– Закон жизни, говорите? Ну, насколько я знаю, дерутся насмерть, не только защищая свою жизнь,– возразила Ольга Арчиловна.– И вам, как природоведу, должно быть известно, в каких случаях это бывает.
– Вон вы куда…– опустил голову лесник.– Значит, как маралы весной… Кому достанется самка.– Он поднял на следователя тяжелый, укоряющий взгляд, – Я не зверь. Как-никак человек.
А в глазах обида и отчужденность. Ольга Арчиловна поняла: между ними опустилась глухая железная заслонка. И как пробить в ней хоть небольшую щелочку, следователь себе не представляла. Видимо, придется ей немало подумать, узнать об Осетрове, разобраться в его внутреннем мире.
Когда Дагурова вышла после допроса во двор, капитан прогуливался по саду, однако, как поняла следователь, не спускал глаз с дверей «службы». На его немой вопрос Ольга Арчиловна тоже безмолвно развела руками: парень, мол, не отступается.
– Санкцию на арест будете получать у районного прокурора или у себя, в области?– поинтересовался Резвых.
– И не думала еще, какую меру пресечения выбрать,– ответила следователь.
Это было правдой – она вообще не знала, как быть с Осетровым.
– Может быть, ограничимся подпиской о невыезде?– посмотрела Ольга Арчиловна на участкового.– Если Осетров говорит правду? Зачем же его брать под стражу?
Арсений Николаевич повел плечами. После разговора следователя с начальником РОВДа Резвых, по существу, был подключен к следствию официально. И имел право на объяснение.
– Вот именно,– продолжала Дагурова, поняв его состояние.– Допустим, Нил не врет. В него стреляли. Пусть неудачно. Что же, ему надо было ждать второго выстрела?
– Вы, значит, клоните к тому, что тут не убийство, а превышение предела необходимой обороны? – произнес Арсений Николаевич рассудительно.
– Возможно, и превышения не было,– задумчиво ответила Ольга Арчиловна.– Просто необходимая оборона…
– Оно, конечно, если он правду говорит,– согласно кивнул капитан.– Хочется верить, а…– Резвых посуровел.– Ружье-то где? Где авдонинское ружье? Не ворона же в клюве унесла… А мешок? Нету и его, товарищ следователь… С какого боку ни посмотри – убийство… Преступление, Ольга Арчиловна.
– Может быть, преступление, а может быть, и нет,– устало сказала Дагурова.
– Выходит, отпустить на все четыре стороны? А через неделю объявлять всесоюзный розыск?-Арсений Николаевич показал направо.– Туда тайга на тысячи верст, туда,– он указал налево,– еще дальше… Ищи-свищи тогда.
– Верно,– кивнула следователь,– не похвалят… Эх, Арсений Николаевич, кабы я сама знала, что лучше… В одном вы правы – отпускать Осетрова рискованно. Пока загадка с этими выстрелами не распутается… Думаю, достаточно и того задержания, которое вы уже оформили на Осетрова. Закон разрешает задерживать подозреваемого на трое суток без санкции прокурора. А дальше видно будет.
Дагуровой показалось, такое соломоново решение устроило и участкового.
– Доставить в райотдел? – спросил он бодро.
– Да.
– Понял, Ольга Арчиловна.
– И не забудьте узнать о подробностях аварии на мотоцикле,– напомнила Дагурова.
Вещи иной раз могут сказать о человеке больше, чем он сам. Верная истина. И в то же время не совсем. Вообще Ольга Арчиловна не очень-то доверяла прописным мудростям.
Вот такие мысли занимали Дагурову, когда она производила обыск в доме Осетрова.
Нил жил в нем один. Рубленая изба располагалась на самом дальнем кордоне заповедника. Она ися была изукрашена деревянной резьбой. По лобовой и торцовым доскам, светелке, наличникам бежал узор крупными завитками, в которые вплетались то какие-то диковинные цветы, то кедровые шишки, то гроздья винограда. Тени в углублениях лежали сочные, рельефные.
