Рассказывать о демонстративной попытке суицида из-за очередного любовника я не могла. Выдумывать чушь — стыдно.
— Сева, она очень несчастна. Ей не хватает внимания, заботы, и она пытается получить их таким вот образом. Хочет, чтобы ее жалели — это она воспринимает как заботу и проявление любви.
— Разве я ее не жалел? Я же любил ее, Деля, ну ты-то видела. Я ей такое прощал, за что любой другой убил бы. А ей было мало, мало!
— Она так устроена. Считает, что мужчина должен дать ей то, чего в детстве не дал отец.
— У тебя тоже не было отца. Разве ты требуешь от Матвея постоянного внимания?
— Я другая. Мне важна свобода и личное пространство, и я уважаю подобные желания других, потому не стараюсь влезть в чью-то жизнь глубже, чем меня там хотят видеть. У Оксанки же иначе. Ей нужно все, сразу, много.
— Деля, а я от этого устал, — горько сказал Сева, придавив окурок пальцем в пепельнице. — Устал, понимаешь? Я давал, сколько мог, а она не хотела довольствоваться этим и пыталась на стороне получить недостающее. Разве так живут в браке?
— Севка, ты прав. Ты совершенно прав, и я тебя понимаю. Но сейчас только ты можешь хоть как-то ее встряхнуть.
— Что, закончились кавалеры? — с кривой ухмылкой спросил он, и я буквально почувствовала, как у него до сих пор болит это.
— Не знаю. Наверное. Но это сейчас неважно. Помоги ей, Сева, я тебя очень прошу.
Я дотянулась до его руки и накрыла ее своей, сжала пальцы. Владыкин молчал, опустив голову, и я видела, как в нем борются два чувства — жалость к Оксане и страшная обида на нее.
— Сева… ну ты ведь ее любишь, я же знаю… помоги ей, она совсем с ума сошла, я не знаю, что мне делать.
Внезапно Сева поднял голову и, глядя мне прямо в лицо, жестко сказал:
— У тебя есть связи. Положи ее в психиатрическое отделение.
Я даже отшатнулась — столько злости было в его голосе:
— Да ты что говоришь-то… как — в психиатрическое?
— Молча. Сходит с ума — значит, ей там и место. А я не хочу больше связываться с ней.
— Сева…
— Аделина, ты не понимаешь, да? Она меня всю жизнь обманывала, врала, изворачивалась, терлась с каким-то мужиками, в дом их водила — а я терпел! Ты не понимаешь, насколько это унизительно?
— Но ты ведь терпел. Никто тебя не держал, ты мог встать и уйти — ведь так? Но ты не уходил, ты терпел, прощал! А сейчас, когда она совсем одна, когда она в очень тяжелом душевном состоянии, ты отказываешься ей помочь, хотя можешь.
— Аделина, прости, не могу. Ты зря приехала.
Я внимательно посмотрела ему в глаза и вдруг поняла — он прав, я зря приехала, зря заговорила об этом. Оксана много лет причиняла Севе страдания, от которых у него мутился разум, и он, любя ее, прощал и терпел. Но всему приходит предел, и Сева этого предела достиг. Разорвав отношения, он вздохнул свободно, пришел в себя и теперь, конечно, не захочет вернуться назад. И увидеть бывшую жену тоже не захочет. На что я рассчитывала, идя сюда, непонятно, видимо, привыкла считать Севу мягким и податливым. Ошиблась.
Я молча вышла из-за стола, взяла сумку, кое-как засунула странно отекшие к вечеру ноги в туфли и вышла, даже не попрощавшись. Владыкин так и остался сидеть в кухне, опустив голову и крутя в пальцах чашку с кофе, к которому даже не притронулся.
Я долго сидела в машине у дома Владыкина, пытаясь понять, как могла ошибиться в Севе и выставить себя полной дурой. Я хотела помочь подруге, но не учла, что ее бывший муж может этого не хотеть по ряду причин. Вот и не захотел. А мне надо брать себя в руки и ехать домой, там тоже хватает проблем, мною же и устроенных еще с утра. Матвей ни разу не позвонил мне за день, не написал. А что, если я приеду сейчас, а его нет? При мысли об этом по спине пробежал холодок, а кожа покрылась мурашками, и я машинально обхватила себя руками и зажмурилась. Нет, Матвей не такой, он не станет из-за пустяковой ссоры собирать вещи, это не в его характере. Он непременно ждет меня дома, чтобы как минимум поговорить и выяснить все. И мне нужно поторапливаться.
Сюрприз… Матвея дома не было. У меня противно задрожали колени, я сбросила врезавшиеся в ступни туфли и босиком прошла по комнатам. Мужа не было, но все его вещи остались на местах, от чего мне стало немного легче — значит, просто вышел куда-то. Судя по тому, что ужина в кухне не обнаружилось, ушел Матвей давно, возможно, сразу после меня. Ладно… с ужином сама разберусь.
Наскоро переодевшись и вымыв руки, я вернулась в кухню и занялась пирогом. Это было, пожалуй, единственное, что я делала быстро и хорошо. Рецепт теста достался мне от мамы — она тоже мастерски с ним возилась, потому что особых усилий это не требовало, а в начинку можно положить что угодно — от рыбных консервов до варенья. Пока в разогретой духовке поднималось тесто, я успела потушить найденную в холодильнике квашеную капусту, а для сладкого пирога засыпать сахаром мороженую клюкву — ее Матвей привез от матери. Через час квартира наполнилась запахом свежей выпечки, я заварила чай, бросив в чайник лимонные шкурки, как любил муж, сняла фартук и уселась с ноутбуком в кухне. Время близилось к девяти, Матвея все не было, и я начала нервничать. Позвонить? Нет, не буду. Подожду еще.
