она раз в неделю ходила танцевать в кружок японской народной музыки. Ее движения были отточены, жесты — выразительны; то и дело подбирая длинные складки рукавов кимоно, высоко подняв голову, будто паря в воздухе, она танцевала синхронно с тридцатью женщинами под праздничную песню, которую поют, когда входят в дом:
Пусть ваша семья процветает
На протяжении тысячи поколений,
На протяжении восьми тысяч поколений.
Примерно через год после того, как Накамура-сан вышла на пенсию, организация «Ассоциация семей погибших» пригласила ее вместе примерно с сотней других военных вдов посетить святилище Ясукуни в Токио. Открытое в 1869 году, оно было посвящено душам всех японцев, погибших в войнах против иностранных держав; с точки зрения символического значения для нации его можно сравнить с Арлингтонским национальным кладбищем — с той разницей, что здесь покоились души, а не тела. Многие японцы считали святилище средоточием все еще тлеющего японского милитаризма, но Накамура-сан, никогда не видевшая праха своего мужа и твердо верившая, что он когда-нибудь вернется к ней, не обращала на это внимания. Поездка озадачила ее. Кроме сотни хиросимских вдов на территории храма ей встречались огромные толпы женщин из других городов. Она никак не могла вызвать в себе чувство присутствия покойного мужа и вернулась домой в тревожном состоянии духа.
Япония процветала. Хотя положение семьи Накамура оставалось трудным и Тосио был вынужден помногу работать, прежние дни ожесточенной борьбы, казалось, остались далеко позади. В 1975 году был пересмотрен один из законов, обеспечивающих поддержку хибакуся, и Накамура-сан начала получать так называемое пособие по охране здоровья в размере шести тысяч иен, что соответствовало примерно 20 долларам в месяц; постепенно эта сумма будет увеличена более чем в два раза. Она также получала пенсию, которой способствовали взносы, сделанные в период работы в «Суяме», в размере 20 тысяч иен, или около 65 долларов в месяц; и в течение нескольких лет она получала пенсию военной вдовы — еще 20 тысяч иен в месяц. Вместе с экономическим подъемом, конечно же, резко выросли и цены (через несколько лет Токио станет самым дорогим городом в мире), но Тосио удалось купить небольшой автомобиль «Мицубиси», а еще он иногда вставал до рассвета и два часа проводил в поезде, чтобы поиграть в гольф с деловыми партнерами. Муж Яэко держал магазин по продаже и обслуживанию кондиционеров и обогревателей, а муж Миёко — газетный киоск и кондитерскую рядом с железнодорожным вокзалом.
Каждый год в мае, примерно в день рождения императора, когда деревья вдоль широкого бульвара Мира уже в пышном цвету и повсюду распустились высаженные азалии, Хиросима отмечала праздник цветов. Вдоль бульвара стояли кабинки с развлечениями, а по нему тянулись длинным парадом декорированные платформы на колесах, шли музыканты оркестров и тысячи участников. В год, когда с момента взрыва прошло 40 лет, Накамура-сан танцевала с женщинами Ассоциации народных танцев, по шесть танцовщиц в каждом из шестидесяти рядов. Они танцевали под «Oiwai-Ondo», праздничную песню, поднимая руки в знак радости и троекратно хлопая: