порядочным, психически здоровым, готовым обеспечить себя и отказаться от других гражданств. Он поспешил представить доказательства того, что соответствует всем требованиям, и через несколько месяцев его заявление удовлетворили. Он стал гражданином Японии и с тех пор носил новое имя: отец Макото Такакура.
Весной и летом 1956 года, когда и без того слабое здоровье отца Такакуры ухудшилось еще больше, он перевелся на временную позицию в небольшом приходе в районе Ноборимати. За пять лет до этого протестантский священник Киёси Танимото, которого он хорошо знал, открыл курсы по изучению Библии для девушек, чьи лица были обезображены келоидными рубцами. Нареченные «хиросимскими девами», они позднее отправились в США, где им должны были сделать цикл пластических операций. Одна из них, Томоко Накабаяси, обращенная в веру и крещенная отцом Такакурой, умерла на операционном столе в больнице Маунт-Синай в Нью-Йорке. Вернувшиеся «девы» в 1956 году передали ее прах семье, и отцу Такакуре выпало провести похороны. Там он чуть не упал в обморок.
В Ноборимати он стал наставлять мать и двух дочерей из богатой и образованной семьи Наганиси. Невзирая на высокую температуру, он каждый вечер ходил к ним пешком. Иногда он приходил рано, расхаживал взад-вперед по улице и ровно в семь часов звонил в дверь. Он бросал взгляд на свое отражение в зеркало в прихожей, поправлял прическу и облачение, а затем входил в гостиную. Час он отводил учению, затем Наганиси подавали чай и сладости, и они болтали ровно до десяти часов. Там он чувствовал себя как дома. Младшая дочь, Хисако, очень привязалась к нему и, когда по прошествии полутора лет его состояние ухудшилось настолько, что ему пришлось лечь в больницу, попросила его крестить ее. Что он и сделал — за день до отправки в хиросимский госпиталь Красного Креста, где провел целый год.
Больше всего отца Такакуру беспокоила странная инфекция, поразившая пальцы — они раздулись от гноя и никак не заживали. Его мучили жар и симптомы, схожие с гриппом. У него был очень низкий уровень лейкоцитов, боль пронзала колени — особенно левое — и другие суставы. После операции пальцы постепенно зажили. Его лечили от лейкопении [36]. Перед выпиской офтальмолог обнаружил еще и начальную стадию катаракты, вызванной атомной бомбой.
Он вернулся к большому приходу Мисасы, но ему становилось все труднее и труднее нести эту тяжелую, но драгоценную для него ношу. У него заболела спина — вероятно из-за камня в почке, как говорили врачи; он справился с этим. Измученный постоянной болью и инфекциями, которые усугублялись нехваткой лейкоцитов, он из последних сил влачил существование.
Наконец в 1961 году епархия милостиво отправила его в крохотную церквушку в провинциальном городке Мукаихара, где процветала частная клиника доктора Сасаки.
В церковном комплексе Мукаихары, расположенном над городом, на гребне крутого холма, была небольшая капелла с дубовым столом вместо алтаря, в которой было достаточно места, чтобы 20 человек могли преклонить колени по-японски на расстеленных татами; а выше на холме стоял маленький прицерковный домик. Отец Такакура выбрал в качестве спальни голую, словно монашеская келья, комнату два на два метра; обедал он в такой же келье по соседству; тесные, темные и холодные кухня и ванная были не больше. По ту сторону узкого коридора, проходящего через все здание, располагались кабинет и спальня значительно большей площади — отец Такакура, верный своей натуре, приберегал ее для гостей.
Сразу по приезде отец Такакура решил проявить инициативу и, руководствуясь постулатом, что души лучше ловить незрелыми, велел строителям приделать к капелле две комнаты и открыл в них то, что он называл детским садом имени святой Марии. Так потянулись суровые дни четырех католиков: священника, двух монахинь-японок, обучавших детей, и кухарки, тоже японки. У церкви было мало прихожан — в основном десять человек из четырех прежде обращенных в веру семей. В иное воскресенье на мессу не приходил никто.
Первоначальный запал отца Такакуры быстро сошел на нет. Раз в неделю он садился на поезд до Хиросимы и отправлялся на обследование в госпиталь Красного Креста. На вокзале в Хиросиме он брал свое любимое дорожное чтиво — расписание поездов, курсирующих по всему острову Хонсю. Врачи вводили стероиды в его суставы, измученные болью, и лечили его от хронических симптомов гриппа. Однажды он пожаловался на следы крови на нижнем белье: врачи предположили, что в его почках образовались новые камни.
