Еще я понял, что они отрезаны от командования. В регионе свирепствовал шторм, а электромагнитный импульс, вырубивший мою рацию, повредил и их приборы.
– Капитан Мур, зачем командование послало вас шпионить за нами?
– На них были голубые цветочки, – ответил я. – Крошечные. Ей было шестнадцать, а я только и думал, какой у нее лифчик. Был ли он такой же расцветки? Может, она и вовсе его не надела? Само собой, я узнал ответ, когда мы голышом нырнули в тот пру…
Темнота.
Я очнулся на полу и взглянул на Прощелыгу. Он наставил пистолет мне на яйца и орал на Дженнингса, приказывая ему переводить. Конечно, если бы он говорил немного медленнее, я и сам бы справился с переводом, но пока что я никак не показывал, что вообще понимаю русский.
– Что вам известно о другом пилоте? – спросил Дженнингс.
– В тот день было холодно, но мама дорогая! Джули было еще холоднее. Я быстро забыл о голубых цветочках у нее на трусиках.
Прощелыга врезал мне пистолетом по голове, и у меня посыпались искры из глаз.
– Вам известно о других пилотах?
– Само собой, – ответил я и тут же напомнил себе, что мне нужно сопротивляться. – Само собой, многие парни что угодно отдали бы, лишь бы увидеть Джули такой, какой я увидел ее в тот день. Боже, как она была хороша!
Дженнингс присел рядом со мной и поднял руку, чтобы Прощелыга повременил с новым ударом.
– Я понимаю, вы кажетесь себе умным, капитан Мур, но на кону не только ваше ограниченное геополитическое сознание.
– А ты переметнулся к противнику, потому что тебя перестали слушать? – я мотнул головой в сторону стоящего в углу Востова. – Товарищ, придуши-ка меня снова, чтобы мне не слушать этого грязного изменника.
Тут Прощелыга не сдержался и заорал на Дженнингса. Очевидно, перебежчик имел определенную власть, потому что он тотчас наорал на офицера в ответ.
– Кому ты жопу подлизал? – спросил я Дженнингса.
– Забавно. Мои причины работать на Советы не ограничиваются политикой. Достаточно будет сказать, что я интересовался той сферой науки, которая на Западе сегодня не в чести. Что подводит меня к важному вопросу, который поможет нам решить, протянете ли вы еще хоть сутки. Что вам известно о случившемся здесь инциденте и известно ли хоть что-то вообще?
– Сиськи у Джули Коннер были просто загляденье, но трогать их…
До этого момента Дженнингс сохранял спокойствие, но тут он ударил меня по лицу и по-русски крикнул Востову:
– Когда мы закончим, бей его сколько влезет!
Дженнингс и Прощелыга направились к двери. Востов кривовато мне улыбнулся, не догадываясь, что я знаю, что случится дальше… или должно случиться.
Я с трудом сел на матрасе, а Востов закрыл за ними дверь. Этот жалкий мерзавец так привык, что я не сопротивляюсь, что теперь ему казалось, будто он здесь главный.
Но он не понимал, что я отправился на это задание, готовый погибнуть. В моей летной форме даже была пилюля для самоубийства. Другие парни считали все это шуткой, но только не я.
Всякий раз, надевая высотно-компенсирующий костюм и садясь в малюсенькую кабину, я понимал, что любое задание может стать последним. Я также понимал, что если попаду в плен на вражеской территории, у меня будет лишь одна задача – удостовериться, что военные тайны, которые могут стоить жизни американцам, не попадут в руки противника.
Некоторым ребятам было тяжело это сознавать. Но только не мне. Я готов был без раздумий отдать свою жизнь. Я понял это в тот день, когда купался голышом с Джули Коннер. «Билли, – сказал я себе тогда, – это лучший день в твоей жизни. Все, что будет дальше, второсортно».
Востов хрустнул здоровенными костяшками и подошел ко мне.
Он не заметил, что я сунул руки в щель между матрасом и стеной, где лежала та самая ложка, которой я выцарапывал созданный нами с Пинем код, та самая ложка, у которой я отломал черпало, чтобы удобнее было царапать острым концом по бетону.
Востов прижал мою голову к стене, приготовившись нанести удар. Когда он занес руку, я выбросил кулак с заточкой и всадил ее ему прямо в почку.
Вытаращив глаза, он попытался осознать произошедшее. Я ударил его в шею, и он покачнулся. Рукоятка ложки выскользнула у меня из руки, когда он навалился на противоположную стену.
Он попытался зажать рану. По его пальцам потекла теплая кровь.
Я поднялся на ноги, из-за выплеска адреналина не чувствуя собственной боли. Востов замахал свободной рукой, пытаясь помешать мне достать у него из кармана ключ.
Окровавленной рукой он схватил меня за лицо, но я ее сбросил. Его сердце не справлялось с резко возросшей нагрузкой.
У меня не было ни единого шанса сбежать, но побег я и не планировал. Я планировал совершить самоубийство – погибнуть от рук солдат советской армии.
Когда мою безымянную звезду установят на мемориал в штаб-квартире ЦРУ, пусть это будет напоминанием о том, что я погиб при попытке побега, а не о том, что замерз до смерти или разболтал хоть что-то, чтобы меня обменяли на какого-нибудь советского шпиона.
