Во время трапезы Сванильда застенчиво спросила меня, не могу ли я дать ей как мужчина какие-нибудь указания, как лучше вести себя. Поскольку времени для наставлений практически не было, я смог дать ей только один полезный совет:
– Я не думаю, что тебе придется бегать, Сванильда, или что-нибудь бросать, когда на тебя будут смотреть другие люди. Но в любом случае постарайся по возможности не делать этого. Подобные действия всегда выдают женщину, которая притворяется мужчиной.
Она поблагодарила меня за мудрый совет и отправилась попрощаться со своей госпожой, после чего доложила optio Дайле, что готова к отъезду. Я остался сидеть за столом и попросил одну из служанок принести мне кувшин вина, которое мы только что пили, от души надеясь убедить принцессу выпить немного. Затем я подошел к окну, которое выходило на Пропонтиду, и посмотрел на pháros. Его огонь горел неровно, время от времени вспыхивая, вне всякого сомнения, или повторяя, или отправляя то сообщение, которое прежде передавали при помощи клубов дыма. После этого я направился в свои покои и привел в беспорядок постельное белье. На случай если шпион заглянет ко мне ночью, он не должен догадаться, что я ночую в другом месте. Пусть решит, что я мучаюсь бессонницей и потому, возможно, пошел расслабиться к одной из служанок-хазарок.
Когда я принес кувшин с вином в комнату Амаламены, я старался не показать виду, что уловил душок brómos musarós. Принцесса по-прежнему пребывала в одиночестве, лежа в постели, но теперь выглядела почти такой же бледной и несчастной, как тогда, когда мы возвращались из дворца.
– У тебя боли, принцесса? – встревожился я. – За тобой требуется уход? Ты так долго оставалась одна!
Она слабо покачала головой:
– Сванильда перед отъездом переодела меня в последний раз. Должна признаться, что моя открытая рана представляет собой просто отвратительное зрелище.
– Тогда вот… выпей немного этого доброго библидского вина, – сказал я, наливая ей бокал. – Я принесла его в надежде, что оно окажет благотворное воздействие на твое здоровье, ведь вино по цвету напоминает кровь. Но даже если вино и не подействует, оно поможет тебе обрести хорошее расположение духа.
Амаламена сделала глоток, затем выпила все вино чуть ли не с жадностью. Я наполнил бокал для себя и отнес его в угол комнаты, где стояла кровать для служанки, пониже и поуже, и начал готовиться ко сну. У готов все было без затей: они просто раздевались догола, если только ночи не были слишком холодными – не считая моего случая, разумеется, потому что я продолжал носить римский поясок целомудрия и не снял своей набедренной повязки. По правде говоря, моя скромность не была напускной. Несмотря на то что сегодня днем в присутствии Амаламены я разделся чуть не догола, я не мог теперь с такой же легкостью проделать это снова. Однако я полагал, что она будет чувствовать себя не так неловко, когда останется наедине с другой женщиной, узнав, что та лишь притворяется мужчиной.
Принцесса все-таки старалась не смотреть на меня, пока я раздевался, и предпочла даже не разговаривать со мной, пока я не надел на себя сброшенное Сванильдой легкое домашнее платье. Затем, очевидно просто для того, чтобы хоть что-нибудь сказать, Амаламена пробормотала:
– Вино восхитительное, Веледа. И оно действительно кроваво-красное.
– Да, – согласился я и тоже просто для того, чтобы поддержать разговор, весьма необдуманно добавил: – Я думаю, потому-то его так и назвали. По имени нимфы Библиды, которая покончила с собой, когда ее попытки соблазнить собственного брата не увенчались успехом.
Я тут же осознал ошибку, которую совершил, потому что принцесса вперила в меня свой взгляд, сверкающий огнем Gemini.
– А ты, Веледа? – спросила она, на этот раз произнося это имя без всякой насмешки. – Какие ты сама испытываешь чувства к моему брату, niu? – Ее взгляд голубым пламенем обжег мое почти обнаженное тело. – Ты наверняка тоже любишь его.
Какое-то время я не мог подобрать слов, пытаясь ограничиться ответом, который по крайней мере не расстроил бы принцессу. Наконец я произнес, подбирая слова с особой осторожностью:
– Будь я Веледой, когда впервые повстречалась с твоим братом, то, пожалуй, да, я почти наверняка влюбилась бы в него. Не исключено, что и он бы в меня тоже. И возможно, теперь у тебя была бы причина предполагать… Однако Теодорих всегда знал меня как Торна. Если бы теперь я раскрыла перед ним свою… истинную сущность, он прогнал бы меня навсегда. Я бы потеряла не только возможность любить его как женщина, но и лишилась бы его дружбы как Торн. Поэтому… – Я развел руками. – Сама понимаешь, мне просто невыгодно любить Теодориха, и я всегда буду избегать этого в будущем, я гнала и буду гнать прочь даже малейшую надежду и мысли о нем. Если уж у нас пошел откровенный разговор, Амаламена, то позволь мне сказать еще вот что. Будь я настоящим мужчиной или мужеподобной женщиной, ты могла бы подозревать Веледу в том, что именно тебя я…
Она резко перебила меня:
– Достаточно! Я сожалею, что вообще спросила. Это смешно: я ссорюсь из-за своего брата с женщиной, которая притворяется мужчиной и которая признается, что… vái! – Она выпила залпом остаток вина и грустно произнесла: – Мои родители не зря назвали меня Луной. Говорят, она покровительствует безумцам.
