Около шести утра господин Танимото отправился к дому господина Мацуо. Там он обнаружил, что их ношей будет тансу — большой японский шкаф, полный одежды и хозяйственных товаров. Двое мужчин отправились в путь. Утро стояло такое ясное и теплое, что день обещал быть невыносимым. Через несколько минут взревела сирена воздушной тревоги — долгий и резкий звук, который оповещал о приближении самолетов, обычно не сулил большой опасности для жителей Хиросимы, поскольку они слышали его каждое утро ровно в это время, когда американский метеорологический самолет заходил на посадку. Двое мужчин тащили и толкали тележку по улицам города. Хиросима по форме напоминала веер: большая часть города располагалась на шести островах, образованных семью рукавами дельты Ота; в главных торговых и жилых районах, которые занимали около десяти квадратных километров в центре города, сосредоточилось три четверти населения — после нескольких волн эвакуации оно сократилось с 380 до 245 тысяч человек. Фабрики и cпальные районы — или пригороды — компактно располагались по краям Хиросимы. К югу были доки, аэропорт и усеянное островами Внутреннее Японское море. С трех других сторон дельты тянется горный хребет.
Господин Танимото и господин Мацуо прошли через торговый центр, который в это время уже был заполнен людьми, переправились через две реки, оказались на холмистых улицах Кои и поднялись по ним к окраинам и предгорьям. Когда они начали углубляться в долину, удаляясь от тесно стоящих домов, раздался сигнал отбоя воздушной тревоги. (Операторы японских радиолокаторов, обнаружив только три самолета, предположили, что это разведка.) Тащить тележку к дому господина Мацуи было тяжело, и, наконец добравшись до крыльца, двое мужчин решили немного передохнуть. Они остановились, от города их отделяло крыло усадьбы. Как и у большинства домов в этой части Японии, у усадьбы были деревянные каркас и стены, которые поддерживали тяжелую черепичную крышу. Просторная прихожая, заставленная тюками с постельным бельем и одеждой, напоминала прохладную пещеру, заваленную толстыми подушками. Напротив дома, справа от ворот, раскинулся большой изысканный сад камней. Самолетов слышно не было. Еще стояло утро; царила приятная прохлада.
И тут гигантская вспышка прорезала небо. Господин Танимото отчетливо помнит, что она шла с востока на запад, от города к холмам. Похоже на завесу из солнечного света. Их с господином Мацуо охватил ужас — и оба успели среагировать (поскольку были в 3200 метрах от центра взрыва). Господин Мацуо взбежал по ступенькам в дом, нырнул в тюки с бельем и зарылся в них. Господин Танимото сделал четыре или пять шагов, бросился в щель между двумя большими камнями в саду и сильно-сильно прижался к одному из них. Поскольку он уткнулся в камень, то не видел, что произошло дальше. Он внезапно почувствовал давление, а затем на него посыпались щепки, куски досок и черепица. Слышно ничего не было. (Почти никто в Хиросиме не помнит, чтобы слышал взрыв бомбы. Но рыбак, вышедший в тот момент на своем сампане [6] во Внутреннее море близ Цудзу, — человек, у которого жили теща и невестка господина Танимото, — увидел вспышку и услышал страшный взрыв; он был почти в 50 километрах от Хиросимы, но раскаты гремели сильнее, чем когда Б-29 ударили по Ивакуни, всего в десяти километрах от него.)
Когда господин Танимото осмелился поднять голову, он увидел, что усадьба разрушена. Он подумал, что бомба упала прямо на нее. Облака пыли вокруг были такие густые, что казалось: спустились сумерки. В панике, даже не задумавшись о судьбе господина Мацуо, лежавшего под развалинами, он бросился на улицу. На бегу он заметил, что бетонная ограда усадьбы обвалилась — причем скорее в сторону дома, а не от него. Первое, что он увидел на улице, — отряд солдат, строивших на холме напротив один из тысяч блиндажей, в которых японцы, по-видимому, намеревались сопротивляться вторжению, холм за холмом, жизнь за жизнью. Солдаты выходили из ямы, которая должна была обезопасить их, и кровь текла у них по головам, животам и спинам. Они шли молча и выглядели ошалевшими.
То, что казалось обычными облаками пыли, сгущалось; день становился все темнее и темнее.
В районе полуночи, накануне дня, когда была сброшена бомба, диктор городской радиостанции сообщил, что около двухсот Б-29 приближаются к южному Хонсю, и посоветовал населению Хиросимы укрыться в отведенных для них «безопасных местах». Госпожа Хацуё Накамура, вдова портного, которая жила в районе Нобори-тё и уже давно привыкла исполнять веленное, разбудила троих детей — десятилетнего мальчика Тосио и девочек восьми и пяти лет Яэко и Миёко, — одела их и отправилась с ними к военной территории, известной как Восточный плац, на северо-восточной окраине города. Там она расстелила несколько циновок, и дети улеглись на них. Они проспали до двух часов ночи, когда их разбудил рев самолетов над Хиросимой.
Как только самолеты улетели, госпожа Накамура с детьми отправились обратно. Они вернулись домой чуть позже половины третьего, и она тут же включила радио, которое, к ее огорчению, как раз передавало новое предупреждение об авианалете. Она посмотрела на детей, увидела, как они устали, подумала, сколько раз — совершенно без толку — за последние недели они ходили на Восточный плац, и решила, что, несмотря на предупреждения по радио, просто не может проделать этот путь снова. Она уложила детей спать, сама легла около трех и сразу же заснула, да так крепко, что даже не проснулась от звука пролетающих самолетов.
