Journal of the American Medical Association он заявил, что подходящее время для пересадки сердца от человека к человеку наступило, главное, чтобы потенциальный реципиент и совместимый с ним донор были найдены одновременно. Это оставалось основным камнем преткновения во времена, когда правовая политика в отношении смерти мозга отсутствовала. Тогда в больнице Стэнфорда лежал 35-летний мужчина, ожидавший трансплантации. Он подвергся обширной лучевой терапии грудной клетки из-за лимфомы Ходжкина[87], и Шамвей знал, что иммунная система пациента ослаблена. Неплохое начало.
Интервью опубликовали в ноябре, и вскоре после этого Адриан Кантровиц из Нью-Йорка разослал 500 телеграмм в другие больницы в поисках донора сердца. Кто должен был стать первым, учитывая секретность странного опыта Харди? Никто не мог этого предсказать.
Я учился на втором курсе медицинской школы, когда появилась эта новость.
Взрывная волна была не меньше, чем от знаменательной высадки на Луну или убийства Кеннеди в Далласе. Первую в мире трансплантацию сердца провели в Кейптауне.
Изящный профиль Кристиана Барнарда украсил первые страницы газет от Сканторпа до Стэнфорда, что вызвало большое недовольство у тех, кто ранее опубликовал множество статей на эту тему. Как Барнард неоднократно отмечал, опубликованные работы предназначены для того, чтобы другие могли учиться на них, а в его случае – действовать. Мало того, проведя три месяца с Лоуэром в Ричмонде, он вернулся в Кейптаун и самостоятельно провел 49 пересадок сердца собакам. Хотя в то время это было спорным поступком, вызвавшим много критики, он также пересадил почку темнокожего донора белой африканке Эдит Блэк, которая прожила с трансплантатом 13 лет. По этой причине его было сложно назвать оппортунистом.
В Южной Африке жизнь и смерть действительно были проще. Закон позволял забирать органы, если смерть донора была констатирована двумя врачами, один из которых имел опыт работы более пяти лет. Они оба не должны были являться частью бригады трансплантологов. Подробного определения смерти не существовало, поэтому допускалось использовать понятие необратимых повреждений мозга. В этом отношении юридические порядки, связанные с забором органов, были гораздо более либеральными в Южной Африке, чем в США. Разрешение требовалось получить либо у родственников донора, либо у коронера.
Следует отметить, что я обладал обширными знаниями об обстоятельствах той трансплантации благодаря самому Кристиану Барнарду, с которым я был хорошо знаком, и членам его бригады, присутствовавшим в ту ночь в операционной. На 50-летнюю годовщину этого события, спустя много лет после смерти Барнарда, ВВС попросила меня сделать программу об обстоятельствах операции, и мне удалось связаться со всеми ее участниками, которые еще были живы. Таким образом, моя версия основана на рассказах участников, а не на том, что писали об этом событии.
Реципиент Луис Вашканский был 54-летним диабетиком, который ранее перенес три инфаркта, имел необратимое повреждение левого желудочека и страдал тяжелой сердечной недостаточностью. Все традиционные методы лечения были исчерпаны, но несколькими неделями ранее Барнард обратился к его кардиологу, профессору Шриру, с просьбой поискать потенциальных кандидатов на пересадку сердца. Ангиограмму Вашканского даже направили в Кливлендскую клинику, чтобы пациента поставили в очередь на коронарное шунтирование, но, получив отказ, Шрир решил предложить Вашканского Барнарду.
Он поставил лишь одно условие – найти белого донора. Это было связано с негативным освещением в прессе использования органов темнокожих людей для спасения привилегированного белого сообщества, как в случае с пересадкой почки миссис Блэк.
Вашканский был плохим кандидатом во многих отношениях. Его диабет плохо контролировался инсулином, он много курил, а его живот раздуло из-за водянки. Кроме того, у него была распространяющаяся инфекция обеих ног в местах введения металлических трубок для введения жидкости. Все это было крайне опасно для человека, чью иммунную систему предстояло подвергнуть мощной атаке.
22 ноября жену Вашканского Энн срочно вызвали в больницу, потому что ее супруга готовили к операции. Темнокожий мальчик упал с грузовика и получил тяжелые черепно-мозговые травмы, но персонал отделения интенсивной терапии боялся отключать пациента от аппарата ИВЛ ради выгоды белого человека. Помня о позиции Шрира, Барнард позвонил генеральному прокурору африканеров в Кейптауне, но тот высказался весьма неопределенно. Прокурор лишь повторил, что решение о том, достаточно ли человек мертв, чтобы стать донором, должны принимать врачи, и обошел расовый вопрос. Однако заверил Барнарда, что тот не подвергнется судебному преследованию, какое бы решение он ни принял. Хотя органы мальчика в итоге так и не использовали, этот случай послужил прецедентом для более безопасного процесса принятия решений в будущем. Правда, это едва не стоило Вашканскому жизни. Политика, расовая рознь и медицина – плохие товарищи.
