— А где Фукаи-сан? — спросил он.
— Он не захотел идти с нами, — ответил отец Кляйнзорге. — Он убежал назад.
Когда госпожа Сасаки услышала голоса людей, которые тоже оказались погребены под развалинами завода, она заговорила с ними. Ее ближайшей соседкой оказалась старшеклассница, которую отправили работать на завод и у которой, по ее словам, был сломан позвоночник. Госпожа Сасаки сказала: «Я тут лежу и не могу пошевелиться. У меня отрезана левая нога».
Некоторое время спустя она снова услышала, как кто-то прошел у нее над головой, а затем отошел немного в сторону и начал раскапывать завал. Спасатель освободил нескольких человек, в том числе соседку-школьницу, которая обнаружила, что позвоночник у нее цел, и смогла вылезти наружу. Госпожа Сасаки позвала спасателя, и он направился к ней. Он раскидал огромную груду книг и проделал небольшой туннель. Она увидела его вспотевшее лицо; он сказал ей:
— Девушка, вылезайте.
Она попыталась.
— Я не могу пошевелиться, — пожаловалась она.
Мужчина немного расширил туннель и сказал ей, чтобы она собрала все силы и попробовала выбраться. Но книги давили ей на бедра, и мужчина наконец увидел, что поверх книг лежит шкаф, а на него давит большая балка.
— Подождите, — сказал он. — Я принесу лом.
Мужчины не было довольно долго, а когда он вернулся, то был очень зол, будто она сама виновата в своем бедственном положении.
— У нас нет людей, чтобы вам помочь! — крикнул он в туннель. — Вам придется выбираться самой.
— Но это невозможно, — сказала она. — Моя левая нога…
Мужчина ушел.
Прошло довольно много времени, прежде чем несколько человек пришли и вытащили госпожу Сасаки. Ей не оторвало левую ногу, но она была сломана, вся в порезах и вывернута ниже колена. Госпожу Сасаки вывели во двор. Шел дождь. Она села на землю. Когда дождь превратился в ливень, кто-то велел всем раненым укрыться в заводских бомбоубежищах. «Пойдем, — сказала ей измученная женщина. — Ты можешь прыгать на одной ноге». Но госпожа Сасаки не могла сдвинуться с места, просто сидела под дождем и ждала. Потом какой-то человек принес большой лист кровельного железа, сделал из него подобие навеса, взял ее на руки и перенес в самодельное укрытие. Она была ему очень благодарна до тех пор, пока он не привел двух страшно раненных людей — женщину, которой оторвало грудь, и мужчину с полностью обожженным и кровоточащим лицом, — чтобы они укрылись вместе с ней. Больше никто не пришел. Дождь закончился, день был пасмурный и жаркий; еще до наступления темноты три изуродованных тела под перекошенным листом кровельного железа начали дурно пахнуть.
Соседскую ассоциацию Нобори-тё, в которую входили католические священники, раньше возглавлял энергичный человек по имени Ёсида. Когда он отвечал за противовоздушную оборону района, то хвастался, что огонь может спалить всю Хиросиму, но никогда не доберется до Нобори-тё. Бомба уничтожила его дом; с улицы, по которой спешили люди, и с территории иезуитской миссии было видно, что балка придавила ему ноги. Госпожа Накамура с детьми и отец Кляйнзорге с господином Фукаи на спине в общей суматохе едва заметили его, когда проходили мимо; он был лишь частью туманного пейзажа страданий, по которому они прокладывали свой путь. Они не ответили на его крики о помощи; выделить его голос среди множества других они не могли. Они шли мимо, как и другие люди. Нобори-тё опустел, и его охватил огонь. Господин Ёсида увидел, как дом иезуитской миссии — единственное целое здание в районе — вспыхнул, и страшный жар обдал лицо. Потом пламя перебралось на другую сторону улицы и охватило его дом. В припадке ужаса он собрал все оставшиеся силы, вырвался из завала и побежал по переулкам Нобори-тё, а вокруг пылал огонь, который, как он считал, никогда не доберется до его района. После этого он сразу же стал вести себя как старик; два месяца спустя он уже был совершенно седой.
Доктор Фудзии стоял по шею в реке, стараясь укрыться от разбушевавшегося огня, а ветер становился все сильнее, и вскоре, несмотря на то что в реке было неглубоко, поднялись такие волны, что люди под мостом едва могли удержаться на ногах. Доктор Фудзии перебрался к берегу, присел на корточки и ухватился здоровой рукой за большой камень. Через некоторое время стало возможно пройти по самой кромке воды вдоль реки, и доктор Фудзии с двумя своими медсестрами, которые остались в живых, продвинулся метров на двести вверх по течению, к отмели около парка Асано. На песке лежало много раненых. Был там и доктор Матии со своей семьей; у его дочери, которая находилась на улице, когда взорвалась бомба, были сильные ожоги на руках и ногах, но, к счастью, не на лице. Плечо доктора Фудзии ужасно разболелось, тем не менее он с интересом осмотрел ожоги девушки. Затем он лег. Несмотря на весь ужас вокруг он стыдился своего внешнего вида, а потом заметил доктора Матии, который выглядел как нищий: на нем не было ничего, кроме окровавленного и порванного нижнего белья. Ближе к вечеру, когда огонь начал утихать, он решил отправиться в дом своих родителей в пригород Нагацука. Он спросил доктора Матии, не хочет ли он присоединиться к нему, но тот ответил, что они с семьей собираются заночевать на отмели — из-за ожогов дочери. Доктор Фудзии вместе со своими медсестрами первым делом отправился в Усиду, где в полуразрушенном доме родственников он нашел припасенные им средства для оказания первой помощи. Медсестры перевязали его, а он — их. Они пошли дальше. По улицам теперь почти никто не ходил, но огромное множество людей сидели и лежали на мостовых: их рвало, они ждали смерти и умирали. По дороге в Нагацуку он видел столько трупов, что это поставило его в тупик. Он стал задаваться вопросом: могла ли сотворить такое «цветочная корзина Молотова»?
