Эти массивные ворота оказались плотно закрыты, так же как и все остальные двери в городе. По обе стороны от ворот располагались караульные башни, и с одной из них чей-то голос прокричал, сначала на латыни, а затем на старом наречии:
– Quis accedit?[49] Huarjis anaquimith?
К моему удивлению, Вайрд ответил на обоих этих языках:
– Est caecus, quisquis?[50] Ist jus blinda, niu? Кто, как ты думаешь, приближается, а, Пациус? Ты нахальный щенок, а я, очевидно, твоя мать сука! Ты знаешь мой голос так же хорошо, как и я твой.
Я услышал, как часовой захихикал, но потом снова закричал:
– Я знаю тебя, да, старик! Но кое-кто из шестидесяти стрелков на этой стене может и не знать, а их стрелы уже нацелены на тебя! А потому назови свое имя!
Вайрд в ярости топнул ногой и зарычал:
– Во имя двадцати четырех яиц двенадцати апостолов! Меня зовут Вайрд Охотник!
– А кто твой товарищ?
– Всего лишь щенок вроде тебя, дерзкого молокососа! Это мой ученик, юный охотник по имени Торн Ничтожный.
– А его товарищ?
– Что? – не понял Вайрд. Он оглянулся на меня. – Акх, птица. Разумеется, Пациус, любой римский легионер узнает орла. Должен ли я теперь по отдельности назвать все пальцы на ногах, которые зудят от предвкушения поддать тебе под презренный skeit зад?
– Жди там, – велел воин с башни.
Хотя Вайрд и продолжал с новой силой выкрикивать непристойности и проклятия, наверху царило молчание. Я от всей души желал, чтобы он замолчал, сообразив, что мы представляем собой вероятную мишень для стольких стрел, сколько никогда не было нацелено даже на святого Себастьяна.
Но нам не пришлось ждать долго. С глухим стуком, скрежетом и скрипом деревянные створки начали расходиться. После этого тяжелые ворота страшно медленно открылись, причем всего лишь настолько, чтобы пропустить нас. Часовой Пациус, который, подобно другим легионерам, защищал ворота, встретил нас в полном вооружении. Я впервые в жизни видел воинов, не говоря уже о броне.
На каждом мужчине был круглый железный шлем, который постепенно расширялся сзади, чтобы защитить шею, с обеих сторон к нему крепились защитные нащечники, и весь он был богато украшен гравировкой. На теле броня состояла из множества металлических пластин, густо наложенных внахлест и крепившихся к кожаной основе под доспехом. Вокруг шеи у каждого воина был повязан шарф, чтобы жесткое одеяние не натирало шею. Широкий пояс был усеян украшениями в виде металлических бляшек. Слева к поясу крепились ножны с плоским кинжалом, справа висели ножны с более богатой отделкой; все легионеры держали в руках короткие мечи. Спереди на поясе красовалось что-то вроде передника из железных пластин на кожаных ремнях, они свисали сейчас между ног мужчин, как подол обычной шерстяной туники, но во время сражения защищали живот и интимные части тела. Все воины – особенно один, по имени Пациус, который, похоже, имел более высокое звание, чем остальные, – выглядели такими сильными, загорелыми, умелыми и храбрыми, что я тут же захотел стать мужчиной, взрослым и вступить в число легионеров.
– Salve, Uiridus, ambulator silvae![51] – произнес Пациус радостно, поднимая вверх правую руку со сжатым кулаком в римском салюте.
– Здравствуй, signifer[52], – заворчал Вайрд, и его рука тоже взметнулась в ответном приветствии. – Что-то ты долго.
– Мне надо было доложить о твоем появлении легату. Он не только доволен твоим приходом, старина Вайрд, он чрезвычайно рад, что ты здесь, и просит присоединиться к нему тотчас же.
– Vái! Благоухающий Калидий не захочет принять меня в моем теперешнем виде. Ты, должно быть, смог унюхать меня даже прежде, чем снизошел до того, чтобы открыть ворота. Я иду в бани. Пошли, мальчишка.
– Siste![53] – резко бросил Пациус, прежде чем мы с Вайрдом отошли на три шага. – Когда легат приказывает прийти, следует явиться к нему немедленно.
Вайрд глянул на него:
– Калидий может отдавать приказы тебе или любому другому воину, который ниже его по званию. Но я-то свободный горожанин.
– Ты прекрасно знаешь, что по законам военного времени горожане тоже должны выполнять его приказы. Но если это тебе так уж необходимо, старый упрямец, то хорошо: Калидий просит тебя уделить ему внимание. Это очень важно. После того как ты переговоришь с ним, увидишь, что я не преувеличиваю.
– Акх, отлично! – Вайрд нетерпеливо вздохнул. – Сначала, по крайней мере, покажи нам жилище, где мы могли бы оставить свои узлы.
