— В своем в операционную нельзя! Переодевайтесь!
— Дмитрий Андреевич, — догоняет меня Григорий Петрович, — что вы с ними так активно спорите? Переоденьтесь в наш больничный операционный костюм, и дело с концом…
— И где же его взять? — саркастично интересуюсь я у молодого хирурга.
— Где и всегда берем, в предоперационной. Пойдемте, я вам покажу.
Григорий Петрович приводит меня в небольшую уютную комнату, расположенную здесь же на этаже. На ободранной желтой кушетке аккуратной стопкой возвышаются чистые и, вы не поверите, выглаженные операционные робы!
— Выбирайте любую, тут разные размеры, — не без гордости говорит мой провожатый.
— И что, у вас на каждую операцию все хирурги переодеваются в свежий костюм? — дивлюсь я, разглядывая стопку медицинской одежды. Видно, что не новое, но выстиранное и отутюженное до стрелочек.
— Да, а что вас так удивляет? У нас и бахилы, и колпаки с масками надевают чистые, выстиранные, перед каждой операцией.
— Ничего, если не считать того, что у нас в Питере каждый хирург идет оперировать в повседневной робе и колпаке, в своей маске, а никаких бахил нет и в помине.
— Как — в повседневной? — пришел черед изумляться Григорию Петровичу. — В своем костюме идут на операции?
— И в костюме, и колпаке, и обуви! Иногда маски одноразовые выделят, но не так часто, как хотелось бы. Так что у вас здесь самый настоящий оазис медицинского благополучия, в смысле оснащения. Честно признаться, я такого давно не встречал. Пожалуй, только в юности, во время работы в ЦРБ на Дальнем Востоке.
— Дмитрий Андреевич, вы сейчас серьезно говорите или шутите? — Григорий Петрович с подозрением смотрит на меня. — Чтоб в огромной больнице врачи оперировали в своих костюмах и обуви? Виданное ли это дело?
— Увы, мой юный друг, не шучу. Это, к сожалению, суровая реальность. Скажу по секрету — сколько там работаю, столько этот бардак и существует. Мы уже привыкли к нему и считаем это в порядке вещей. А к вам, видишь, приехал — и с непривычки сразу в глаза бросилось. Оказывается, не везде так все плохо.
— Не может быть!
— Григорий Петрович, для вас это на самом деле открытие?
— То есть вы серьезно говорите? — улыбка исчезает с лица моего визави.
— Григорий, я серьезен, как никогда! Признаться, я сам не могу взять в толк, почему нас не обеспечивают всем необходимым: операционными костюмами, бахилами, колпаками, масками и прочими атрибутами хирурга. Могу только предположить, что деньги, выделенные на все это добро, уходят куда-то налево. Мы же в России живем, сами понимаете.
— А почему тогда у нас обеспечение не хромает?
— Опять могу только догадываться: у вас больница маленькая, операций выполняется не так много, легче отследить потраченные средства. У нас же в Питере вместо одной операционной, как у вас, существует целый пятиэтажный оперблок, и в день выполняется около пятидесяти операций.
— Пятьдесят операций в день? — присвистнул Григорий. — Это ж сколько к вам народу в сутки везут?
— Ну, не все из них экстренные, я вместе с плановыми операциями считаю. Ты в деревенском, что ли, институте учился? У вас не было больших больниц?
— Почему же, я оканчивал медицинский университет в Петрозаводске. Но вы ведь знаете, что студенты и интерны все себе сами покупают… да и не вникал я в те годы в такие вопросы, и больниц вроде вашей в Петрозаводске что-то не припомню.
— Ладно, — я машу рукой, — не нашего это ума дело! Я что вижу, то и говорю. В последние месяцы появились одноразовые шапочки, маски и полиэтиленовые фартуки, которые хоть и считаются и одноразовыми, но мы их используем, пока не сотрутся. Стоишь в таком на операции мокрый, как мышь, потому что воздух они не пропускают. А у вас и бахилы, и шапочки — все хлопчатобумажное. Кожа дышит, меньше потеешь. Красота!
За разговорами мы переодеваемся, затем я в сопровождении Григория Петровича в полном молчании следую в операционную. Больной уже находится в глубоком наркозе, и Пал Палыч недовольно качает головой:
— Дмитрий Андреевич, ай-яй-яй, опаздываете! Больной давным-давно спит!
— Доктор, мы готовы. Я вам уже и операционное поле обработала, — без особого энтузиазма докладывает Зинаида Карповна, облаченная в операционный костюм и заканчивающая смазывать кожу йодопероном.
— Секундочку! Надо же валик под туловище больного уложить! Я желчный пузырь предпочитаю оперировать на валике. Из чего его можно сделать?
— Зачем вам валик? — удивляется Пал Палыч. — У нас стол прекрасно выдвигается. — И он, покрутив какую-то белую ручку сбоку, выдвигает верхнюю часть стола вверх, как раз в проекции предполагаемого операционного разреза. — Такой высоты достаточно?
— Да уж! — только и могу я выговорить. — Сражен наповал. Стол просто блестящий. У нас такого точно нет.
— А вы переезжайте к нам и будете работать в нормальных условиях, — начинает Григорий Петрович, но осекается на полуслове, столкнувшись с явно недобрым взглядом заведующей.
