Доктор Фудзии не страдал ни от одного из последствий радиационного облучения и, очевидно, считал, что лучшее лекарство от психологических травм, нанесенных ужасами бомбардировки, — это принцип удовольствия [40].
Следуя этому принципу, он рекомендовал хибакуся, у которых были симптомы лучевой болезни, регулярно выпивать. Сам он жил полной жизнью. Доктор Фудзии сострадал пациентам, но не считал, что работать нужно слишком много. В его доме была обустроена танцплощадка. Он купил бильярдный стол, любил фотографировать и построил себе лабораторию для проявки пленки. Он играл в маджонг. Ему нравилось принимать гостей из-за границы. Перед сном медсестры делали ему массаж, а иногда и лечебные инъекции.
Он увлекся гольфом, построил для игры песчаную ловушку и натянул в своем саду специальную сетку. В 1955 году он заплатил взнос в размере 150 тысяч иен, что тогда было чуть больше 400 долларов, чтобы вступить в эксклюзивный загородный гольф-клуб Хиросимы. Играл он мало, но, к великой радости своих детей, сохранил семейное членство в клубе. 30 лет спустя вступление в клуб обойдется в 15 миллионов иен, или 60 тысяч долларов [41].
Фудзии поддался и японской бейсбольной мании. Игроков Хиросимы сначала называли по-английски Carps («Карпы»), пока Фудзии не подметил во всеуслышание, что множественное число для этой рыбы, а значит, и для участников команды не имеет буквы «s». Он часто смотрел игры на новом огромном стадионе недалеко от «Атомного купола» — руин Выставочного центра торгово-промышленной палаты Хиросимы, сохраненных городом как единственное прямое материальное напоминание о случившемся. В первые сезоны у «Карпов» были тоскливые показатели, но их фанатам нельзя было отказать в преданности: они были кем-то вроде болельщиков «Бруклин Доджерс» или «Нью-Йорк Метс» в их неурожайные годы. Сам же доктор Фудзии довольно вызывающе болел за токийских «Ласточек»: на лацкане пиджака он носил значок с их эмблемой.
Хиросима, которая после бомбардировки совершенно переродилась, стала одним из самых ярких мест для досуга во всей Японии — это была префектура, где по ночам огромные разноцветные неоновые вывески подмигивали и манили потенциальных клиентов в бары, к гейшам, в кафе, танцевальные залы и лицензированные бордели. Однажды вечером доктор Фудзии, уже успевший приобрести репутацию пурайбоя — плейбоя — повел в город своего неопытного двадцатилетнего сына Сигэюки (он недавно вернулся домой после учебы в токийском медицинском университете), чтобы показать, как быть мужчиной. Они пришли на колоссальных размеров танцплощадку, снаружи которой, вдоль одной из стен, выстроились в ряд девушки. Сигэюки сказал отцу, что не знает, что делать; у него подкашивались ноги. Доктор Фудзии купил входной билет, выбрал одну особенно красивую девушку и велел Сигэюки поклониться ей, пройти вместе внутрь и станцевать с ней так, как он учил его дома. Ей он сказал, чтобы она была нежна с его сыном, и ушел.
В 1956 году на долю доктора Фудзии выпало приключение. За год до этого так называемых хиросимских дев отправили в Соединенные Штаты на пластические операции в сопровождении двух хирургов из пострадавшего города. Эти двое не могли оставаться за пределами Японии больше года, и доктор Фудзии был выбран на место одного из них. Доктор Фудзии покинул Японию в феврале, и в течение следующих десяти месяцев в Нью-Йорке и его окрестностях он играл роль доброго и заботливого отца для своих 25 изувеченных девочек. Он наблюдал за операциями в больнице Маунт-Синай и выступал переводчиком между американскими врачами и девушками, помогая последним понять, что с ними происходит. Ему было приятно говорить по-немецки с еврейскими женами некоторых докторов, и на одном приеме не кто иной, как губернатор штата Нью-Йорк, похвалил его за отличное знание английского.
Девочки жили в американских семьях, где почти не говорили по-японски, так что они часто чувствовали себя одинокими, и доктор Фудзии придумывал, как их подбодрить. Он был изобретателен и тактичен. Он устраивал пикники с японской едой, приглашая на них по две-три девушки за раз. Однажды американский врач и его жена устроили вечеринку всего через три дня после того, как одна из пациенток, Митико Ямаока, перенесла серьезную операцию. На ее лице была повязка, а руки были забинтованы и привязаны к телу. Доктор Фудзии не хотел, чтобы она пропустила вечеринку, и попросил одного из американских врачей организовать ей поездку через весь город в открытом красном лимузине, который сопровождался полицейский эскортом с сиреной. По дороге доктор Фудзии попросил их остановиться у аптеки, где он купил Митико игрушечную лошадку за десять центов; он попросил полицейского сфотографировать этот момент.
Порой он веселился в одиночку. Другой японский врач по имени Такахаси делил с Фудзии гостиничный номер. Доктор Такахаси пил чуток и чутко спал. Поздно ночью доктор Фудзии возвращался, задевая все вокруг, затем падал в кровать и разражался симфонией храпа. Он прекрасно проводил время.