– Venite[54], – сказал Пациус и повел нас. – Почти все самые удобные места уже заняты толпой гражданских. Калидий приказал оставаться здесь всем жителям близлежащих пригородов и всем прибывшим в Базилию. Всем, кто не сможет разместиться в домах поблизости под защитой гарнизона. Мы даже оказываем гостеприимство странствующему сирийскому торговцу рабами и целому каравану его харизматиков, закованных в кандалы. Но я найду жилище для вас двоих – в крайнем случае выгоню вон сирийца.
– Да что тут у вас такое происходит? – спросил Вайрд. – Внизу в городе caupo[55] Дилас – ты его знаешь, Пациус, – толковал мне о гуннах, но я подумал, что он сошел с ума. Вы же не можете ждать нападения гуннов.
– Ну, не нападения, а так, набегов время от времени, – смутился signifer. – Причем каждый раз это один и тот же гунн. Легат запретил нам наносить ему вред, когда он появляется и проходит здесь, и не разрешает преследовать гунна до его логова.
Вайрд с недоверием уставился на Пациуса:
– Да никак в Базилии все до одного сошли с ума? Вы позволили грязному гунну без опаски прогуливаться здесь? И разрешаете ему каждый раз свободно уходить? Я не ослышался?
– Пожалуйста, не торопись делать выводы, – произнес Пациус, и по его тону было ясно, как ему стыдно. – Пусть легат сам все тебе объяснит. Вот ваше жилище.
Длинный деревянный барак опоясывала крытая галерея, по которой праздно прогуливались несколько воинов, по-видимому свободных от дежурства. В длинной стене здания было около дюжины дверей, и рядом с каждой в отверстии, утопленном в полу галереи, стояло ведро с крышкой для мусора. Пациус провел нас в одну из дверей, и я оказался в лучшей из спален, которые мне когда-либо предлагали. Пол и стены тут, правда, были сделаны из грубо обструганной древесины, да и украшений тоже никаких не имелось. Однако в спальне было восемь тюфяков, и они не лежали на полу. Они были приподняты над полом – до них могли добраться только самые шустрые паразиты – на рамах, которые стояли на маленьких ножках. В ногах каждой постели я увидел сундук, где постоялец мог хранить свои принадлежности; он запирался от воров. Напротив кроватей находился альков с возвышением, на котором лежало мыло и стоял кувшин с водой; в полу виднелось отверстие, используемое как отхожее место. И эти удобства были предназначены не для всех живущих в постройке, а только для тех, кто занимал эту комнату.
Когда мы втроем вошли, все кровати были уже заняты. На одной сидел чернобородый мужчина в тяжелом шерстяном одеянии путешественника, сразу бросались в глаза его оливкового цвета кожа и крючковатый нос. На других сидели мальчики в возрасте от пяти до двенадцати лет, у всех у них были на лодыжках железные браслеты, скованные одной цепью. Я обратил внимание на яркую одежду и мрачный вид ребятишек.
– Foedissimus Syrus, apage te![56] – заворчал на чернобородого мужчину Пациус. – Abi[57], ты, сирийская свинья! Забирай этих плохо воспитанных детей и тащи их в другую комнату, к остальным. И сам ступай с ними. У нас гости, которые достойны отдельной комнаты, они не собираются делить ее с грязным работорговцем и его кастратами-рабами.
Сириец, чье имя, как я позже узнал, было Бар Нар Натквин, каким-то образом умудрился улыбнуться одновременно заискивающе и презрительно. Он произнес на латыни, с явным греческим акцентом:
– Спешу подчиниться, центурион. Могу я попросить разрешения у центуриона выкупать моих молодых подопечных, прежде чем отвести их спать? Уж не откажите мне в любезности, центурион!
– Ты прекрасно знаешь, что я не центурион римской армии, льстивая гадина. Можешь бросить свое мерзкое отродье хоть в уборную, какое мне дело. Apage te![58]
Мальчики прятали веселые улыбки, слыша, как оскорбляют их хозяина, даже несмотря на то, что эти оскорбления затрагивали и их тоже. Стоило ребятишкам заулыбаться, и я смог разглядеть, что они все были чрезвычайно хорошенькими. Когда сириец выгнал их за дверь, Пациус сказал:
– Этот елейный сводник Натквин содержит свой товар таким чистым, сладким и аппетитным, насколько это вообще возможно. Он даже попытался продать мне одного харизматика. Однако клянусь, что сам варвар никогда в своей жизни не мылся. Виридус, просто брось свои вещи, и пусть твой плохо воспитанный мальчишка разложит их как надо, пока ты пойдешь со мной к…
– Во имя всех молний Тора! – оборвал его Вайрд. – Ты не можешь приказывать нам точно так же, как сирийцу и рабам. Торн – мой ученик, и заметь: он обучается ремеслу не у кого-нибудь, а у самого fráuja Вайрда – магистра Виридуса, если хочешь. И что бы там ни сообщил мне легат, я настаиваю, чтобы Торн тоже это узнал. Мы вместе пойдем повидать Калидия.
– Heu me miserum![59] – ответил signifer, в раздражении всплеснув руками.
Итак, я привязал моего juika-bloth к каркасу кровати, и мы с Вайрдом снова последовали за Пациусом. На этот раз он повел нас вдоль via praetorian