— Тогда пошли.
— Но, — сказал Фердинанд, не двигаясь с места, — они знают, что с нашей стороны было бы логично поступить так, поэтому они будут нас там ждать. Поэтому мы пойдем туда, — Фердинанд показал налево. — В сторону Лидо. Там сядем на паром.
Фердинанд взял Миранду за руку и спустился с ней к воде. Сняв обувь, они босиком побежали по песчаному мелководью; холодная вода плескалась у них под ногами. Бежали они до самого мола с маяком и залезли на откос.
Мол был длиною метров семьсот. Он представлял собой уходящую под прямым углом в море узкую каменную насыпь с бетонной дорожкой наверху. По сторонам от него в море тоже виднелись валуны. Волны пенились, разбиваясь о белые камни и перекатываясь через них, вдоль всего пути до раскрашенной в красную и белую полоску башни на дальнем конце мола. Прибрежная стена, подходящая к молу на этом обрывалась. Дальше на север был пролив, достаточный для прохода не слишком крупных судов, а за проливом — берег острова Лидо.
Фердинанд не пошел к маяку, а подбежал с биноклем в руках к прибрежной стене. Высунувшись над ней, он навел бинокль на выступающий в море причал для паромов, которым кончалась идущая вдоль прибрежной стены с внутренней стороны острова дорога. Слева на этой дороге, чуть поодаль от причала, приземлились два вертолета, около них стояли и лежали спецназовцы с оружием наизготовку.
— Хочешь еще поплавать? — весело спросил Фердинанд. — Катание на пароме для нас отменяется.
Они прошли чуть-чуть по молу, чтобы войти в воду, поглядывая на зеленые деревья и на точно такой же мол с маяком на острове Лидо. Миранда хотела уже спуститься по каменистому откосу, но Фердинанд удержал ее и показал рукой на другую сторону пролива. Там по берегу Лидо бежали спецназовцы в масках, постепенно занимая позиции для стрельбы. Фердинанд с Мирандой, быстро пригнувшись, развернулись и спустились по откосу с противоположной от пролива стороны мола.
— Блин, — сказал Фердинанд, — похоже, они как-то узнали, что в кафе мы не остались.
Миранда прошептала:
— Что нам теперь делать?
— Пойдем. — Фердинанд повел ее вдоль откоса, помогая прыгать с камня на камень, к башне маяка. Бетонная дорожка кольцом охватывала башню, здесь камни вокруг были навалены высоко, выше дорожки. Это была наиболее далеко выдающаяся в море точка суши, и отсюда, от маяка, им прекрасно было видно все, что происходило на обоих островах.
Крошечные черные фигурки появлялись на далекой теперь прибрежной стене и рассредотачивались влево и вправо. Бежали по ее верху и вдоль нее, со стороны моря. Фердинанд следил за ними, напряженно вглядывался, оценивал их сектора обзора, искал брешь в оцеплении, место для прорыва. Потом он прочесал близлежащие скалы, будто за одним из камней мог вдруг найти водяной мотоцикл, чтобы на нем удрать по воде. И наконец, уже совершенно неожиданно, тело его обмякло. Словно бы в одно мгновенье весь азарт борьбы, все надежды, вся его хладнокровная уверенность его покинули. Он подошел и сел рядом с Мирандой, прислонившейся к стене маяка.
— Теперь, — тихо сказал он, — это, похоже, вопрос только времени.
— Что? — Миранда не могла поверить, что слышит это от него. — Это все? Здесь все кончится? Такого просто не может быть! Ты всегда умеешь найти выход. Давай, не сиди.
— Мы могли бы поплыть в море, но у них лодки и вертолеты, и скоро они нас обнаружат. У нас не получится уйти от них. Но чудеса все же бывают.
— Что ты имеешь в виду?
— Вот то, что нам нужно. Чудо. Когда я встретил тебя. Это было маленькое чудо. Теперь мы вместе, мы нашли то, что мы оба искали. Мы прожили достаточно долго, чтобы сказать друг другу: прощай. Это чудо. Ты — чудо. Чудеса бывают, Миранда. И иногда они тоже кончаются.
— И это все? Это твой ответ? Ты мне советуешь встать на колени и молиться? — Миранда смотрела на далекий синий горизонт, на вечно волнующееся море, потом выглянула из-за стены маяка в другую сторону, туда, где сновали спецназовцы, постепенно приближаясь, обыскивая остров. — Должен быть какой-то выход, мы слишком долго к этому шли.
Фердинанд встал, чтобы еще раз глянуть на море, и Миранда пошла за ним.
— Миранда. Послушай. Иногда приходится просто признать, как далеко ты зашла. Что бы теперь ни случилось, оно того стоило.
Они вдвоем выглянули из-за маяка. Группа спецназовцев уже двигалась вдоль мола, проверяя каждый камень по обе его стороны.
— Это все, Миранда, — сказал Фердинанд. — Я только хочу, чтобы ты знала, что я люблю тебя и всегда буду любить.
Миранда разрыдалась. Они обнялись и ждали.
