Ничто не могло облегчить муки несчастного, и он беспрерывно молотил кулаками по земле. А сейчас Вайрд просто прекратил свой продолжительный вой, чтобы повернуть голову, рвануться ко мне и попытаться укусить. И это ему почти удалось: старик лишь на толщину волоса не достал до моего предплечья. Его зубы щелкнули так громко, что я подумал: они, должно быть, сломались! Не сомневаюсь, что они легко прокусили бы мою тунику и вырвали изрядный кусок плоти, если бы только дотянулись до меня. Однако мне повезло: Вайрд просто обрызгал слюной мой рукав. Пока его продолжали сотрясать ужасные конвульсии и он не предпринимал попытки снова наброситься на меня, я воспользовался листьями и небольшим количеством воды из фляги, чтобы стереть смертоносную слюну. И с этого момента я стал держаться от больного подальше.
Когда наконец страшный приступ отпустил его, Вайрд обессиленно свалился на землю и, почувствовав под собой подушку, пришел в сознание. После того как он восстановил дыхание, старик уже больше не говорил о минувших днях. Он, прищурившись, посмотрел на небо, затем повернул голову в мою сторону, прочистил горло, выплюнул комок похожей на гной слюны и хриплым голосом поинтересовался:
– Который час ночи теперь?
– Сейчас день, fráuja, – с жалостью ответил я. – Солнце уже высоко.
– Акх, тогда, значит, я пребывал в этом состоянии слишком долго. Ты здорово напугался, мальчишка?
– Только когда ты попытался укусить меня.
– Что? – Он так резко повернул ко мне голову, словно снова собирался это сделать. – Ты пострадал?
– Нет, все в порядке, – заверил его я. И небрежным тоном заметил: – Впервые в жизни, fráuja, ты промахнулся.
– Видит Бонус Эвентус[147], я рад, что это так. – Вайрд огляделся, затем с видимым усилием подтянулся к ближайшему дереву и оперся на него. После чего, отдышавшись, сказал: – Мальчишка, я хочу, чтобы ты сделал для меня две вещи. Во-первых, достань веревки из наших вьюков и покрепче привяжи меня к этому дереву.
– Что за глупости ты говоришь? Ты болен! Я не стану этого делать…
– Не забывай, что ты всего лишь ученик! Делай, как тебе велит учитель, ученик, и поступай так, пока он в состоянии отдавать тебе вразумительные приказания. Ну же, пошевеливайся!
Я сомневался, что Вайрд на самом деле в своем уме, но сделал, как он велел. Когда я стал привязывать его к дереву, он добавил:
– Оставь руки свободными. Опасен только мой рот. Мне нельзя дать возможности укусить кого-нибудь еще, кто окажется рядом со мной, когда я буду бредить.
– Никто к тебе и не подойдет, – заметил я. – Ливия говорила мне, что в этом месте Каменной Крыши никто не живет.
– Мы должны побеспокоиться и об обитателях леса тоже. Животные, даже в большей степени, чем люди, которых я встречал в своей жизни, заслуживают этого. Иисусе, мальчишка, привяжи меня покрепче. И убедись, что узлы тугие. Теперь второе. Я хочу, чтобы ты увел отсюда наших лошадей. Потому что здесь нет… здесь нет…
Пытаясь помочь старику, я закончил за него предложение:
– Нет подходящего корма. Или воды, или…
– Аргх-ргх-ргх! – взвыл Вайрд и так бешено изогнулся, что я обрадовался тому, что привязал его. Невероятным усилием воли он постарался взять себя в руки и снова прошептал: – Во имя всех богов… не произноси больше этого слова. Я, должно быть, снова потерял сознание… прежде чем закончил… то, что хотел сказать.
Я послушно стоял и ждал, когда он сможет продолжить.
– Забери лошадей, мальчишка, наши вьюки и оружие. Все наши принадлежности. Верни лошадей в конюшню и…
– Но, fráuja, – запротестовал я, уже чуть не плача. – По совести я не могу…
– Прекрати спорить! Тебе совсем не обязательно оставаться здесь и наблюдать, как я превращаюсь в слабака и слюнявого идиота. Ты ничем не можешь мне помочь, ни молитвами, ни лекарствами… Остается только ждать, что болезнь пройдет сама по себе. Поэтому немедленно убирайся! Жди меня в таверне, я присоединюсь к тебе, как только… как только смогу.
– Интересно, как ты присоединишься ко мне? – Я уже рыдал и не пытался скрыть этого. – Ты же привязан!
– Vái, ты, заносчивый петушок, не считай других глупей себя, – произнес он грубо, как делал это в прежние времена. – Как только я приду в себя и ко мне вернутся силы, я смогу легко развязать любые путы, особенно те, которые наложил неопытный мальчишка вроде тебя. А теперь я приказываю тебе: немедленно ступай прочь.
Продолжая рыдать навзрыд, я собрал почти все, что мы привезли с собой из Хальштата, и взвалил вьюки на лошадей. Я не упаковал только боевой лук Вайрда и колчан, которые повесил себе за спину, а также остатки вчерашнего ужина. Их вместе с флягой Вайрда я положил в пределах его досягаемости, на случай если в перерыве между приступами старик будет в состоянии хлебнуть воды или даже поесть.
– Thags izvis, – проворчал он. – Только сомневаюсь, что они мне потребуются. К завтрашнему утру, надеюсь, я позавтракаю вместе с тобой и Андреасом. Но до этого времени я не хочу видеть тебя. Теперь… huarbodáu mith gawaírthja, Торн.