Неужели в Хиросиме девять лет спустя он и вправду мог быть таким беззаботным? Муж его дочери Тиэко так не думал. Зятю казалось, что в докторе Фудзии все больше упрямства и жесткости, равно как и признаков развивающейся меланхолии. Чтобы облегчить его работу, третий сын Сигэюки оставил практику в Токио и стал его ассистентом, переехав в дом, который отец построил в квартале от клиники. Неприятным эпизодом для доктора Фудзии стал конфликт в возглавляемом им клубе Hiroshima Lions Club. Спор шел о том, следует ли клубу изменить политику приема новых членов и стать эксклюзивным для сливок общества, подобно некоторым японским ассоциациям врачей, или же остаться открытой для всех организацией, направленной на помощь людям. Когда стало ясно, что доктор Фудзии, придерживавшийся последнего мнения, может проиграть, он от разочарования резко ушел в отставку.
Его отношения с женой портились. Со времени своей поездки в Америку он мечтал о таком же доме, как видел у одного из врачей больницы Маунт-Синай, и теперь, к ее огорчению, спроектировал и построил рядом с деревянным домом, в котором жил Сигэюки, трехэтажное бетонное жилище для себя одного. На первом этаже располагались гостиная и кухня в американском стиле; на втором — его кабинет, уставленный брошюрами, которые, как узнал позднее Сигэюки, были точными копиями лекционных конспектов Ивамото, университетского однокашника отца, превосходящего его в интеллекте; а на верхнем этаже располагались японская спальня площадью в восемь циновок и ванная комната в американском стиле.
Ближе к концу 1963 года он поспешил завершить строительство, так что дом был готов к приему американской пары, которая некогда селила у себя нескольких хиросимских девушек и теперь собиралась навестить их после первого января. Он хотел поспать там несколько ночей, чтобы опробовать жизнь в новом доме. Его жена возражала против такой спешки, но он проявил упрямство и переехал в конце декабря.
Последний день 1963 года. Доктор Фудзии уютно устроился на татами в гостиной Сигэюки, положив ноги в котацу — нишу в полу с электрическим подогревом. Там же собрались Сигэюки с женой и еще одна пара, но супруги доктора Фудзии с ними не было. План состоял в том, чтобы выпить и посмотреть ежегодную новогоднюю телепередачу под названием Ko-haku Uta-Gassen [42]: соревнование между красной (женской) и белой (мужской) командами популярных исполнителей, которые были выбраны опросом слушателей; за судейство отвечали известные актрисы, писатели, игроки в гольф, бейсболисты. Программа будет идти с девяти до одиннадцати сорока пяти, а затем раздастся удар колокола, обозначающий начало нового года. Около одиннадцати Сигэюки заметил, что его отец, который почти не пил, клюет носом, и предложил ему отправиться ко сну. За несколько минут до конца передачи он так и сделал — на этот раз без помощи медсестры, которая почти каждый вечер массировала ему ноги и укладывала спать. Через некоторое время, все еще беспокоясь об отце, Сигэюки вышел из дома и направился к реке, где, подняв голову, увидел свет в окне спальни. Он счел, что все в порядке.
Семья договорилась встретиться на следующее утро в одиннадцать, чтобы выпить и отведать традиционный новогодний завтрак из одзони — супа и моти — рисовых пирожных. Тиэко, ее муж и еще несколько гостей пришли и приступили к выпивке. В половине двенадцатого доктор Фудзии не появился, и Сигэюки послал своего семилетнего сына Масацугу к дому дедушки, позвать его в окно. Мальчик, не получив ответа, попробовал открыть входную дверь. Она была заперта. Он позаимствовал лестницу у соседа и взобрался на нее, чтобы попробовать докричаться, но ответа по-прежнему не было. Когда он рассказал об этом родителям, они встревожились и поспешили к дому Фудзии. Они разбили окно рядом с запертой дверью, чтобы открыть ее, и, почуяв запах газа, бросились наверх. Там они нашли доктора Фудзии без сознания с газовым обогревателем в изголовье футона, включенным, но не горящим. Как ни странно, работал и вентилятор — поток свежего воздуха из него, вероятно, не дал доктору Фудзии умереть. Он лежал на спине и выглядел безмятежно.
В помещении были три врача — сын Фудзии, зять и их гость, — и, захватив из клиники баллон с кислородом и другое оборудование, они сделали все возможное, чтобы привести его в чувство. Они вызвали одного из лучших врачей, которого знали, профессора Мияниси из Университета Хиросимы. Его первый вопрос: «Это была попытка самоубийства?» Семья сочла, что нет. До четвертого января ничего нельзя было сделать: в Хиросиме все закрыто из-за новогодних каникул, даже работа больниц сведена к минимуму. Доктор Фудзии оставался без сознания, но его жизнь, казалось, не была под угрозой. На четвертый день приехала скорая помощь. Когда санитары несли доктора Фудзии вниз, он зашевелился. Плавая между реальностью и забытьем, он, очевидно, решил, что его спасают после атомной бомбардировки. «Кто вы такие? — спросил он санитаров. — Вы сол