3 апреля 1952 Гросс приступил к операции на сердце девочки, подобравшись к нему через правую половину грудной клетки и разрезав пятое и шестое ребра спереди и сзади. Сдвинув легкое и вскрыв перикард, он удостоверился, что правое предсердие сильно увеличено. Шелковыми нитями Гросс пришил большую резиновую воронку к стенке предсердия, вызвав естественное кровотечение. Когда он сделал разрез, кровь внутри цилиндра поднялась на уровень 6 см. В этот момент Гросс почувствовал края дефекта межпредсердной перегородки, но сердечный ритм стал нестабильным. Не будучи уверенным в том, какие манипуляции способно выдержать сердце маленькой пациентки, Гросс решил закрыть отверстие в перегородке специальной люцитовой пуговицей, которая захватывала края дефекта стальными зубцами. Позднее он напишет: «Размер сердца значительно уменьшился, и дрожь в легочной артерии исчезла». Колодец оставался открытым всего 12 минут, прежде чем предсердие зашили.
Первые несколько часов ребенок восстанавливался нормально. Пульс и кровяное давление стабилизировались. Однако затем все изменилось: девочка начала синеть, вены на ее шее вздулись, и она снова стала задыхаться. Вдыхание кислорода не помогло, и Гросс пришел к выводу, что пуговица сместилась и перегородила трикуспидальный клапан. Рентгенологическое исследование подтвердило его подозрение, и 28 апреля девочку снова отвезли в операционную. У Гросса вновь не возникло никаких трудностей с тем, чтобы закрепить колодец, сделать разрез и подтвердить диагноз. Пуговица действительно сместилась, оставив основную часть межпредсердной перегородки открытой. Гросс удалил ее и на этот раз зашил отверстие шелковой нитью. К сожалению, во время закрытия грудной клетки сердечный ритм сначала замедлился, а затем исчез вовсе. В операционной воцарилось отчаяние. После прямого массажа сердца Гросс ввел адреналин и кальций, что привело к фибрилляции желудочков. Один электрический разряд смог восстановить регулярный ритм с выбросами, которые постепенно усиливались в течение нескольких минут, но, по словам Гросса, «цвет кожи был плохим, а периферические пульсации не ощущались». У пациентки случился припадок, звуки сердца перестали прослушиваться, а ЭКГ снова показала фибрилляцию желудочков. Вскоре линия электрокардиограммы вытянулась ровной нитью, и хирург констатировал смерть девочки. Вскрытие показало обширное кровоизлияние в легкие и мозг. Хотя техника предсердного колодца сработала, ребенок умер из-за врачебной ошибки.
Две следующие попытки были предприняты на следующей неделе на двух хрупких и истощенных девочках четырех и восьми лет. У первой из левого предсердия в правое шунтировалось 7 л/мин, а у второй – в два раза больше, при этом ее правый желудочек был очень сильно растянут. По непонятным причинам им обеим также установили люцитовые пуговицы. Операции оказались неудачными, и обе девочки скончались на третий день после вмешательства.
Три маленьких девочки, три применения успешного подхода к устранению дефектов межпредсердной перегородки и три неисправных устройства, повлекших трагические смерти. Печальный опыт, цена которого – три обезумевших от горя семьи за одну неделю.
Опустил ли Гросс руки после этих неудач? Ничего подобного. Следющим его пациентом 15 апреля стал девятилетний мальчик, чей дефект межпредсердной перегородки Гросс успешно закрыл нейлоновой заплатой. Мальчик выжил, и мучительные симптомы его заболевания исчезли. Этот случай стал первым триумфом техники предсердного колодца. Пятая пациентка, 14-летняя девочка, тоже восстановилась после операции. «Через четыре месяца после операции ребенок, похоже, пребывает в отличном состоянии. Она очень жизнерадостная. Ей нравится заниматься теннисом и другими активными видами спорта, что ей совершенно в новинку», – писал Гросс.
Следующий пациент, 16-летний юноша, скончался в результате ошибки хирурга. Для закрытия дефекта перегородки Гросс использовал полиэтиленовую заплату и неправильно подобрал ее размер. Вот что сообщал он в своем отчете: «Пальпация закрепленного листа выявила, что отверстие было закрыто полностью, но кусок пластика оказался слишком длинным и выступил за пределы кольца трикуспидального клапана. Нам не хотелось его удалять, поскольку колодец и так оставался открытым в течение двух часов и пяти минут». Согласно результатам вскрытия, проведенного на третий день после операции, на согнутой заплате образовался сгусток крови, который закупорил трикуспидальный клапан. Печально. Тем не менее в целом опыт применения техники предсердного колодца Гросс считал весьма успешным, и другие хирурги с готовностью переняли его метод. Как ни странно, я сомневаюсь, что для устранения дефекта межпредсердной перегородки требовались окклюдеры[50] или заплаты, поскольку сшивание краев отверстия проще, безопаснее и быстрее.