Солнечным зимним днем 2 декабря 1967 года безутешная Энн и ее сестра оставили Луиса в больнице и отправились домой. Уже через пять минут они проехали мимо двух двух жертв дорожного происшествия. В 15:40 Дениз Дарваль и ее мать сбил на высокой скорости пьяный резервист полиции, который промчался на красный свет. Миссис Дарваль получила тяжелые травмы грудной клетки и скончалась на месте. Дениз подбросило в воздух, и она ударилась головой о колесо припаркованной машины. Девушка получила перелом основания черепа, и из ее ушей, носа и рта текла кровь. У Дениз была кровь первой отрицательной группы, а у Вашканского – первая положительная. У Барнарда появился донор. Энн проехала мимо. Увиденное ее потрясло, но она не обратила особого внимания на разворачивающуюся трагедию. По какой-то причине Энн не осознала ее значимости.
Услышав весть о гибели жены, Эдвард Дарваль рухнул на землю у отделения неотложной помощи. Его занесли в больницу на носилках, и он стал осматриваться в поисках дочери Дениз.
Девушка еще стонала, и он надеялся, что ее удастся спасти. Чего Эдвард не заметил, так это раздавленного мозга, сочащегося из правого уха.
Нейрохирурги, осмотревшие девушку, были настроены пессимистично, поэтому Дарваля, пребывавшего в шоковом состоянии, попросили пожертвовать органы дочери. Дениз была христианкой, которой нравилось помогать другим людям. Находясь под давлением, он решил, что обязан дать согласие на забор органов, чтобы часть его драгоценной дочери продолжала жить.
Шриру сначала пришлось исследовать сердце Дениз. На рентгеновских снимках оно выглядело здоровым, ЭКГ тоже была в норме, за исключением некоторых ранних изменений, связанных со смертью мозга. Стетоскоп не выявил различимых шумов – причин отказаться от сердца не было. В 23:00 Барнарда и остальных членов бригады, рассредоточенных по всему городу, оповестили. Одни сорвались с костюмированных вечеринок, другие – с романтических ужинов для двоих, а третьи – прямиком из постели. Автомобиль главного техника, ответственного за АИК, сломался в дороге. В итоге он пробежал оставшийся километр.
Крис признался, что в тот момент был крайне обеспокоен. В его голове проносилось множество разных мыслей. Что, если органы несовместимы или семья в итоге не согласится использовать сердце? Что, если сердце повредилось в результате аварии? Но больше всего его тревожило другое: что, если она не умрет, как обещали кардиохирурги? Когда он увидел Дениз на больничной каталке, он почувствовал прилив жалости. Помимо открытого перелома черепа, у девушки был перелом таза, внутреннее кровотечение и ужасно искривленная правая нога с раздробленными костями. Не стесняясь в выражениях, Барнард отчитал коллег, что никто даже не удосужился выпрямить пациентке конечность или наложить шину. Все были сосредоточены исключительно на донорском органе, а не на бедной переломанной жертве. Присутствовавшие в тот вечер вспоминали, как он сновал из одной операционной в другую, от донора к реципиенту и без конца спрашивал: «Вы уже готовы? Вы уже готовы?» Он переживал самые важные часы в своей карьере и осознавал масштабы стоявшей перед ним задачи.
Когда Пегги Джордан, старшая операционная сестра, заглянула в раздевалу для хирургов, она увидела Барнарда, который стоял на коленях и громко молился. «Господи, не дай мне ошибиться, – просил он. – Помоги мне сделать все, что в моих силах. Позволь мне стать твоим любимым сыном хотя бы ненадолго. Протяни мне руку помощи сегодня».
Родни Хьюитсон, первоклассный техничный хирург, мыл руки в операционной «А», готовясь вскрыть грудную клетку Вашканского. У него не было абсолютно никакого опыта лабораторной работы, и в этот смысле он был совершенно неподготовлен. Позднее он признавался: «Крис создал ложное впечатление, что вся бригада прошла через это вместе и точно знала, что нужно было делать». Напуганный Вашканский, тяжело дыша, все еще сидел с прямой спиной на столе в операционной «Б». Джо Озинскому, главному анестезиологу, пришлось убедить его лечь, чтобы ввести в состояние наркоза. Как только анестезия подействовла, в операционной «А» воцарилось спокойствие. Хьюитсон вспоминал, что, когда он начал вскрывать грудную клетку, «воздух можно было разрезать скальпелем». Слышно было только шипение аппарата ИВЛ, гул электрокоагулятора и жужжание пилы.
В операционной «Б» хирург Терри О’Донован, ассистируемый братом Барнарда Мариусом, должен был изъять донорское сердце. Трогательно, что кто-то поставил букет фиалок в стакане у кровати Дениз. Ее темные волосы разметались по чистой подушке, хотя большая часть головы была в бинтах. Она выглядела совсем юной и невинной, что расстроило многих членов бригады, не привыкших к мрачной реальности трансплантологии. Некоторые спрашивали, действительно ли она мертва. Разумно ли удалять ее животрепещущее сердце? Нет, последовал ответ. Сначала оно должно было остановиться.