Однажды зимним днем, в самом начале 1976 года, отец Такакура поскользнулся и упал на крутой обледенелой тропинке, ведущей в город. На следующее утро Ёсики-сан услышала, как он зовет ее по имени. Она обнаружила его в ванной: отец Такакура держался за раковину и не мог пошевелиться. Любовь придала ей силы, и она смогла дотащить его до спальни — а он весил 80 килограммов — и уложить в кровать. Целый месяц он пролежал без движения. Она устроила место для сна прямо у него дома и день и ночь ухаживала за ним. Наконец она одолжила в городе инвалидное кресло и отвезла его в клинику доктора Сасаки. Двое мужчин были очень давно знакомы, но теперь их сильно развела жизнь: один обитал в монашеской келье, а другой — в роскошной квартире, расположенной в его же четырехэтажной клинике. Доктор Сасаки сделал рентген, который ничего не показал, поставил диагноз — невралгия — и прописал лечебный массаж. Отец Такакура не мог допустить, чтобы массаж делала женщина; наняли мужчину. Во время процедуры отец Такакура держал Ёсико-сан за руку, он краснел. Боль была невыносимой. Ёсики-сан наняла машину и отвезла отца Такакуру в город, в госпиталь Красного Креста. Снимок на большом рентгеновском аппарате выявил трещины на одиннадцатом и двенадцатом позвонках грудного отдела. Ему сделали операцию, чтобы понизить давление на правый седалищный нерв, и надели корсет.
С этого момента он был прикован к постели. Ёсики-сан кормила его, обмывала, меняла подгузники, которые сама для него делала. Он читал Библию и расписания поездов — говорил Ёсики-сан, что только эти тексты никогда не врут. Он мог сказать, как добраться до любой точки Японии, сколько стоит еда в вагоне-ресторане, где сделать пересадку, чтобы сэкономить 300 иен. Однажды в страшном возбуждении он позвал Ёсики-сан. Он нашел в расписании ошибку. Только Библия никогда не врет!
Коллеги-иезуиты в конце концов убедили его поехать в больницу святого Луки в Кобе. Когда Ёсики-сан приехала навестить его, он вынул из книги копию своей истории болезни, в которой было написано: «Живой труп». Он сказал, что хочет поехать с ней домой, и она увезла его. «Вы помогли моей душе пройти через чистилище», — сказал он, когда оказался в постели.
Он очень ослаб, и коллеги перевезли его в двухкомнатный домик в лощине, рядом с домом иезуитской общины в Нагацуке. Ёсики-сан сказала, что хочет спать с ним в одной комнате. Нет, сказал он, это противоречит обетам, которые он принял. Она солгала ему, сказала, что такова воля отца-настоятеля. С огромным облегчением он согласился. После этого он уже почти не открывал глаза. Она кормила его только мороженым. Когда приходили гости, он мог сказать только: «Спасибо». Он впал в кому, и 19 ноября 1977 года, когда рядом были врач, священник и Ёсики-сан, этот человек, так сильно пострадавший от взрыва, сделал глубокий вдох и умер.
Его похоронили в тихой сосновой роще на вершине холма около дома иезуитской общины.
Отец Вильгельм М. Такакура, S. J. [38]
R.I.P.
Священники и послушники из дома иезуитской общины заметили, что годы идут, а на этой могиле почти всегда лежат свежие цветы.
В августе 1946-го Тосико Сасаки только начала оправляться от боли и подавленности, которые сопровождали ее целый год после бомбардировки. Ее младшему брату Ясуо и сестре Яэко удалось избежать увечий в день взрыва, поскольку они были в родительском доме в пригороде Кои. Теперь же, когда Сасаки жила там вместе с ними и только начала снова чувствовать себя живой, случилось новое потрясение.
Тремя годами ранее родители Тосико Сасаки стали обсуждать с другой семьей брак детей и Сасаки представили юноше. Они понравились друг другу и решили согласиться на свадьбу. Пара сняла дом, но жениха Тосико неожиданно призвали в Китай. Теперь, как она узнала, он вернулся, но долго не навещал ее. Когда он наконец появился, обеим сторонам стало ясно, что помолвка обречена. Каждый раз, когда жених приходил в гости, юный Ясуо, за которого Тосико чувствовала ответственность, в сердцах убегал на улицу. Были признаки того, что семья жениха передумала и не разрешит своему сыну жениться на хибакуся и калеке. Жених перестал появляться у них. Он присылал письма, полные символических, абстрактных образов — в первую очередь бабочек, — очевидно, пытаясь выразить трепетную неуверенность и, вероятно, чувство вины.
Единственным человеком, который по-настоящему утешал Тосико все это время, был отец Кляйнзорге. Прежде он навещал ее в больнице, а теперь продолжил делать это в Кои. Он явно намеревался обратить ее в свою веру. Железная логика его наставлений не слишком убедила ее, так как Тосико не могла смириться с мыслью, что Бог, забравший ее родителей и подвергший ее саму столь ужасным испытаниям, сделал это из любви и милосердия. Однако ее глубоко тронула преданность священника: было очевидно, что он тоже обессилел и страдает от боли, и все же он проделывал большой путь, чтобы повидать ее.