Джон Кирклин был сыном радиолога из Манси, штат Индиана. Во время Второй мировой войны он, выпускник Гарварда, два года проработал нейрохирургом-стажером в американской армии, помогая раненым солдатам, эвакуированным из Европы и Тихоокеанского театра военных действий. Несмотря на этот опыт, именно полугодовая резидентура у Гросса в Бостонской детской больнице переключила его внимание на кардиоторакальную хирургию. Кирклин вспоминал: «Гросс выглядел как актер в кино про врачей: привлекательный, спокойный и очень вдохновляющий. Он обладал настолько магнетической личностью и его работа до такой степени меня увлекла, что я загорелся идеей стать кардиохирургом <…> Мы с другими резидентами постоянно зарисовывали в рабочих тетрадях различные варианты, как можно было бы закрыть дефекты межжелудочковой перегородки и устранить тетраду Фалло, если наука позволит нам наконец проникнуть внутрь сердца».
В 1950 году Кирклин окончил резидентуру по общей хирургии в клинике Мейо и стал применять на практике то, чему научился у Гросса. Он начал с техники предсердного колодца: сперва устранял дефекты межпредсердной перегородки, а затем и более сложную патологию под названием открытый атриовентрикулярный канал[51]. Кирклин добился превосходных результатов в нескольких сотнях случаев, но это не были операции под прямым зрительным контролем. Требовалось что-то новое, потому что ограниченная во времени гипотермия не позволяла исправить более сложные врожденные пороки или заболевания сердечных клапанов у взрослых.
Возможно, последнее слово о гипотермии должно принадлежать Генри Свону, который, как и Бигелоу, во время войны работал с ранеными во Франции. Свон был опытным хирургом и применил гипотермию более чем в ста случаях. Несмотря на то что смертность среди его пациентов была сравнительно низкой, Свону не нравилось оперировать, не сводя глаз с часов: «Я всегда до смерти боялся использовать гипотермию, так как не понимал до конца, что происходит. У меня есть причины прибегать к этой процедуре, но я стараюсь как можно скорее выполнить свою работу, а затем сразу согреть пациента до нормальной температуры, при которой, на мой взгляд, я лучше контролирую происходящее». Брок был более прямолинеен: «Я не верю, что эта процедура займет когда-нибудь свое место в хирургии <…> Даже само присутствие ванны с ледяной водой в операционной не привлекательно ни с эстетической, но с хирургической точек зрения».
Конечно же, длительное охлаждение в ванне, процесс согревания и суетливая операция между ними вскоре устарели. Тем не менее гипотермия всегда останется дополнением к более сложным хирургическим техникам.
Двойной риск
Как хирург, вы должны контролировать свою самонадеянность. В противном случае вы рискуете людскими жизнями, однако надо быть весьма самонадеянным, чтобы распилить чью-то грудную клетку, вынуть оттуда сердце и верить, что вам под силу его вылечить.
Если бы меня попросили назвать настоящих легенд кардиохирургии, я бы точно начал с этих трех: Джона Кирклина, Дентона Кули и загадочного Уолтона Лиллехая. Мне выпала честь знать их всех, но ярлык чудака можно было навесить только на последнего. Его назвали отцом хирургии на открытом сердце, и этот статус никто не оспаривал ни при его жизни, ни после смерти из-за огромного количества предложенных им идей и инноваций.
Замок Калейн, расположенный на побережье Южного Эйршира, был подходящим местом для встречи с Лиллехаем. Уолт жил в великолепной квартире на верхнем этаже, подаренной генералу Дуайту Д. Эйзенхауэру после войны. В период своего президентства Эйзенхауэр использовал ее как тайное убежище. Меня пригласили туда на ужин в честь конференции, проходившей на поле для гольфа Тернберри и посвященной искусственному клапану компании St. Jude Medical, медицинским директором которой и был Уолт. Я полагал, что там будут и другие гости, но их не оказалось. Лиллехай пригласил меня, чтобы поделиться своими воспоминаниями для моей книги Landmarks in Cardiac Surgery: у него был рак предстательной железы, и он хотел оставить после себя максимально подробное наследие. Мне было очень интересно послушать. Я считал привилегией провести с ним время за пределами формальной встречи.
Лиллехай поприветствовал меня у подножия большой овальной лестницы. На нем был красный бархатный смокинг, в левой руке он держал хрустальный стакан с виски. Нельзя было не заметить его худобу, но он как раньше клонил голову к правому плечу, а его широкая приветственная улыбка свидетельствовала о том, что он рад меня видеть. В круглой гостиной с видом на океан нас встретил дворецкий, предложив виски и копченого лосося. Перед камином стояли два старых, потертых кресла.
Я представил, как Эйзенхауэр тяжело опускается в то, что побольше, и решил в нем расположиться. Внизу волны с ревом разбивались о скалы – такой вечер сложно забыть.