Черт… зачем я нагрубила этому психологу?
От него зависит, возьмут меня здесь на операцию или нет.
Можно, конечно, попытать счастья в других местах, в Москве, например, но у меня нет времени на поиски нового хирурга и клиники.
Да и эта Драгун внушила мне уверенность в том, что все пойдет как надо, если она возьмется за мое лицо. Придется, видимо, извиниться на следующем сеансе, ничего не попишешь.
На ужин я не пошла, отказалась и от предложения принести его в палату. Есть совершенно не хотелось.
Я посидела на подоконнике, попробовала почитать прихваченную из дома книгу — не пошло, сунула ее назад в тумбочку.
У меня имелось куда более интересное чтиво, и откладывать его уже нет смысла — надо начинать готовить материал, который Захар обещал пристроить в одно из крупных федеральных изданий.
Там хватит на целую серию статей, разоблачающих коррупцию в нашем городе.
Мы договорились, что я возьму псевдоним, который ни единой буквой не будет напоминать все, что я использовала до этого, чтобы выиграть хоть немного времени.
Разумеется, вскоре те, кому это интересно, поймут, чьих рук дело эти статьи, но до тех пор я успею закончить все и уехать.
Такого рода статьи — дело не быстрое, нужно тщательно все сопоставить, выверить до последней запятой, продумать интонации.
Я должна заложить «взрывчатку» так, чтобы после срабатывания детонатора мои цели накрыло разом и наверняка. Из-под этой груды обломков никто не должен выбраться. Так я вижу свою месть за смерть Алексея.
С бумагами я провозилась почти до трех часов, и это было только начало, всего лишь малая часть материалов, доставшихся мне в наследство от любимого мужчины.
В голове уже возникали строчки будущей статьи, и, чтобы не упустить ни одной хорошей фразы, я принялась набирать текст в ноутбуке.
Только бы ничего не сорвалось, только бы Захар не вздумал вдруг почему-либо отыграть назад.
У меня вся надежда на его связи, мне на такой уровень не пробиться, даже имея в активе ряд громких статей. Это не того полета птицы были, о ком я писала раньше. Администрация города — это не старые криминальные авторитеты…
Но я все равно сделаю это, чего бы оно ни стоило.
Я подремала всего пару часов, но утром чувствовала себя, к собственному удивлению, хорошо.
Работа всегда меня бодрила, даже если приходилось провести бессонную ночь, готовя срочный материал.
Главное — знать, что это все не зря. Цель — только это имеет значение, а пути ее достижения могут быть любыми.
Ну, кроме подлости и предательства, разумеется.
Сегодня я решила выйти к завтраку в общую столовую и оглядеться, что за контингент вокруг. Не то чтобы мне нужны были собеседники, но и знать, кто тебя окружает, тоже невредно.
Мания преследования, охватившая меня в первые дни после смерти Алексея, немного отступила, и я перестала видеть в каждом приближавшемся ко мне человеке врага, но окончательно тревога все еще не покинула.
Нужно все-таки заставить себя быть чуть более дружелюбной с теми же медсестрами и не смотреть волком на входящих ко мне в палату.
За завтраком в просторной столовой, больше похожей на хорошее кафе, я исподтишка присматривалась к сидевшим за столиками людям.
Первое, что бросилось в глаза, было то, что клиенты этого заведения предпочитали завтракать в одиночку.
За каждым столиком сидел кто-то один, причем старался занять место спиной к двери, если расположение столика это позволяло.
Много молодых женщин — ну, с этими все ясно, жертвы моды на пластику. Но были и люди, по-настоящему нуждавшиеся в операциях.
Я заметила мужчину средних лет со следами ожогов на лице и руках, мальчика лет двенадцати с белыми заклейками на щеке, молодого парня с почти полностью упрятанным в повязку лицом. И еще я вдруг поняла, что никто тут не таращится друг на друга, не поднимает глаз от тарелок, а, поев, все быстро уходят из столовой, чуть опустив голову и глядя в пол.
Ну, понятно — те, кто пришел в эту клинику, много лет жили с комплексами. А, кроме того, не каждому приятно, когда его лицо в повязках рассматривают.
Скорее бы уже и мне оказаться в послеоперационном периоде, это хоть как-то приблизило бы меня к конечной цели.
Аделина
По дороге домой я все думала о своем разговоре с психологом и сопоставляла его слова с тем впечатлением, что сложилось у меня о Казаковой.
Возможно, она действительно не та, кем пытается казаться — во всяком случае, мне показалось, что она не настолько глупа, чтобы испытывать комплексы из-за искривленной носовой перегородки.
Наоборот, в разговоре Казакова выглядела умной и даже расчетливой, с твердым стержнем, а такие люди обычно добиваются своего.
Возможно, у нее есть какие-то причины скрывать свои истинные намерения, но мне, как врачу, до них дела быть не должно.
Самое же странное заключалось в том, что психолог говорил с плохо скрываемой обидой, что показалось мне довольно необычным.