Сирена разбудила ее около семи утра. Она встала, быстро оделась и поспешила к дому господина Накамото, главы соседской общины, дабы спросить, что ей делать. Он сказал, что следует оставаться дома, пока не услышит экстренный сигнал — прерывистое завывание сирены. Вернувшись домой, она разожгла плиту, поставила вариться рис и села читать утренний выпуск Hiroshima Chugoku[7]. К ее облегчению, в восемь утра прозвучал отбой тревоги. Госпожа Накамура услышала, как зашевелились дети, пошла к ним, дала каждому по горсти арахиса и велела пока не вставать: они слишком устали после ночной прогулки. Она надеялась, что дети снова заснут, но сосед из дома к югу поднял ужасный шум: он долбил, дробил, крушил и ломал стены. Чиновники префектуры, как и все в Хиросиме, были убеждены, что скоро город атакуют, и настаивали — дело доходило до угроз — на том, чтобы проложить широкие противопожарные полосы; они надеялись, что такие полосы вкупе с реками помогут локализовать пожары, которые могли возникнуть после бомбардировок зажигательными снарядами. И вот сосед госпожи Накамуры нехотя жертвовал своим домом ради безопасности города. Буквально накануне префектура выпустила распоряжение: всем трудоспособным школьницам необходимо несколько дней помогать расчищать эти полосы; они приступили к работе вскоре после сигнала отбоя тревоги.
Госпожа Накамура вернулась на кухню, проверила рис и стала наблюдать за соседом. Поначалу ее раздражало, что он так шумит, но потом она прониклась к нему жалостью — почти до слез. Сосед ломал свой дом доска за доской, когда кругом было так много неизбежных разрушений, но еще она испытывала другую жалость, шире — по отношению ко всем окружавшим ее людям, — не говоря уж о жалости к себе. Ей было нелегко. Муж госпожи Накамуры, Исава, ушел в армию сразу после рождения Миёко, и она долго ничего о нем не слышала, пока 5 марта 1942 года не получила телеграмму из шести слов: «Исава погиб благородной смертью в Сингапуре». Позже она узнала, что он умер 15 февраля, в день падения Сингапура, и что он был капралом. Исаву нельзя было назвать преуспевающим портным: его единственным капиталом была швейная машинка Sankoku. После его смерти, когда семье перестали выплачивать пособие, госпожа Накамура достала эту машинку и сама стала брать заказы — с тех пор она самостоятельно зарабатывала на жизнь шитьем, но денег было мало. Госпожа Накамура наблюдала за соседом, когда все вокруг озарила вспышка — ничего более белого она в жизни не видела. Она не обратила внимания на то, что случилось с соседом: материнский инстинкт заставил ее рефлекторно, сразу же броситься к детям. Она успела сделать всего один шаг (ее семья находилась в 1250 метрах от центра взрыва), когда какая-то сила подхватила ее и, казалось, перебросила в соседнюю комнату, через помост для сна; а следом полетели куски ее дома. Когда она оказалась на полу, на нее попадали доски и обрушился ливень битой черепицы; стало темно: госпожа Накамура была погребена под обломками дома. Но не очень глубоко. Ей удалось подняться и освободиться. Она услышала детский крик: «Мама, помоги!» — и увидела младшую дочь, пятилетнюю Миёко. Ее засыпало по грудь, и она не могла пошевелиться. Госпожа Накамура стала отчаянно карабкаться к ребенку, но других своих детей не видела и не слышала.
В дни, предшествовавшие взрыву, доктор Масакадзу Фудзии, преуспевающий и не слишком обремененный делами жизнелюбец, позволял себе роскошь спать до девяти или половины десятого, но, на его счастье, в то утро, когда на Хиросиму упала бомба, нужно было встать рано, чтобы проводить на поезд своего гостя. Он встал в шесть и полчаса спустя шел вместе с другом к железнодорожной станции, которая располагалась неподалеку — всего через две реки. Домой он вернулся к семи, как раз когда начала гудеть сирена воздушной тревоги. Он позавтракал, а потом, поскольку уже становилось жарко, разделся до нижнего белья и вышел на террасу почитать газету. Терраса, как, впрочем, весь дом, отличалась любопытной конструкцией. Доктор Фудзии был владельцем исключительно японского учреждения — частной клиники, в которой был всего один врач. В этом здании, расположившемся над рекой Кио, неподалеку от одноименного моста, было тридцать палат для тридцати пациентов и их родных: согласно японским традициям, когда человек заболевает и ложится в больницу, туда вместе с ним отправляется один или несколько членов семьи, чтобы готовить для него, мыть его, делать ему массаж, читать, по-семейному поддерживать, без чего больной японец будет чувствовать себя совершенно несчастным. Доктор Фудзии не держал для пациентов коек — только плетеные циновки. У него, впрочем, была прекрасно оснащенная лаборатория и самое разнообразное и современное оборудование: рентгеновский аппарат, приборы для электротерапии… Две трети здания стояли на земле, а треть — на сваях, над водами Кио. Именно в этой части дома, нависающей над рекой, жил доктор Фудзии, и выглядела она довольно странно. Зато летом здесь было прохладно, а с террасы, повернутой от центра города, открывался бодрящий вид на воду, по которой туда-сюда сновали прогулочные лодки. В жизни доктора Фудзии бывали тревожные моменты, когда рукава дельты реки Ота