Я нашел ключ от камеры и приготовился выскочить в коридор и сцепиться с первым же встречным – может, даже выхватить у него автомат, как сделал Пинь, и забрать хоть кого-то с собой на тот свет.
Пинь… Может, он захотел бы принять участие в этой самоубийственной миссии? Или же он полагал, что командование в Пекине в любом случае его на кого-то обменяет, а потому не стоит и рисковать? Стоило ли спросить его? Почему бы нет?
Я простучал серию ударов, которыми обозначил себя, его, «дверь» и «двигаться».
Последовала долгая пауза – может, она продолжалась всего пять секунд, но мне показалось, что я прождал целый день. Затем: звякзвяк.
Да.
Затем последовало странное. Пинь простучал, что его друзья спасут нас, если я его вытащу.
Что не имело никакого смысла, ведь китайцы точно не собирались вторгаться в Россию только ради нас.
Но это было неважно. Мы оба предпочитали умереть при попытке побега, а не в камерах.
Я вышел в коридор и попытался найти оружие – бесхозный АК-47, пистолет, что угодно, – но нашел только деревянный стул.
Взяв его, я спустился по лестнице на этаж ниже. Там я обнаружил вместительный лифт, но без электроэнергии он явно не работал.
У подножия лестницы я заметил охранника, который сидел спиной к стене возле массивной двери. Перед ним стояла газовая лампа, винтовку он держал рядом.
Поскольку других заключенных в этом крыле не было, я решил, что это камера Пиня.
– Я стул принес, – сказал я по-русски с таким акцентом, что солдат недоуменно посмотрел на меня, пытаясь понять, не дебил ли перед ним.
Он не знал, где я должен быть – сидеть в своей камере или выполнять поручения снаружи. Но это стало неважно, как только я схватился за поручень и ударил его сиденьем стула в лицо.
У него из носа хлынула кровь, он упал со своего стула. Прежде чем поднять массивный железный засов, который закрывал дверь в камеру Пиня, мне пришлось отодвинуть в сторону бесчувственного охранника.
Повесив на плечо его винтовку, я открыл дверь в темную камеру. Меня встретил резкий, едкий запах.
Камера была большая, а свет фонаря не проникал дальше порога. Взяв его в руку, я сделал шаг вперед.
– Пинь? Э-э, Звяк? Ты здесь, приятель?
Звякзвяк.
Да.
Свет упал на какие-то медицинские карты и оборудование. На подносе лежало множество скальпелей, покрытых желтоватой слизью.
Отодвинув их в сторону, я пошел на звук, доносящийся из дальней части камеры.
– Какого черта они с тобой творили?
У стены на коленях стоял человек, голову которого скрывал капюшон. Его руки были цепями прикованы к противоположным концам камеры.
Хотя он был на коленях, я заметил, что он тот еще здоровяк.
– Как ты вообще в кабину влезал?
Он потянул за прикованную к трубе цепь и простучал сообщение: «Большой самолет».
Должно быть, он летал не на JZ-8. Я поставил светильник на ящик и потянулся к капюшону Пиня.
– Господи Иисусе! – воскликнул я, увидев его лицо. – Ты не китаец!
Казалось, в его лице соединились все твари, которых я вытаскивал из ручья мальчишкой. Я был так поражен, что даже не испугался его вида.
– Это они с тобой сделали? – спросил я, пытаясь понять, как человек может жить с таким кошмарным лицом. Затем я осмотрел его тело и понял, что лицом дело не ограничивалось. У него была зеленовато-белая кожа. Мускулатура отличалась от человеческой, а руки не напоминали ни человеческие ладони и пальцы, ни лапы других божьих тварей.
А глаза – маленькие серебристо-желтые бусинки – глаза были просто… чужими.
Другие пилоты рассказывали, что засекали радиосигналы с высот, на которые не поднимаются самолеты. До меня доходили слухи о погонях за фантомами. Но это были просто… слухи.
Так, Билли, вернись к реальности.
Я понял, что резкий запах исходил от него самого. У него на теле было несколько ран, которые сочились зеленовато-желтой слизью. Это был не гной – скорее, та субстанция, которая польется из восьмифутового паука, если вам вдруг удастся его раздавить.
– Пинь? – снова спросил я.
Звякзвяк.
Да.
Схватив винтовку, я решил было сбежать. Потом я понял, что в этом нет никакого смысла. К тому же я дал ему слово.
Вытащив окровавленную связку ключей, которую я забрал у Востова, я подошел к замку, который удерживал одну руку Пиня.
– Вы ведь не собираетесь на нас… э-э… напасть?
Пинь просто посмотрел на меня. Я не был уверен, понял ли он вопрос.
Я отстегнул его руки, и он встал в полный рост.
Боже.
Чтобы посмотреть на него, мне пришлось задрать голову. Он был ростом футов семь. Да, уж точно не китаец.
Протянув руку, он схватил АК-47. Двигаясь так быстро, что мне было сложно за ним уследить, он разобрал автомат, проверил все детали, затем собрал его снова и сунул мне, явно не впечатленный.
Шагая по камере, он осмотрел все тележки и подносы, а затем поднял руки к светильнику, висящему на потолке, и принялся разбирать его на части. Я надел форму охранника и натя