Дом Тосико стоял у обрыва, где росла бамбуковая роща. Однажды утром она вышла на улицу, и от солнечных лучей, которые блеснули на листьях бамбука, похожих на мелкую рыбешку, у нее перехватило дыхание. Она почувствовала удивительный прилив радости — первый на ее памяти за долгое время. Она услышала, как читает «Отче наш».
В сентябре ее крестили. Отец Кляйнзорге был в больнице в Токио, поэтому служил другой священник, отец Цесьлик.
У Сасаки-сан от родителей остались кое-какие скромные сбережения, к тому же она занялась шитьем, чтобы поддержать Ясуо и Яэко. Однако она беспокоилась о будущем. Тосико научилась ковылять без костылей. Однажды летом 1947 года она повела Ясуо и Яэко купаться на пляж в деревне Сугиноура неподалеку. Там она разговорилась с молодым человеком, католическим послушником из Кореи, который присматривал за группой учеников воскресной школы. В какой-то момент он сказал ей, что не понимает, как она, такая хрупкая, может брать на себя ответственность за брата и сестру. Он рассказал Тосико о хорошем сиротском приюте в Хиросиме под названием «Сад света». Тосико отдала детей в приют, а через некоторое время устроилась туда воспитательницей. Ее взяли, и она нашла утешение в том, что теперь была с Ясуо и Яэко.
Ей хорошо давалась эта работа. Казалось, она нашла свое призвание. На следующий год, убедившись, что о сестре с братом хорошо заботятся, Тосико согласилась на перевод в другой приют, «Общежитие белой хризантемы», неподалеку от города Беппу на острове Кюсю, где она могла бы получить соответствующее образование. Весной 1949 года Тосико поступила на курсы в Университет Оиты и теперь тратила по часу в день на дорогу туда и обратно. В сентябре она сдала экзамен и получила диплом воспитательницы детского сада. Она проработала в «Белой хризантеме» шесть лет.
Ее левая нога была сильно деформирована, колено не сгибалось, а мышцы на бедре атрофировались из-за глубоких надрезов, сделанных доктором Сасаки. Cестры, заведующие приютом, отправили Тосико на операцию в ортопедическое отделение Национальной больницы Беппы. Она пролежала там 14 месяцев и за это время перенесла три крупные операции: первую, не очень успешную, чтобы восстановить бедро; вторую — с целью вернуть подвижность колену; и третью — чтобы снова сломать ее большеберцовую и малоберцовую кости и вернуть их в подобие первоначального положения. После этого она отправилась на реабилитацию в ближайший лечебный центр с горячими источниками. Нога будет мучить ее всю оставшуюся жизнь, и колено никогда не будет сгибаться полностью, но теперь ее ноги были почти одинаковой длины и ходить она тоже могла почти нормально. Тосико вернулась к работе.
«Белая хризантема», рассчитанная на 40 сирот, располагалась рядом с американской военной базой: с одной стороны было тренировочное поле для солдат, а с другой — жилье офицеров. С начала Корейской войны база и приют были переполнены. Время от времени какая-нибудь женщина приносила ребенка, рожденного от американского солдата, никогда не говоря, что это она его родила, — обычно ссылались на знакомую, попросившую передать ребенка в приют. По ночам нервные молодые солдаты, то белые, то черные, ускользнув с базы в самоволку, приходили к ним и умоляли дать взглянуть на их детей. Они хотели посмотреть на лица младенцев. Некоторые потом найдут матерей и женятся на них, хотя, возможно, никогда больше не увидят детей.
Сасаки-сан сочувствовала как матерям (часть из них были проститутками), так и отцам. Она относилась к ним как к растерянным девятнадцати-двадцатилетним мальчикам: их по призыву отправили участвовать в войне, которую они не считали своей, и при этом как отцы они чувствовали элементарную ответственность — или, по крайней мере, вину. Эти мысли привели ее к необычной для хибакуся идее: слишком много внимания уделяется мощи атомной бомбы и недостаточно — злу войны. Для нее горькая правда состояла в том, что на атомной бомбе были сосредоточены наименее пострадавшие люди и жадные до власти политики. Но почти никто не говорил, что война делала жертвами всех без разбора: японцев, на которых сбрасывали атомные и зажигательные бомбы, китайское мирное население, среди которого устраивали бойни японцы, подневольных юных солдат из США и Японии, которых обрекали на увечья или смерть, — и, да, местных проституток и их детей смешанной крови. Она не понаслышке знала о жестокости атомной бомбы, но чувствовала, что следует уделять больше внимания причинам тотальный войны, а не ее орудиям.
Примерно раз в год в это время Сасаки-сан приезжала с Кюсю в Хиросиму, чтобы повидаться с братом и сестрой, и всегда навещала в церкви Мисаса отца Кляйнзорге, которого теперь звали Такакура. Однажды она увидела на улице своего бывшего жениха и была совершенно уверена, что он тоже увидел ее, но они не поговорили. Отец Такакура спрашивал: «Неужели ты хочешь провести всю жизнь в тяжких трудах? Разве тебе не стоит выйти замуж? Или, в противном случае, может, тебе стать монахиней?» Она долго размышляла над этим.