Когда Фрейзер учился в Хьюстоне, в Методистскую больницу доставили итальянского подростока для замены аортального клапана у доктора Дебейки. Позднее тем же вечером у парня произошла остановка сердца, и его грудную клетку пришлось повторно вскрыть в рамках реанимационных мероприятий. Фрейзера попросили сменить уставшего хирурга, проводившего прямой массаж сердца, поэтому он впервые взял в руку фибриллирующую мышцу и начал судорожно качать кровь. Пока он это делал, пациент пришел в себя и поднес умоляющую руку к лицу своего спасателя. Судя по всему, именно в этот мучительный момент, как раз перед тем, как парню позволили умереть, Фрейзер понял свое призвание. Он подумал: «Если моя рука способна поддерживать жизнь этого парня, почему мы не можем создать аппарат, который делал бы то же самое?» Возможно, звучит слишком мелодраматично, но это правдивая история, рассказанная мне Бадом в оксфордском пабе.
Фрейзер помогал в разработке многочисленных левожелудочковых вспомогательных устройств, включая HeartMate, Jarvik и HeartWare, и имплантировал более тысячи из них. Он лично выполнил более 1300 трансплантаций.
Во время официального празднования тысячной имплантации левожелудочкового вспомогательного устройства в Техасском институте сердца Бад сказал: «Я отправился в этот путь во время идеалистической эпохи Кеннеди, целями которой были полет на Луну, избавление от голода и бедности, а также создание реалистичного искусственного сердца. За исключением полета на Луну, остальные высокие цели остались недостижимыми».
Возможно, звучит несколько пессимистично, учитывая впечатляющий список открытий в области механической поддержки кровообращения. Сейчас Баду уже за восемьдесят, и он работает все в том же любопытном кабинете и все с тем же секретарем в больнице Святого Луки. Он все еще проводит много часов в больнице и лаборатории. К счастью, он остается живой легендой.
Мой лондонский наставник Дональд Росс во многих отношениях тоже был легендой. Росс окончил Кейптаунский университет в 1946 году и учился на одном курсе с Барнардом, Родни Хьюитсоном, ассистировавшим на первой пересадке сердца, и Альфом Ганнингом, работавшим до меня в Оксфорде. Росс получил золотую медаль медицинской школы и считался самым способным из сокурсников. В 1949 году он стал членом Королевского колледжа хирургов и занимался торакальной хирургией в Бристоле, когда Рональд Белси впервые привез его в Лондон, чтобы понаблюдать за заменой аортального клапана, проводимой Расселом Броком. Он нанял полного энтузиазма южноафриканца в Бромптонскую больницу как раз тогда, когда Кули взял на себя практику Освальда Таббса. Мир кардиохирургии тесен.
Несомненно, связь с Барнардом и Кули способствовала тому, что Росс попытался провести первую пересадку сердца в Великобритании. Много лет спустя я обучался у него в соседней Миддлсекской больнице и многое подчерпнул из его спокойной и расслабленной манеры работы в сложных случаях. Он был джентльменом, который неизменно благодарил медсестер и хирургических ассистентов, прежде чем покинуть операционную. Росс внес неизмеримый вклад в развитие кардиохирургии во многих странах и получил большое количество международных наград. Вне больницы Росс разводил арабских скакунов. Он умер в 2014 году в возрасте 91 года.
Роб Джарвик купался во внимании СМИ, вызванном искусственными сердцами, причем настолько, что даже снялся в телевизионной рекламе снижающего уровень холестерина препарата «Липитор» от фармацевтической компании Pfizer. В первом ролике его представили как опытного гребца на красивом озере Кресент в штате Вашингтон. Однако New York Times написала, что Джарвик не был гребцом, а в лодке сидел дублер. Фрейзер сказал: «Он примерно такой же любитель активного отдыха, как Вуди Аллен. Он не умеет грести!» В рекламе Pfizer назвала Джарвика создателем искусственного сердца, что расстроило его старых коллег из Юты. В письме к компании в 2006 году они четко дали понять, что особый вклад внесли Колф и Акуцу.
В другом рекламном ролике Джарвик посмотрел прямо в камеру и сказал: «Как врач и отец я рад, что принимаю “Липитор”. “Липитор” – один из самых изученных препаратов. Не обязательно быть врачом, чтобы оценить это». Конгресс США провел расследование компетенции Джарвика, и оказалось, что, хотя у него и было медицинское образование, он никогда не имел лицензии на ведение медицинской практики в США. Выдающийся ученый со степенью магистра медицинской инженерии – да. Но не врач. Джарвик не имел права назначать препараты. Это стало этической проблемой, хотя сам он никогда не называл себя врачом. Он просто зачитал слова по сценарию, за что ему заплатили 1,34 миллиона долларов. Журналистка Кэти Уотсон написала в Chicago Tribune: «Реклама “Липитора” Роберта Джарвика стала для пациентов важным источником информации о страшной болезни – зависимости врачей от прибыли, приносимой препаратами». Роб все еще живет в высотном здании на Манхэттене. Многие его сотрудники из Jarvik Heart занялись разработкой британского левожелудочкового вспомогательного устройства. Ему это не понравилось.