Так прошел час, потом второй… тревога и беспокойство все сильнее охватывали меня, в голове то и дело возникали кровавые картины, которые могут рисоваться только у хирурга — страшные автодорожные аварии, ножевые ранения, тупые травмы головы… О черт, ну позвони же ты ему и все выясни — но нет! Нет! Проклятый характер…
Когда в половине двенадцатого в двери повернулся ключ, я уже была совершенно невменяемой от собственных фантазий. На пороге кухни появился совершенно невредимый, живой и здоровый Мажаров с букетом садовых ромашек и бутылкой красного вина:
— А чем это у нас так пахнет? Вошел в подъезд, думаю — ну, кто-то пироги печет, а это, оказывается, меня так встречают!
Я расплакалась, уронив голову на ноутбук, и Матвей растерянно протянул:
— Деля… да ты что? Случилось что-то? — он положил цветы на стол, подошел ко мне и взял за руку: — Ну что ты?
— Где ты был? — прорыдала я. — Я чуть с ума не сошла…
— Господи, да ты что? Ну, где я был-то? Машину Вальке Мамонтову чинили, он позвонил днем, попросил помочь. Деля, а ты что подумала-то? — растерянно спросил Матвей, с трудом поднимая меня с табуретки и пытаясь заглянуть в завешенное волосами лицо.
— Мой руки, пироги остыли уже, — пробормотала я, стараясь спрятать заплаканные глаза.
— Да, пироги! — оживился муж. — Ну-ка, идем, — он увлек меня за собой в ванную, сам умыл мне лицо и рассмеялся: — Ты как маленькая! Ну, куда я денусь-то? Не позвонил вот, это да — телефон сел, я его вчера, видно, забыл на зарядку поставить.
Я уткнулась лбом в его грудь и попросила:
— Прости меня за утро, ладно?
— Это ты меня прости. Я не должен тебе указывать, что и как делать, ты справлялась без моих советов много лет. И, раз к тебе едут из других городов, значит, ты все делаешь правильно. И ты права — никакой больше работы в доме, все. А теперь идем есть, я голодный, как удав.
За ужином я рассказала Матвею об Оксане и о том, что ездила к Севе и пыталась его уговорить помочь, а услышала лишь предложение упечь подругу в психбольницу. Матвей нахмурился, покручивая почти пустой бокал вина:
— Странно. Мне казалось, он бросится на помощь, ведь это неплохой шанс помириться.
— Знаешь, что я поняла? А ему это больше не нужно, — я сделала глоток, и рот наполнился терпковатым вкусом. — Он почувствовал свободу — так зачем снова толкать голову в клетку? Нет, я его где-то даже понимаю, если честно. Просто не ожидала. А Оксанке сейчас бы очень пригодились его визиты или хотя бы телефонные звонки. Это бы дало ей стимул.
— Слушай, ну ты ведь понимаешь, что она не всерьез пыталась?
— Я тебе вот что скажу. Тот, кто несколько раз пытается вот так, не всерьез, однажды переходит черту — и привет, уже ничего не поправишь. Я не хочу, чтобы это произошло с моей подругой, какой бы она ни была. Я не могу этого допустить, — я отодвинула пустой бокал и отрицательно покачала головой, когда Матвей попытался снова его наполнить: — Нет, мне хватит, завтра операционный день.
— Ты не сможешь постоянно ее контролировать, Деля, — сказал Матвей, наполняя свой бокал. — Может, Сева прав, и Оксане действительно стоит пройти хороший курс психотерапии, серьезный, с медикаментами?
— Интересно, какими таблетками можно вылечить одиночество?
— Ты ведь понимаешь, о чем я.
— Понимаю, — кивнула я, вставая, чтобы включить чайник. — Но от этого мне не легче. Я должна что-то сделать.
— Ну так Владыкин дал тебе вполне конкретный совет, услышь его, даже если тебе лично он почему-то не нравится.
— Я не могу с ней так поступить.
— Ты — не можешь. А ее мать — вполне.
— Матвей…
Мажаров поднял вверх руки:
— Все, сдаюсь, закрыли тему. Чайку нальешь, жена?
Я улыбнулась. Это обращение из уст Матвея всегда звучало так мягко и ласково, что казалось мне самым лучшим комплиментом из всех возможных.
Мы попили чаю со сладким пирогом, вымыли посуду, мешая друг другу и брызгаясь водой, как дети, и улеглись, наконец, в постель.
А в три часа ночи мне позвонил дежурный врач и попросил немедленно приехать в клинику, не объяснив даже причины. Просто коротко попросил:
— Аделина Эдуардовна, приезжайте срочно, вы нужны.
Анастасия
Не на это я рассчитывала, когда снимала трубку, увидев на экране телефона номер, с которого звонила Стаська. Очередное неприятное открытие — она, оказывается, ухитрилась попасть в дорогущую клинику пластической хирургии, что находится за городом. И устроил ее туда Захар. Вот это было особенно обидно. Мне он отказался помочь, когда я решила избавиться от глубокой морщины между бровей, так и сказал — мол, глупости, нечего серьезных людей отвлекать всякой ерундой, там восстановительной хирургией занимаются. А искривленная носовая перегородка Стаськи, выходит, штука весьма важная! Ну конечно — она-то может себе позволить клинику, в которой сутки пребывания обходятся в несколько тысяч. Странно только, что она ничего не сказала мне. Какие могут быть тайны в операции на носу? Бред. И почему именно туда? Не могла в своем городе прооперировать? Ни за что не поверю. Еще и трубку бросила…