И больше он не увидел меня. Я уехал с горы верхом на Велоксе и увел за собой лошадь Вайрда, но только на такое расстояние, чтобы старик не мог услышать их случайного ржания. Затем я спешился, снова привязал лошадей, взобрался наверх, медленно, осторожно и тихо, оставаясь невидимым, как учил меня Вайрд. Мне удалось отыскать место, откуда я хорошо видел старика сквозь подлесок, но он при этом не мог заметить или услышать меня; там я присел на корточки и стал наблюдать – часто вытирая слезы, которые застилали мне глаза.
Довольно долго он просто лежал, опершись на дерево, уставившись в пустоту. До чего же жалкий был у него вид. Костлявый, немощный, вконец ослабший, борода всклокочена, а волосы спутаны. Вскоре стало ясно, что Вайрд только и ждет того момента, когда, по его расчетам, я уже спущусь с горы, потому что он вытянул вперед дрожащую руку, поднял с земли и открыл оставленную мной флягу и вылил воду из нее себе на голову.
Это заставило его тут же издать протяжный волчий вой, несчастный замолотил руками, и фляга отлетела прочь. Его тело снова изогнулось дугой, как это бывало с ним уже много раз, вернее, попыталось сделать это. Теперь Вайрд мог только становиться на дыбы, и напрягаться, и извиваться в путах, что, очевидно, причиняло ему еще большие страдания, чем прежде, – слюна вперемешку со слизью сочилась из его раскрытого рта, бедняга отчаянно молотил кулаками по земле и своим бокам. Я знал, что Вайрд специально воспользовался водой, чтобы это привело к страшным конвульсиям, без всякого сомнения, надеясь на то, что эта нечеловеческая мука станет для него последней.
Теперь я уверился, что его страданиям действительно следует положить конец. Я снял боевой лук, вложил в него стрелу, натянул тетиву, поморгал, чтобы избавиться от слез, и прицелился самым тщательным образом – все это заняло лишь один миг, но я сделал это обдуманно.
За бесконечно малый промежуток времени, прежде чем я выпустил стрелу, мне припомнилось множество вещей. Как Вайрд поддерживал меня, уверяя, что я должен даровать милосердную быструю смерть пораженному страшной болезнью juika-bloth. Как сам он убил волчицу – и сделал это тоже из милосердия, чтобы положить конец страданиям несчастного животного, даже подозревая уже, что оно заразило самого охотника бешенством. Как он, попросив привязать его к дереву, объяснил, что необходимо позаботиться о зверях. Как в предсмертном бреду Вайрд говорил о своей далекой родине, о других местах, дорогих его памяти, как он вспоминал свою юность и женщину, чья поступь была благородной, а речь доброй.
Нет, я убил его не в порыве сострадания. Я сделал это сознательно, хорошенько все обдумав, чтобы Вайрд мог обрести мир и покой и продолжил видеть эти прекрасные сны.
Вайрд поник и замолчал так же внезапно и неожиданно, как auths-hana, песню которого оборвала моя стрела. Сдерживая рыдания, я подошел поближе и печально посмотрел на своего друга. Стрела попала ему точно в сердце и вошла так глубоко, что пригвоздила беднягу к дереву, мне пришлось буквально выкручивать ее. Я мог бы просто похоронить своего друга – земля была по-летнему мягкой даже на этой высоте, – но я припомнил еще одно его высказывание: хоронят только прирученных созданий. Я надеялся, что вскоре его тело уничтожат падальщики, которых считают в лесу чистильщиками. Таким образом, Вайрд, накормив их, будет жить и после смерти, как он говорил: «Это и есть Небеса». На прощание я сделал лишь одно. Своим кинжалом я очистил и отскреб место на стволе над головой Вайрда и там, на мягкой заболони дерева, вырезал готическим шрифтом: «Его поступь была благородной, а речь правдивой».
К тому времени, когда я закончил, начало смеркаться. Поэтому я поднял флягу Вайрда и, больше ни разу не оглянувшись, снова поспешил с горы вниз, туда, где оставались лошади. Они были явно недовольны столь долгим отсутствием хозяина, поскольку проголодались и хотели пить, но не искать же корм в темноте. Поэтому я завернулся в шкуру и погрузился в беспокойный сон. На следующий день я проснулся на рассвете, чтобы отвести лошадей в конюшню Хальштата.
В таверне, опережая расспросы Андреаса, я сам сказал ему:
– Наш друг Вайрд умер.
– Что? Как? Он не слишком хорошо чувствовал себя, когда, шатаясь, ушел отсюда три дня назад, и…
– Вайрд знал, что умирает, – ответил я. – Предсказание баварского шамана исполнилось. А теперь, если только ты уважаешь мое горе, добрый Андреас, я предпочел бы не обсуждать его смерть. Я хочу всего лишь расплатиться по нашим счетам, раздать вещи Вайрда и уехать отсюда.
– Я понимаю. Возможно, ты позволишь мне купить что-нибудь из его вещей? А на то, чем я не стану пользоваться сам, я могу найти других покупателей.
Итак, всего за один день я избавился от всего, что не собирался брать с собой. Из вещей Вайрда я оставил себе его боевой лук и колчан со стрелами, рыболовные крючки и лески, солнечный камень glitmuns, медную миску для еды и охотничий готский нож. Последний я пристроил в ножны на поясе, убрав свой старый нож подальше. Андреас купил боевой топорик Вайрда, шкуру, на которой тот спал во время странствий, обтянутую кожей флягу и всю его одежду. Владелец конюшен с радостью и за приличную цену приобрел коня Вайрда, его седло и упряжь – потому что у него никогда еще не было такого прекрасного племенного жеребца и настоящих боевых римских принадлежностей.