После завершения своей «коммерческой» карьеры Кристиан Барнард дал интервью Time Magazine, в котором признался: «С хирургической точки зрения пересадка сердца не была такой уж большой проблемой. Я не боялся рисковать. Моя философия заключается в том, что самый большой в жизни риск – это избегание риска».
По сути, развитие кардиохирургии полностью зависело от готовности идти на риск, но затем дух новаторства сошел на нет. Правда в том, что он был убит. Чарльз Бейли предвидел это, когда отказался от кардиохирургии ради юриспруденции. В 1980-х годах Управление финансирования здравоохранения США начало собирать, но отказалось публиковать данные о смертности пациентов отдельных хирургов в штате Нью-Йорк. Позднее газета подала в суд, чтобы получить эту информацию и сделала ее доступной общественности. Разумеется, именно к лучшим хирургам регулярно направляли самых больных пациентов высокого риска, среди которых был максимальный уровень смертности. Вывод кажется очевидным, но СМИ, казалось, этого не понимали. Их цель состояла в том, чтобы назвать имена хирургов и пристыдить их. Некоторые врачи потеряли карьеру, и все стали бояться рисковать. В результате пациентам, помощь которым была связана с высоким риском из-за возраста или сопутствующих заболеваний, отказывали. Хирурги хотели оставаться наверху таблицы и расширять частную практику, поэтому брались за простые случаи. Лишь немногие были готовы попробовать что-то новое и поставить свою репутацию под угрозу.
Кардиологам было сложно направить пациентов с сопутствующими заболеваниями к подходящему хирургу. Попытки стратифицировать пациентов в соответствии с риском не решали проблему. У общественности не было верного представления о значении алгоритмов риска. Когда хирургов анонимно опросили, влияет ли обнародование статистики смертности среди пациентов каждого из них на процесс принятия решений, подавляющее большинство ответило, что да. Дни хирургов-новаторов миновали.
Излишне говорить, что Национальная служба здравоохранения Великобритании решила последовать примеру американских коллег, независимо от того, что негативные аспекты этого процесса широко обсуждались в США. Разница заключалась в том, что нам и так сложно было поддерживать низкую смертность в несовременных больницах с неукомплектованными бригадами, без спасительных систем поддержки кровообращения, которые ранее были разработаны в Оксфорде. Национальная служба здравоохранения просто отказывалась финансировать покупку аппаратов, которые поддерживали жизнь пациентов, пока их сердца восстанавливались после операции или сердечного приступа. Следовательно, те хирурги, которые еще были готовы оперировать пациентов в самом тяжелом состоянии, неизбежно сталкивались с предотвратимыми смертями. Технологии стоят дорого, в отичие от смерти. Вскоре наши кардиологи смогли доказать, что пациенты, находящиеся в состоянии шока после сердечного приступа, имеют меньшую вероятность получения экстренной коронарной ангиопластики. Зачем ассоциироваться со смертью, если ее можно избежать?
Если изначально целью публичной отчетности о результатах было повышение прозрачности, то в итоге это привело к конфликту интересов и сокращению числа претендентов на хирургические должности.
Из-за культуры называния и пристыживания ранее уважаемые хирурги стали управлять своими результатами в целях самосохранения. Это ознаменовало смерть инноваций, рождение посредственности и преобладание катетерных методов.
Когда мы тщательно проанализировали причины смерти после операций на сердце в Оксфорде, мы обнаружили один важный факт: лишь немногие из них были связаны с действиями хирурга в операционной. Большинство смертей наступало в результате проблем с реанимацией, неспособностью эффективно справляться с распространенным осложнением в послеоперационном периоде из-за ошибок или проблем с кадрами или оборудованием. Я опубликовал наши наблюдения, но ущерб профессии уже был нанесен. Осознав последствия неудач с реанимацией, Северная Америка перестала вести отчеты о работе каждого хирурга. Вместо этого она перешла к системе звездного рейтинга больницы с использованием показателей результатов отделений и других релевантных критериев качества. Если бы тот же уровень контроля применили к больницам Национальной службы здравоохранения, это обернулось бы полным разочарованием. Сегодня об этом всем известно, поскольку система с трудом пытается преодолеть последствия пандемии коронавируса. Пациенты с заболеваниями сердца и раком неумолимо угасают, пока находятся в опасных для жизни листах ожидания. Риски возрастают, а вину берут на себя хирурги. Что-то должно измениться.
Преобладающий политический климат, несомненно, оказал большое влияние на мое решение прекратить оперировать в возрасте 68 лет. К тому времени моя правая рука сильно деформировалась. Это была разновидность контрактуры Дюпюитрена