Доктор Фудзии добрался до дома семьи к вечеру. До центра города отсюда было километров восемь, но крыша здания обвалилась, а все стекла вылетели из окон. Весь день люди стекались в парк Асано. Это частное владение находилось достаточно далеко от взрыва, так что бамбук, сосны, лавры и клены здесь были еще живы, и зелень манила беженцев — отчасти потому, что они верили, что если американцы вернутся, то будут бомбить только здания; отчасти и потому, что листва казалась средоточием прохлады и жизни, а изящно выточенные сады камней с их тихими прудами и арочными мостиками выглядели очень японскими, нормальными, безопасными; а отчасти еще и потому, что многие из оказавшихся там (как они потом признавались) испытывали непреодолимое глубинное желание укрыться в листве. Госпожа Накамура и ее дети пришли сюда одними из первых и расположились в бамбуковой роще у реки. Их мучила страшная жажда, и они напились прямо из реки. После этого их сразу стало мутить, началась рвота, которая не отпускала весь день. Других тоже тошнило; все они думали, что это химическая атака американцев (вероятно, из-за сильной ионизации воздуха — «электрического запаха», который повис в результате взрыва атомной бомбы). Когда отец Кляйнзорге и другие священники вошли в парк, кивая знакомым, мимо которых они проходили, семейство Накамура чувствовало себя очень плохо — все они распростерлись на земле. Женщина по имени Ивасаки, жившая недалеко от миссии, сейчас сидела рядом с госпожой Накамурой; она встала и спросила священников, оставаться ли ей на месте или пойти с ними. «Я даже не знаю, где сейчас безопаснее всего», — сказал отец Кляйнзорге. Она осталась там, где сидела, и в тот же день умерла, хоть у нее и не было видимых ран или ожогов. Священники прошли чуть дальше вдоль реки и устроились под каким-то кустом. Отец Ласалль сразу же лег и уснул. Студент-теолог, проделавший весь путь в тапочках, принес с собой узел с одеждой, в который уложил две пары кожаных туфель. Когда он сел рядом с остальными, то обнаружил, что узел развязался и две правые туфли выпали, а он остался с двумя левыми. Он пошел обратно, след в след, и смог найти одну из правых туфель. Вернувшись к священникам, он сказал:
— Забавно, хотя все это уже не имеет никакого значения. Еще вчера туфли были самым ценным, что у меня было. А сегодня мне все равно. Одной пары вполне достаточно.
— Точно, — сказал отец Цесьлик. — Я начал было собирать с собой книги, но потом подумал: «Сейчас не время для книг».
Когда господин Танимото со своим тазиком в руках добрался до парка, там уже собралось очень много людей и отличить живых от мертвых было трудно, поскольку большинство лежали совершенно неподвижно, с открытыми глазами. Для отца Кляйнзорге, выходца с Запада, самым ужасным и невероятным в происходящем была эта тишина в роще у реки, где вместе страдали сотни тяжелораненых. Пострадавшие молчали; никто не плакал, а тем более не кричал от боли, никто не жаловался; те, кто умирал, — а таких было очень много — делали это тихо; даже дети не плакали; большинство людей не разговаривали. И когда отец Кляйнзорге стал раздавать воду раненым, у которых лица были практически стерты от ожогов, они отпивали немного, а потом приподнимались и кланялись ему в знак благодарности.
Господин Танимото поздоровался со священниками и стал оглядываться в поисках других знакомых. Он увидел госпожу Мацумото, жену директора Методистской школы, и спросил ее, не хочет ли она пить. Она хотела — так что он пошел к пруду в одном из садов камней парка Асано и набрал для нее воды в свой тазик. Затем он решил предпринять еще одну попытку добраться до своей церкви. Он пошел в Нобори-тё тем же путем, которым оттуда бежали священники, но далеко продвинуться ему не удалось: на улицах района так яростно бушевал огонь, что пришлось повернуть назад. Он пошел к реке и стал искать лодку, на которой можно было бы перевезти тяжелораненых из парка Асано, подальше от надвигающегося пламени. Вскоре он нашел на берегу большую прогулочную плоскодонку, но внутри и вокруг нее открывалась страшная картина: пять мертвецов, почти обнаженных, с жуткими ожогами. Очевидно, они погибли почти одновременно, по их позам можно было догадаться, что они все вместе пытались столкнуть лодку в реку. Господин Танимото поднял тела, оттащил их от лодки, а когда покончил с этим, его охватил такой ужас — он потревож