Зеленые сосны, журавли и черепахи…
Расскажите о своих трудных временах
И посмейтесь дважды.
Взрыв произошел четыре десятилетия назад. Каким далеким он казался!
В тот день ярко светило солнце. Ритмичные шаги и постоянное воздевание рук в течение нескольких часов подряд утомляли. В середине дня Накамура-сан вдруг почувствовала дурноту. В следующий миг ее подняли и, к ее великому смущению и несмотря на просьбы оставить ее в покое, отнесли в карету скорой помощи. В больнице она сказала, что с ней все в порядке и все, чего она хочет, — это вернуться домой. Ей разрешили уйти.
Доктора Теруфуми Сасаки все еще терзали воспоминания о чудовищных днях и ночах после взрыва — попытки оставить их позади станут делом его жизни. Помимо обязанностей хирурга-интерна в госпитале Красного Креста каждый четверг он вынужден был проводить в другом конце города в Университете Хиросимы, где понемногу завершал работу над докторской диссертацией по туберкулезному аппендициту. По заведенным в Японии правилам ему разрешили начать практику сразу после получения медицинского образования. Большинству молодых интернов требовалось еще пять лет обучения, чтобы получить докторскую степень; доктору Сасаки по разным причинам потребовалось десять.
Весь этот год он ездил на работу из маленького городка Мукаихары, где жила его мать; дорога занимала около часа. У его семьи были деньги — и, действительно, с годами он (как и многие другие японские врачи) выяснил, что самым действенным лекарством от любой болезни будут деньги или кредит, причем чем больше доза, тем лучше. Его дед был землевладельцем и приобрел обширные горные участки ценных лесов. Его покойный отец, тоже врач, хорошо зарабатывал в частной клинике. Когда после бомбежки наступило смутное время голода и преступности, воры проникли в два защищенных хранилища рядом с домом его матери и вынесли множество фамильных реликвий, в том числе лаковую шкатулку, подаренную деду доктора Сасаки самим императором, старинный футляр для кистей и брусков туши, а также классическое полотно с тигром — оно одно стоило десять миллионов иен, или более 25 тысяч долларов.
Его брак складывался хорошо. Он мог позволить себе быть разборчивым. В Мукаихаре было немного столь же достойных молодых людей, и многочисленные профессиональные сваты закидывали удочки. На некоторые он клюнул. Отец одной из предложенных невест принял его агента и ответил отказом. Возможно, это было связано с тем, что доктор Сасаки имел репутацию бабника — «мартовского кота», как говорили некоторые, — когда был моложе; кроме того, отец мог знать, что доктор нелегально лечил пациентов в Мукаихаре вечерами после смены в госпитале Красного Креста. А может, отец девушки просто чересчур осторожничал. О нем говорили, что он не только следовал японской поговорке «Проверяй ржавый мост прежде, чем на него ступишь», но и не наступал на него даже после проверки. Доктор Сасаки, никогда в жизни не испытывавший подобной неудачи, решил, что именно эта девушка ему и нужна, и с помощью двух настойчивых посредников в конце концов покорил настороженного родителя. Теперь, после всего лишь нескольких месяцев брака, он быстро стал понимать, что его жена куда мудрее и разумнее него самого.
В должности хирурга госпиталя Красного Креста доктор Сасаки следующие пять лет в основном занимался удалением келоидных рубцов — безобразных, уродливых, толстых, зудящих, упругих, медно-красных крабообразных наростов, которые часто образовывались поверх сильных ожогов, полученных хибакуся, в особенности теми, кто подвергся влиянию сильного температурного воздействия бомбы в радиусе двух километров. Имея дело с келоидами, доктор Сасаки и его коллеги словно блуждали в тумане, потому что у них на руках не было сколько-нибудь надежной литературы. Они обнаружили, что выпуклые рубцы часто возвращаются и после удаления. Иные, если оставить их без внимания, оказывались заражены инфекциями, а другие вызывали напряжение в нижележащих мышцах. В конце концов он и его коллеги неохотно пришли к выводу, что многие из этих келоидов им вообще не следовало оперировать. Нередко шрамы самопроизвольно усыхали со временем, и тогда их было легче удалить или оставить в покое.
В 1951 году доктор Сасаки решил бросить работу в больнице с ее ужасными воспоминаниями и устроить частную клинику в Мукаихаре, как это сделал его отец. Он был честолюбив. У него был старший брат, и, согласно обычаям семей врачей в Японии, тому завещалось дело отца — второму сыну предстояло самостоятельно проложить себе дорогу; и в 1939 году, побуждаемый пропагандой того времени — поиском счастья в обширных неосвоенных районах Китая, Теруфуми Сасаки отправился туда и поступил в Японский восточный медицинский университет в Циндао. Он окончил его и вернулся в Хиросиму незадолго до бомбардировки. Брат погиб на войне, так что путь оказался свободен — появилась возможность не только начать практику в городе своего отца, но и покинуть Хиросиму и, по сути, перестать быть хибакуся. В течение четырех десятилетий он ни с кем не говорил о первых часах и днях после взрыва.
