на всю жизнь. Стена, вдоль которой они шли, неожиданно кончилась, завершившись белым каменным портиком. Чуть дальше обрывалась и мостовая, уходящая прямо в темную воду. Здесь волны лагуны сталкивались и смешивались с волнами Большого канала, а на другой стороне, великолепно освещенная, открывалась сказочная панорама Венеции — пустая Пьяцетта, залитый светом Дворец дожей, уходящая вдаль набережная, извилистый поток уличных фонарей, текущий к черному горизонту. Миранда глубоко вздохнула и затаила дыхание, чтобы не нарушить тишину, как будто это было возможно, как будто она была достаточно спокойна, чтобы прислушаться к очарованию раскрывшейся перед ними картины. Здесь, именно здесь, чувствовала, ощущала, знала она, все идеальное сойдется в точку, сольется и соединится.
У воды, на самом острие суши освещал сам себя одинокий фонарный столб, отбрасывая вокруг конус неяркого света, и в этом конусе они стояли и целовались. Миранда совершенно тонула в своих ощущениях, как будто и они были частью картины, такими же вечными, как море и камни, она словно бы находилась одновременно в своем теле и вне его: плеск воды, идущие от их влажной теплой кожи запахи, прикосновение к этой коже, вкус губ Фердинанда. В это время и в этом месте, в самом средоточии Миранды, она чувствовала, как они с Фердинандом впитывают, поглощают друг друга, чувствовала себя частью всего мироздания, и все мироздание было устроено правильно. Здесь, в завораживающем очаровании этого момента. Здесь, в этом кино, где камера вкруговую объезжает любовников, тонущих в глазах друг у друга.
Да, они должны были бежать под дождем, и заблудиться, и найти убогую кафешку, и затеять глупую ссору, и встретить пьяного гондольера, и увидеть фантастическую бабочку, чтобы все было идеально, все это были необходимые предусловия для этого времени и места, все это был путь к абсолютному идеалу. А теперь Миранда видела себя со стороны, в то же время чувствуя, как впитывает в себя все. Так страстно целуя Фердинанда, она поняла, насколько безоговорочно в него влюблена, и даже если это взрыв чувств, на минуту, на один вечер, на одну ночь, она будет помнить это всю оставшуюся жизнь. Вся ее жизнь была лишь прелюдией к этому моменту, все пережитое экспрессом мчало ее сюда. Время для любви, место для любви, мужчина, которого она любит, чувства, которые она любит, ощущения, которые она любит, даже себя она любила в этот момент.
Сила и страсть момента не могли не повлиять на Фердинанда. Миранда целовала его, обнимала и гладила, и он почувствовал, что в нем самом набухает страсть, достигая уровня, для профессионала, безусловно, непозволительного, даже если его профессия имеет что-то общее с проституцией. Фердинанд заметил, что подстраивается под ее ритм, скорее инстинктивно, чем сознательно, и что дыхание его участилось. Он вдруг понял, а может быть, всегда это понимал, но запрещал себе признать, что Миранда очень и очень сексуальна. Шея вспотела, а внутри острое желание заполняло его, как ненасытный голод, и тем сильнее, чем дольше они целовались. Ему отчаянно захотелось немедленно, с места не сходя, заняться с нею любовью. Он стал искать для себя профессиональное оправдание, хоть какой-то предлог для этого сексуального порыва, но обнаружил, что думать может лишь совсем не тем органом, что всегда, а другим, взявшим верх и веско стоящим на своем где-то ниже пояса. Есть ли лучший способ добиться клятвы в любви до гроба, чем любовью и заняться? В конце концов, у него на это всего-то несколько часов, иначе придется убить ее, так что все к лучшему.
Миранда, где-то в области живота ощущая растущий интерес Фердинанда к сексу, удивилась, когда он оторвал от нее губы и отстранился. Она увидела, что он тяжело дышит, восстанавливая дыхание. Несколько капелек дождя ударили ее в лицо, а глухой раскат грома предупредил о скором продолжении грозы. Миранда почувствовала, что промокла.
— В наш отель, — велел Фердинанд, указывая на другой берег Большого канала, — и быстро-быстро.
Миранда расплылась в широкой улыбке. Идеально, подумала она, идеально.
То, что последовало, невозможно описать деликатно, потому что это вовсе не было деликатным; не стану и пытаться. Если вы спросите мое персональное (или в моем, книжном, случае — экземплярное) мнение, то я предпочел бы помнить произошедшее, как свойственно людям, весьма и весьма смутно. «До» и «после» запоминаются как-то лучше, чем сама постельная сцена, которая обычно воспринимается как горстка разрозненных образов и непередаваемых ощущений. Я в затруднении не из-за ревности, нет, я не ревную. Только взгляните на меня, я не был создан для физической близости с Мирандой. Просто люди меняются, когда дело доходит до секса, как меняются и книги, их стиль и цели. Люди готовы на время отказаться от своего неверия в самих себя и попробовать себя в других, более романтичных или непристойных, откровенно примитивных ролях. Вы становитесь другим, высвобождается та часть вашего «я», которая до этого дремала невостребованной, это другой человек, он лучше, честнее, он понимает истинную радость давать и получать, не обременяя себя правилами приличия. На эти несколько кратких мгновений — единственное время в вашей жизни, когда пять ваших чувств задействованы и насыщены все сразу — вы становитесь персонажем собственных фантазий, парящим над реальностью.