Операция проходит успешно. Как мы и предполагали, никакого рака у пациента не оказалось. Мы удалили воспаленный желчный пузырь и установили дренаж под печень. Хмурый Пал Палыч, в начале операции бодро и искрометно шутивший, к ее финалу потускнел и затих. Я ничего не стал ему выговаривать: все мы люди, всем нам свойственно ошибаться.
— Ну, что, Паша, где твой рак? — не сдерживается заведующая и ядовито шепчет ему на ухо еще пару фраз, от чего анестезиолог густо краснеет и, плотно сжав губы, занимается пробуждением пациента, лежащего на операционном столе.
Я торопливо спускаюсь к себе в комнату: предстоит еще отыскать электрика и решить вопрос с освещением.
— С ходу ничего сказать не могу, — безапелляционно изрекает больничный спец по электричеству: небритый низкорослый и широколобый тип, попахивающий мудреным перегаром.
— Что не можете? Три кнопки: одна включает свет в туалете, одна в душе, а третья должна, по логике вещей, включать лампы на потолке. Но почему-то именно она и не работает. Нужно разобраться и устранить неисправность.
— Я ж вам, господин-товарищ доктор, и говорю: пока понять, почему она не работает, не получается. Тут думать надо!
— Этого хватит? — показываю покачивающемуся кудеснику плоскую полулитровую бутылку коньяку, взятую еще из дома специально для таких случаев.
— О-о-о! — электрик тянет к бутылке руку.
— После выполнения работы! — отрезаю я, сую коньяк в сумку, сумку запихиваю под кровать, а на кровать плюхаюсь сверху.
— Шеф, — он с жадностью облизывает сухие губы, — плесни пять капель для разгона!
Неизвестно откуда в руках запасливого электрика появляется раскладной пластмассовый стакан, я наливаю туда на два пальца, и специалист по току жадно глотает поднесенный напиток.
— Хорошо пошла!
— Теперь, надеюсь, заработает?
— Сей момент! — панибратски подмигивает мне этанолозависимый проныра. — Все исправим!
Краснорожий электрик откручивает с выключателя защитную крышку:
— Ничего не понимаю, — мычит он через пять минут ковыряния в конструкции. — Какая-то запутанная схема!
— Без поллитры не разобраться?
— Бросьте шутить, тут серьезней, чем я думал. Надобно Михалыча пригласить.
— А кто у нас Михалыч?
— Напарник мой. Он как раз в этих выключателях шибко хорошо волокет.
— Михалычу наливать не собираюсь!
— А он и не пьет вовсе. Ща его позову, пущай чего подскажет!
— Ну, вот что, любезный, мне пора идти в отделение. Оставляю вас наедине с выключателем, приглашайте Михалыча, Семеныча, кого угодно. Только учтите: расчет только после приема работы.
— А кто такой Семеныч? — недоуменно хлопает ресницами электрик.
Дежурная медсестра каким-то таинственным голосом сообщает, что ко мне в палату поступил некто Вальтер, на которого я должен обратить особое внимание. Я согласно киваю и с головой погружаюсь в составление протокола операции.
По выработанному за годы работы в хирургии правилу, первым делом после операций я пишу подробный протокол, причем в двух экземплярах: один — в специальный журнал операций, второй — в историю болезни пациента. Обязательно выписываю послеоперационные назначения и осмотр прооперированного больного через два и шесть часов, с соответствующей записью в той же истории болезни.
Не отступаю от своих привычек и сейчас, благо в отделении есть компьютер и принтер. Один протокол я вклеил в журнал, со вторым поднимаюсь в реанимацию.
— А что это вы тут делаете? — слышу за спиной недовольный голос Зинаиды Карповны.
— Как что? — отрываюсь я от осмотра прооперированного пациента и с удивлением смотрю на заведующую. — А вы не догадываетесь?
— В нашей больнице всех послеоперационных больных смотрит заведующий отделением! — надменно произносит она.
— Так я и не собираюсь вам мешать! Смотрите себе на здоровье! Просто я как лечащий врач и оперирующий хирург обязан осмотреть и сделать надлежащие записи.
— Осмотреть можете, а писать буду я. У нас так принято!
Я сразу «лезу в бутылку»:
— Но это же совершенно неправильно! Что, медицина Карельска так отличается от общероссийской?
— У нас так принято, и не надо со своим уставом лезть в чужой монастырь!
— Больница не монастырь! А должностные обязанности врача-хирурга, простите, не монастырский устав! Поэтому прошу вас мне не мешать! — после этих слов я сажусь за стол и пишу дневник послеоперационного осмотра.
— Ну! Ну! — бросает через плечо заведующая и, гордо вышагивая, покидает палату реанимации. — Это мы еще поглядим!
— Что здесь только что произошло? — растерянно обращаюсь я к Пал Палычу, задумчиво наблюдающему эту отвратительную сцену. — Я разве не прав?
— Вы абсолютно правы, Дмитрий Андреевич. Была бы шляпа, я снял бы ее перед вами! Не так часто доводилось мне видеть храбрецов, которые пытались вступить в спор с самой Васильевой! Я целиком и полностью на вашей стороне.
— Почему же не поддержали?