– Нет, моя дорогая Амаламена, – нежно произнес я. – Нет ничего безумного в любви. И если ты можешь любить брата, разумеется, ты можешь позволить и сестре любить себя. – Я подождал немного и снова заговорил – Ты только должна сказать мне, как именно.
Амаламена вся сжалась в комочек на постели и натянула покрывало до самых глаз, видно было, что ее бьет дрожь. Наконец она произнесла голоском маленькой девочки:
– Обними меня. Обними меня, Веледа. Я так боюсь умирать.
Я так и сделал: скинул платье, скользнул под покрывало, засунул пергамент под матрас и прижал к себе Амаламену. Кроме подаренной ей когда-то золотой цепочки с миниатюрной печатью Теодориха, золотым молотом Тора и моей склянкой с молоком Девы Марии, на принцессе была только набедренная повязка, похожая на мою собственную, которая поддерживала повязку на животе. И, как я заметил еще при первой встрече, ее девичьи груди были не больше моих собственных. Итак, у меня появилась возможность прижимать ее к себе, оберегать и согревать. Всю ту ночь я держал принцессу в своих объятиях, и все те ночи, которые еще оставались нам. Это было единственным проявлением любви, которой мы занимались и которая была нам нужна.
Хотя на следующее утро я рано встал и оделся, oikonómos Мирос пришел прежде, чем мне удалось перемолвиться словом с Дайлой. Вздохнув, он сообщил, что Зенон удовлетворен составленным мной документом, по которому Теодорих передает ему Сингидун. Мирос добавил с еще одним вздохом, что Sebastós даже просил передать мне комплименты по поводу того, что я сумел составить столь совершенный, с точки зрения законников, договор. Управляющий не был больше полон сарказма и высокомерия, свойственного евнухам; он продолжил вздыхать и морщить нос, и я знал почему. Brómos musarós Амаламены пропитал мою собственную одежду, волосы и даже кожу. Но Мирос ничего не спросил относительно запаха, а я ничего не стал объяснять, поэтому он закончил свое сообщение словами:
– Следовательно, presbeutés, ты со своими людьми можешь отбыть, как только будешь готов. Император надеется, что ты сделаешь это не откладывая.
– Мы будем готовы к отъезду, – сказал я, – сразу после завтрака. Как только ты сумеешь собрать всю свою свиту и музыкантов и доставишь их всех сюда, чтобы сопроводить нас до Золотых ворот.
Он перестал вздыхать и заморгал:
– Что? Еще один торжественный эскорт? Ну, знаешь ли…
– Пожалуйста, не говори мне, что это неслыханно. Я полагаю, что это самый важный договор, который подписан между нашими господами. Он достоин фанфар, скажешь – нет?
Он снова вздохнул:
– Хорошо, будет вам эскорт. – С этими словами Мирос ушел.
Я тут же отыскал Дайлу, который доложил, предупреждая мои вопросы:
– Маленькая служанка отбыла в полночь, сайон Торн, не замеченная никем из соглядатаев и, как я полагаю, из секретных шпионов. Я вывел ее через Царские ворота, которыми не так часто пользуются даже днем. Оттуда она без проблем доедет до пути вокруг города и до Виа Эгнатиа. Надеюсь, эта отважная и толковая малышка без труда доберется на запад, а оттуда на север, до самого Сингидуна.
– Хорошо, – сказал я. – Но если только с ней что-нибудь произойдет в дороге, мы должны будем непременно услышать об этом, потому что отправимся следом за Сванильдой.
– В Сингидун? – удивленно спросил Дайла. – Я думал, что если ты отослал туда служанку, то мы поедем в другую сторону.
– Она тайно везет документ. Я надеюсь убедить всех и вся, что это мы его везем. – Я показал optio подделку и объяснил, почему подозреваю, что Зенон не желает, чтобы Теодорих получил договор. – Я буду держать фальшивый документ при себе всю дорогу, и не сомневаюсь, что его попытаются у меня украсть. Я не знаю, каким именно образом – будет это воровство, тайное убийство или открытое нападение под видом разбойников…
– Или вообще что-нибудь непредсказуемое, – проворчал optio. – Много чего можно придумать: обвал в горах, лесной пожар, да мало ли что.
– Да. Кроме того, мы везем с собой к Теодориху нечто более дорогое, чем соглашение, – его высокородную сестру. Поэтому я собираюсь постоянно быть рядом с принцессой, как прежде это делала ее служанка. Днем я буду ехать рядом с ее carruca. А ночью, вне зависимости от того, разобьем ли мы лагерь или найдем пристанище в доме, я буду спать в ногах ее постели, с мечом наготове. Поскольку я все время буду занят и не смогу часто быть у тебя на глазах, я возлагаю на тебя тяжкую ответственность. Я изо всех сил постараюсь охранять Амаламену, но рассчитываю, что ты будешь командовать отрядом и защитишь нас с ней и фальшивый документ, который я везу.