Поскольку его дед размещал большие вклады в банке Хиросимы, доктор Сасаки отправился туда в полной уверенности, что получит большой заем и сможет начать свое дело. Но там заявили, что клиника в таком маленьком городке может легко обанкротиться, и ограничили его кредит 300 тысячами иен — в то время меньше тысячи долларов. Поэтому доктор Сасаки начал лечить пациентов в доме родителей жены. Он проводил простые операции — на аппендиксах, язвах желудка, открытых переломах, — а еще довольно смело практиковал все другие виды медицины кроме гинекологии и акушерства. Дела шли на удивление хорошо. Вскоре он стал принимать около сотни пациентов в день. Некоторые приезжали издалека. Банк заметил это и увеличил кредитный лимит до миллиона иен.
В 1954 году на земле, принадлежавшей семье жены, он возвел полноценную клинику — двухэтажное здание общей площадью в 280 татами с 19 койками для стационарных больных. Он финансировал строительство, взяв в банке заем на 300 тысяч иен и продав древесину с земель, унаследованных от деда. В новой клинике, с пятью медсестрами и тремя стажерами, работая без перерыва шесть дней в неделю с половины девятого утра до шести вечера, он продолжал процветать.
Задолго до этого врачи в Хиросиме стали замечать, что воздействие бомбы имеет последствия более серьезные, чем тяжелые раны и келоидные рубцы, столь заметные в первые дни. Свирепые симптомы первичной лучевой болезни у большинства пациентов со временем исчезли, но вскоре стало ясно, что хибакуся подвержены гораздо более глубоким и опасным последствиям огромных доз радиации, вызванных взрывом бомбы. Прежде всего, к 1950 году стало очевидно, что заболеваемость лейкемией у хибакуся значительно превышает норму; среди тех, кто подвергался воздействию излучения в радиусе одного километра от эпицентра, заболеваемость, как сообщалось, была в 10–50 раз выше нормы. С годами хибакуся стали бояться появления «пурпурных пятен» — крошечных поверхностных кровоизлияний, симптоматичных для лейкемии. А позднее помимо лейкемии стали появляться и другие формы рака, с более длительными периодами латентности и тоже с показателями заболеваемости выше нормы: карциномы щитовидной железы, легких, груди, слюнных желез, желудка, печени, мочевыводящих путей, мужских и женских половых органов.
У некоторых выживших — даже у детей — развилась так называемая атомная катаракта. Некоторые оставались низкорослыми, а одним из самых шокирующих открытий стало то, что некоторые младенцы, находившиеся в материнской утробе во время бомбардировки, родились с маленькими головами. Поскольку уже было известно, что радиация влияет на гены лабораторных животных, многие хибакуся боялись, что потомки выживших могут быть подвержены мутациям. (Только в конце шестидесятых анализы действительно показали некоторые хромосомные перестройки у выживших в Хиросиме и Нагасаки, и, конечно, потребовалось бы гораздо больше времени, чтобы сказать, какое воздействие они окажут на потомство.) Встречались и менее опасные по сравнению с раком заболевания, которые многие врачи — и большинство подверженных ими людей — приписывали воздействию бомбы: несколько видов анемии, нарушения функций печени и половой функции, эндокринные расстройства, ускоренное старение и не то чтобы заболевание, однако неоспоримое состояние истощения, на которое жаловались столь многие выжившие.
Доктор Сасаки, который испытывал на себе только последнее из упомянутого, не обратил особого внимания на эти открытия. Он не следил за ними пристально в медицинских картах. В своем городке на холмах он редко лечил хибакуся. Он жил сегодняшним днем.
В 1963 году, желая быть в курсе последних достижений в области анестезии, доктор Сасаки посетил госпиталь Красного Креста в Иокогаме, где планировал узнать обо всем у главного врача, доктора Тацутаро Хаттори. Тот ранее, еще в больнице Хиросимы, был его начальником и возглавлял отделение хирургии, а после бомбардировки слег с лучевой болезнью и перебрался в Иокогаму. Доктор Хаттори предложил доктору Сасаки заодно воспользоваться современным оборудованием больницы и пройти тщательный медицинской осмотр, и доктор Сасаки согласился. Томография его грудной клетки показала затемнение в левом легком. Доктор Сасаки курил. Не вдаваясь в подробности того, что было известно о распространенности рака легких у хибакуся, и, возможно, предполагая, что доктор Сасаки уже и сам знает все об этом, доктор Хаттори рекомендовал провести биопсию. Когда доктор Сасаки вышел из наркоза, он обнаружил, что ему полностью удалили левое легкое.
Через несколько часов после операции лигатурный шов одного из кровеносных сосудов в легочной каверне разошелся, и на протяжении недели доктор Сасаки страдал от сильного кровотечения. К концу этого времени, когда он все еще кашлял кровью и на глазах становился совсем немощным, вокруг него собрались люди — жена, доктор Хаттори, сестра-хозяйка, несколько медсестер, — и он истолковал это как наступление смертного часа. Он поблагодарил их, попрощался с женой и умер.