Сквозь жалобный плач испуганной Миранды послышался нарастающий гул. Фердинанд посмотрел в ту сторону. Над ними вдруг пронесся маленький гидросамолет. Он повернул, огибая маяк. Снизился, немного пролетел в сторону острова, снова повернул и сел на волны в сотне метров от них. Фердинанд и Миранда посмотрели на спецназовцев, остановившихся, чтобы понять, что происходит, а потом повернулись к самолету, бегущему по волнам все ближе и ближе к ним. Из кабины вылез человек, и, встав на поплавок, принялся махать им рукой. Фердинанд поднял свой бинокль.
— По-моему, он машет нам. Понятия не имею, кто это. Твой друг? — Он протянул бинокль Миранде. Та взяла его и навела на улыбающегося, машущего рукой человека.
Миранда помахала рукой в ответ.
— Да, — сказала она, — да, это он. Тони Изсоседей.
Вертикаль страстиТеория заговора
Коль скоро любовь — усовершенствование религии, коль скоро любовь — божество для взрослых, давайте вкратце рассмотрим, какие преимущества приносит Государству или сильным и власть имущим такой способ правления, основанный на одержимости любовью вместо одержимости Богом.
Самое, наверное, очевидное — любовь не требует дорогостоящих храмов для религиозных отправлений, ей даже не нужен специальный «день богослужения», который стал бы для пролетариев предлогом побездельничать. Она не нуждается в библии, в священниках и пророках, она, сама себя сохраняя в своих мифах, не нуждается в организационных структурах.
Любовь гораздо эротичнее всех религий, кроме нескольких восточных, самых эзотерических культов. И все-таки она поощряет продолжение рода и брачные узы, причем с полным ощущением свободы воли. Можно ли придумать более эффективный социальный нейтрализатор, нежели обычай сковывать два противоположных, психологически несовместимых пола узами мрака? Пардон, я имел в виду «узами брака». В брачных отношениях полов много позиций, но главная позиция — патовая. Договор, в котором каждый участник добровольно обязуется демпфировать и поглощать выделяемую другим энергию, как позитивную, так и негативную, разрушительную, тем самым связывая ему руки, снижая его опасный для окружающего мира потенциал Одиночки делают дело, пары без конца спорят.
Еще в древности римляне поняли, что самая эффективная форма партнерства — триумвират. Но и по сию пору нас убеждают соединяться в противоборствующие пары. В случае разногласий у троих возможно «подчинение большинству», но у двоих всегда будут «неразрешимые противоречия».
Далее, когда несправедливость жизни становится невыносимой, религия должна предлагать клапан для выхода пара. Христиане могут недоумевать, почему это «пути Господни неисповедимы». Ну а в любви жаловаться не на кого. Если она оборачивается несчастьем, что, кстати, неизбежно, жертвы винят самих себя или друг друга, но никогда — Государство, в котором они живут. То реальное Государство, которое как раз и поощряет это безумие через своих авгуров.
Тем не менее главное усовершенствование любви по сравнению с религией — это, надо полагать, ее почти безграничная коммерциализуемость. Ведь наш мир — это мир торговли и капитала, где для любого института единственный путь к выживанию вымощен золотом. Церковь могла столетиями наживаться на коммерции, от средневековой торговли индульгенциями до сверкающих во тьме голлографических мадонн двадцать первого века, но любовь способна продать все что угодно, и при этом еще всучить свой сертификат священного качества. Когда вы видите рекламу, ссылающуюся на любовь, вы хотите купить товар не только потому, что это обещание любви лично вам, но и потому, что любовь изображается как самое прекрасное, что только можно себе представить. В рекламе любовь прекрасна, и разве люди, у которых роман, не покупают самые лучшие товары?
Любовь повышает продажи, и делает это, эксплуатируя самый фундаментальный наш страх — страх одиночества И в этом парадокс, ведь чтобы любовь стала действенной, мы все должны страдать от одиночества, нас должно в глобальном масштабе объединять одиночество каждого из нас. Все мы должны быть едины в нашем одиночестве. И все же любовь, или идеологизированная культура, манипулирующая нашей верой в любовь, запрещает нам признавать этот наш невыносимый страх.
Ведь, слава небесам, наш век не знает исключений:
Жизнь отдают не за любовь, а за успех на сцене.
ДО СИХ ПОР РЕЧЬ В НАШЕМ ИССЛЕДОВАНИИ ШЛА О НЕ СОВСЕМ естественной истории любви, о ее истинной сущности. Коль скоро мы признаем, что любовь может быть неестественным явлением, то вправе заподозрить, что у нее существует причина, цель, ради которой она создана. Ибо, как и у всего сущего, у нее должна быть причина, а как у всего неестественного, причина эта сомнительного свойства, весьма далекая от простосердечного поощрения позитивных чувств, способствующих продолжению рода и выживанию биологического вида. Предназначение любви,
30Взять за грудки
СМОТРЮ Я СЕЙЧАС НА ВАС, И ВЫ ТАК ПОГЛОЩЕНЫ, ТАК в меня углубились, в общем, я сожалею, если недавно немного погорячился. Дело, наверное, в том, что я, вернее, оба мы с вами знаем, что конец близок, скоро должна последовать развязка. Словом, я сожалею, что я вам там наговорил, не думаю, что действительно это подразумевал, но сейчас, похоже, вы читаете меня с гораздо большим интересом, бесспорно, большим, чем когда-либо проявляла Миранда. Может быть, от меня только и требовалось, что рассказывать подходящую для вас историю. Может быть, вам и всегда-то была нужна только голливудская версия.