Покойный Евгений Михайлович всегда говорил, что испытывать личные чувства к пациенту нельзя, а для психолога так и вообще преступно. Все, что произносит пациент в кабинете специалиста, никак не должно затрагивать эмоциональную сферу этого специалиста — иначе можно выгореть раньше, чем придет срок.
А Иващенко, похоже, устроен иначе.
Я вдруг подумала, что и Матвей в свое время начал принимать истории пациентов слишком близко к сердцу, и дело вовсе не в ранении — это не оно мешает ему снова войти в операционную.
Матвей сгорел изнутри, потерял уверенность, перестал чувствовать в себе ту силу, которая раньше заставляла его становиться к столу и исправлять то, что необходимо исправить.
Мне непременно нужно поговорить с ним об этом.
Я не смирюсь с тем, что муж решил отказаться от практической деятельности в пользу преподавания. Нет, учить других важно, но это точно не должен делать Матвей Мажаров — у него совершенно другое предназначение в этой жизни. Он — хирург, которому дано, как говорила моя мама, и таких мало.
В конце концов Матвей сам потом пожалеет, что потратил время на то, чем заниматься был не должен. А разочарование в себе — самое страшное, что может вообще случиться с человеком.
Матвея я обнаружила в кабинете.
Он сидел за компьютером, буквально завалив весь стол книгами, потрепанными тетрадями и блокнотами.
— Ого, — протянула я, подходя к столу и рассматривая то, чем он был завален. — Это что?
— Составляю конспект занятий, — пробормотал Матвей, не отрывая взгляд от монитора. — Ты голодная? Подождешь минут двадцать, я закончу, и будем ужинать?
— Подожду. Можно, я здесь посижу, не помешаю?
— Конечно, нет.
Я села на диван в нише между книжных полок, подобрала под себя ноги и, положив голову на спинку, закрыла глаза.
Мерное щелканье клавишей довольно быстро убаюкало меня, и я задремала.
Мне снилась мама, точно так же, как Матвей, сидящая за столом в кабинете, обложившись книгами, записями и какими-то рентгеновскими снимками и фотографиями.
Я любила сидеть у нее в кабинете с какой-нибудь книжкой, пока мама готовилась к лекциям и семинарам, составляла планы для студентов.
Мне не разрешалось отвлекать ее, потому я затихала в углу, как мышка, но зато видела маму — мне так не хватало ее внимания.
Она была вечно занята, вечно уставала, много работала и мало спала, разумеется, ей было не до воскресных прогулок с детьми в парке, и мы с братом справлялись с этим сами, как и со всей домашней работой — мама берегла руки.
Я рано стала взрослой, но никогда не обвиняла в этом маму, наоборот — я была ей благодарна. Она не носилась со мной, не направляла, скорее наоборот, я попала в профессию вопреки ее мнению и состоялась в ней тоже без маминого участия или одобрения. Возможно, будь все иначе, результат тоже бы отличался от нынешнего.
… — Деля, проснись, — голос мужа звучал откуда-то издалека, словно через вату.
Я сонно заморгала, попыталась встать, но руки Матвея удержали меня:
— Не подскакивай ты так резко. Устала за день? — он поцеловал меня в нос, поправил волосы. — Как там Оксана? Все сделали?
— Оксана в своем репертуаре, — сказала я, потягиваясь. — Обвинила меня в том, что я пытаюсь облагодетельствовать ее против желания.
— Чем же? Тем, что денег не возьмешь?
— Ты откуда знаешь?
— А что тут знать? — улыбнулся Матвей. — Очень сомневаюсь, что ты выставишь счет за пребывание в клинике единственной подруге, да еще и по поводу довольно пустяковой манипуляции.
— Не понимаю, что ее так зацепило. Может, я действительно не права, а? Может, мне стоило хоть раз ее проучить?
— Это бесполезно, ты ведь и сама понимаешь. Тебе остается только молча терпеть — или раз и навсегда отказать. Тихо! — прижав палец к моим губам, предостерег Матвей. — Я знаю, что ты скажешь, потому и повторю — тогда терпи. Все, идем ужинать.
За столом я исподтишка наблюдала за мужем, пытаясь найти в его лице или манере поведения что-то, позволившее бы мне начать разговор о мучивших меня предчувствиях. Но Матвей казался абсолютно довольным и спокойным.
Получалось, что я испытываю куда большие моральные терзания по поводу перемен в его жизни, чем он сам.
Может, со свекровью поговорить?
Мы не особо сблизились с ней за это время, но все-таки она знает сына лучше и сможет подсказать мне, как правильно себя повести, чтобы и помочь, и не задеть его гордость.
Уже ночью, когда мы лежали в постели, Матвей вдруг спросил:
— Ты еще не приняла окончательное решение по поводу Казаковой?
— Пока нет. Жду отчет психолога, а он что-то… даже не знаю, как объяснить.
— Деля, послушай меня — откажись.
— Мы договаривались не тащить работу на дом, — напомнила я шутливым тоном, однако в душе мне было очень неприятно.
Матвей довольно бесцеремонно пытался надавить на меня, хотя осуждал подобное желание во мне.
— Я и не тащу. Я просто прошу тебя сделать так, как я прошу. Поверь — потом спасибо скажешь.