В городке Мукаихара отец Такакура старался как можно меньше привлекать внимания — как настоящий японец. Иногда он носил японскую одежду. Не желая показаться зажиточным, он никогда не покупал мяса на местном рынке, но иногда украдкой привозил его из города. Японский священник, отец Хасэгава, время от времени навещал отца Такакуру и восхищался его стараниями полностью ассимилироваться, но во многих отношениях считал его неисправимым немцем. Когда ему отказывали в каком-то начинании, он упрямо настаивал на своем, в то время как японец тактично бы искал обходной путь. Отец Хасэгава заметил, что когда отец Такакура лежал в больнице, то строго следил за соблюдением часов посещений, и если люди приходили к нему — даже издалека — в неустановленное время, он отказывался их принимать. Однажды, обедая с другом, отец Хасэгава отказался от предложенной хозяином миски риса; он сказал, что сыт. Но, когда на столе появились вкусные разносолы, заставившие японский рот взмолить о рисе, отец Хасэгава решил все-таки попросить добавки. Отец Такакура был возмущен (то есть, по мнению его гостя, повел себя как немец): как он мог есть рис вместе с соленьями, когда только что он был слишком сыт для одного только риса?
Отец Такакура стал одним из многих людей, у которых доктор Роберт Дж. Лифтон брал интервью для книги «Смерть в жизни: выжившие в Хиросиме» [37]. В одном из разговоров священник намекнул, что со временем понял: он обрел себя скорее как хибакуся, а не как японец:
Если кто-то говорит мне, что устал {даруй}, но говорящий — хибакуся, то это вызывает у меня другие чувства, чем если бы он был обычным человеком. Ему не нужно ничего мне объяснять… Он знает обо всех тревогах — и всех искушениях пасть духом и впасть в депрессию — и способен следом снова оценить, сможет ли он выполнить свою работу… Японец слышит в словах «Тэнно хэйка» {Его Величество Император} совсем не то же самое, что слышит западный человек, — в их сердцах отзываются совершенно разные чувства. Примерно то же самое происходит, когда про какого-нибудь хибакуся слышит человек, который был жертвой, и человек, который жертвой не был… Однажды я встретил мужчину… {который} сказал: «Я пережил атомную бомбу», — и с этой секунды разговор переменился. Мы понимали чувства друг друга. Ничего не нужно было говорить.
В 1966 году отцу Такакуре пришлось сменить кухарку. 35-летняя женщина по имени Сацуэ Ёсики, которая недавно вылечилась от туберкулеза и примерно в то же время стала католичкой, пришла на собеседование в церковь Мукаихары. Она знала, что у священника японское имя, и поразилась, увидев огромного гайдзина — иностранца, — одетого в традиционный стеганый халат. Его лицо, круглое и опухшее (несомненно, от лекарств), показалось ей совсем детским. И правда, между ними сразу же завязались теплые отношения, которые совсем скоро переросли в полное взаимное доверие, и ее роль была двоякой: она была для него одновременно и как дочь, и как мать. Его растущая беспомощность покорила ее — она нежно ухаживала за ним. Ее стряпня была примитивной, а он — капризен. Он говорил, что ест все, даже японскую лапшу, но в вопросах еды был с ней очень резок, как ни с кем другим прежде. Однажды он вспомнил про «картофельную запеканку», которую делала его мать. Она попыталась ее приготовить. Он сказал: «Совсем не похоже на мамину». Он обожал жареные креветки и всегда ел их, когда ездил в Хиросиму на медосмотр. Она попыталась приготовить и их. Он сказал: «Подгорели». Она постоянно стояла у него за спиной в крошечной столовой, вцепившись руками в дверной косяк так крепко, что со временем с него стерлась краска. И все же он чаще хвалил ее, вел с ней доверительные беседы, шутил и просил прощения всякий раз, когда выходил из себя. Она объясняла его вспыльчивость приступами боли и считала его мягким, чистым, терпеливым, милым, веселым и очень добрым человеком.
Как-то раз поздней весной, вскоре после того как Ёсики-сан устроилась к нему, он сидел у окна своего кабинета и увидел, что воробьи сели на дерево хурмы во дворе. Он хлопнул в ладоши, чтобы отогнать птиц, и вскоре на руках появились фиолетовые пятна, которых так боялись все хибакуся. Врачи в Хиросиме только качали головой. Кто знает, что это за пятна. Они похожи на подкожные гематомы, но анализы крови не выявили лейкемию. У него шло небольшое кровотечение из мочевыводящих путей. Как-то раз он спросил: «А если кровь попадет мне в мозг?» Все еще мучила боль в суставах. Функции печени были нарушены, давление — высокое, болели спина и грудь. Электрокардиограмма выявила аномалию в работе сердца. Ему прописали лекарства для профилактики инфаркта и понижения давления. Он пил стероиды, гормоны и средства от диабета. «Я не принимаю лекарства, я их ем», — сказал он как-то Ёсики-сан. В 1971 году его положили на операцию, чтобы проверить, нет ли у него рака печени; но опухоли не оказалось.
Состояние его здоровья ухудшалось, но все это время к нему тянулась бесконечная вереница посетителей — люди благодарили его за все, что он для них сделал.
Особенную преданность показала Хисако Наганиси, женщина, которую он крестил за день до того, как надолго лечь в больницу; она носила ему бутерброды на немецком ржаном хлебе, который он очень любил, а когда Ёсики-сан нужен был отпуск, приезжала и ухаживала за ним. Отец Берцикофер тоже навещал его, проводил с ним по несколько дней, они много беседовали и пили много джина, который полюбился отцу Такакуре.