До тех пор Миранда всегда воображала, что ее плотская любовь с рыцарем на белом коне окажется настолько далека от обычных человеческих чувств, что будет неизъяснимой, сведется к многоточию… к которому прибегало так много моих застенчивых романтических коллег в библиотеке. Или, хуже того, это будет пестрое собрание стыдливых метафор, от его восставшего «мужского естества» и «цветка ее скромности» до «корня страсти», проникающего в «грот наслаждений». Но чтобы у вас создалось хоть какое-то впечатление о значении того, что было у них дальше, я вынужден буду обратиться к повседневному лексикону Миранды: это его «член» встал, и ее «штучка» промокла. Примитивно, быть может, но что плохого в том, чтобы признать и принять этот низменный, и грязный, и чисто биологический, и радостный акт слияния плоти и ее жидкостей?
Может быть, если бы Миранда вспоминала это событие позже, она дала бы ему более возвышенное название, например: «заниматься любовью». Или, приняв мужскую точку зрения, просто: «заниматься сексом». Как бы то ни было, тогда, когда это произошло, они были лишь двумя сторонами одной монеты, на которую, какой ее стороной ни поверни, купишь ровно столько же сладких пряников. То, что произошло, для Миранды не имело названия; это было экстатическое выражение ее чувств, которые она больше не могла вмещать в слова и жесты.
А как это виделось мне, с моей боковой прикроватной линии? Ну, когда на это смотришь со стороны, это настоящая порнография. Она была порнозвездой, а он был жеребцом. Но как мне еще было на это смотреть? Я выполняю свое назначение. По крайней мере, с помощью порнографии, как фетиша, книга, вообще-то считающаяся вещью бездушной и неодушевленной, способна возбуждать реальный отклик. Итак.
Ко времени возвращения Миранды и Фердинанда в свою спальню ветер сотрясал оконное стекло, а дождь задумчиво в него барабанил. Когда Фердинанд закрыл входную дверь, ни он, ни Миранда не потянулись к выключателю. По всей комната как живые бегали неяркие отсветы уличных фонарей, отраженные от волн внизу, они безмолвно скользили по стенам и потолку, над кроватью, вспыхивали в зеркале. Сияние этих волшебных лучей струилось по его лицу, оно лилось на лицо Миранды, дробилось в бриллиантах дождевых капель на стекле. Это нежное свечение ласкало двоих, глядящих друг на друга и молча, жадно целующихся.
Когда руки Фердинанда скользнули ей на ягодицы, он вдруг остановился. На один панический миг Миранда подумала, что он только сейчас осознал абсолютную необъятность ее грандиозной тазовой сферы. Но он одними губами шепнул ей на ухо:
— Сними их.
Миранда не стала возражать. Тихонько отступив на шаг назад, нагнулась, всунула большие пальцы вдоль бедер под подол облегающего платья и под пояс трусиков и плавно потянула те вниз, пока они сами не соскользнули на лодыжки и туфельки. Она выпрямилась, и Фердинанд нежно придержал ее за плечи; найдя эту опору, она успешно высвободила ноги из эластичных кандалов. Оставшаяся без белья Миранда, ощутив повеявший в промежности холодок, вдруг поняла, насколько промокла ее «штучка».
И снова теплые губы Фердинанда страстно приникли к губам Миранды, но он уже твердой рукой вел ее назад и усадил на краешек кровати. Тогда их уста расстались, и он повел дорожку поцелуев вниз, через подбородок к шее и к груди, насколько Миранде удалось обнажить ее в этом платье. Встав на колени у ее ног, Фердинанд принялся медленно и осторожно закатывать вверх тесное черное платье, постепенно обнажив ноги, такие длинные, такие белоснежные в бесцветном сумеречном освещении. Следуя за мучительно и блаженно медленным отступлением края платья, все больше открывающего бедра, Фердинанд то порхающими, то замирающими прикосновениями теплого влажного языка намечал на ее теле путь, ведущий вверх и внутрь. Миранда легла на спину и с закрытыми глазами стала наслаждаться его перемещениями. От ее замечательной точеной лодыжки вдоль голени, через коленную чашечку и по бескрайней равнине бедра. Сначала одна нога, потом другая, и горячий кончик его языка обжег ее между ног. Миранда лежала беспомощно, ощущая это неспешное, текучее, дразнящее продвижение, томительно желая его неминуемого завершения и сантиметр за сантиметром разводя ноги по мере того, как они избавлялись от стягивающих оков черного платья.
В кои-то веки Миранда рассталась с защитным футляром своего самоконтроля. Она уже не тревожилась, не слишком ли волосатые у нее ноги, и чем там пахнет ее тело, она просто таяла в невыносимом предвкушении, раскрываясь перед Фердинандом, маня его все ближе и ближе. И вот наконец-то она почувствовала, что валик задранного вверх платья перекатился через ее лобок, а Фердинанд, не отрывая от нее губ и языка, раздвинул ей ноги еще шире, так что она уперлась туфельками в край кровати, зарывшись каблуками в покрывало. Теперь, точно, теперь. Но Фердинанд, обманывая ее желание поскорее почувствовать более ощутимое прикосновение к ее сочащейся «штучке», начал целовать те маленькие припухлости на внутренней стороне бедер, сантиметрах в двух ниже промежности, которые соприкасались, когда она стояла. Теперь она ощущала его твердый подбородок, немного ее щекочущий, придвигающийся все ближе и ближе. Клитор Миранды набух, затвердел, изнывая в ожидании, когда до него дотронутся. Не может быть, что это не произойдет очень скоро.