Понятыми Ольга Арчиловна взяла Богатырева, лесника с соседнего обхода, и его соседа. Кроме того, поскольку в доме не было никого из хозяев, следователь, как и положено по закону, пригласила секретаря исполкома поселкового Совета Слесареву.
Заметив, что следователь залюбовалась мастерством умельца, сработавшего такую красоту, Слесарева с грустью произнесла:
– Мокея Архиповича работа, отца Нила… Золотые руки были у мужика.
Зашли в дом. Две большие комнаты. В одной железная кровать с никелированными шишечками, стол и стулья послевоенного образца. На полу медвежья шкура. Во второй комнате тяжеловесный сервант и под стать ему шкаф, несколько ковриков, сшитых из каких-то звериных шкурок. Коврики были выполнены с большим вкусом: один напоминал стилизованное изображение солнца, другой, по-видимому, родился в голове у автора как воспоминание о волнующемся море – вольная игра воображения, вылившаяся в причудливый орнамент. Они доказывали, что мех может быть отличным и выразительным материалом для художественных изделий.
Но что говорили все эти вещи о характере обитателя избы?
Что он житель глухой тайги, где все издревле связаны с охотой? Что жизнь его течет в суровом и нелегком краю? И достаток, в общем-то, не особенно большой, однако вполне устраивающий Нила, поскольку он добровольно вернулся сюда после армии, хотя мог бы получить другую специальность и переселиться в город…
Но это были только предположения. А знаний, тонкостей здешнего быта, которые дали бы основание судить глубоко об Осетрове, у Ольги Арчиловны не было. Для нее обстановка дома потомственного лесника оставалась всего лишь необычной. Даже в какой-то степени экзотической.
Вполне возможно, что медвежья шкура, коврики из меха, даже эта мебель тоже местный стандарт. И лучше пока воздержаться от каких-либо выводов.
Другое дело фотографии.
– Кто это? – спросила следователь Богатырева, показывая на увеличенный снимок мужчины с усами, висевший над сервантом.
– Сам Мокей Архипович,– с уважением ответил понятой.
– Вы знали его?
– А как же! – Лесник был немолод и тоже носил усы.– Первейший охотник. А погиб нелепо… От ножа браконьера! Эх, жить бы еще да жить мужику!…
– Давно погиб? – спросила Дагурова.
– Годиков восемь. Так, кажется? – спросил он у Слесаревой.
– Верно, восемь,– подтвердила та.– Ему было чуток за шестьдесят… А отец Мокея Архиповича до девяноста дожил…
Нил лицом вышел в отца: такие же светлые упрямые глаза, высокий лоб, твердая линия подбородка. Воротник косоворотки, казалось, давил шею Осетрову-старшему. Даже по фотографии заметно – крепкий мужик, таежный…
– Это сейчас хлипкие мужчины пошли,– вздохнул Богатырев.– Не тот корень.
– Потому что пьют,– заметила секретарь исполкома.
– А раньше лапу сосали, что ли?– усмехнулся в ответ лесник.
– Знали, когда и сколько,– отрезала Слесарева. Следователя привлекла еще одна фотография. Знакомое лицо. Ольга Арчиловна напрягла память.
– Артист у нас тут был…– помог ей понятой.– Нил ему понравился. Вот, подарил.
Верно: с портрета на Дагурову смотрел Родион Уралов. Помнится, он блеснул в нескольких фильмах. Особенно ему удалась роль молодого командира партизан в гражданскую войну. Как он лихо скакал на лошади, мчался в тачанке! После этой картины Уралов почему-то на экране не появлялся.
На обратной стороне фотографии неровным, прыгающим почерком было выведено: «Суровому другу зверей Нилу Осетрову от заблудившегося в Москве сохатого Родиона».
Писавший, как показалось следователю, несколько кокетничал. И явно был нетрезв, о чем красноречиво говорили кривые, разъехавшиеся в разные стороны буквы. А номер московского телефона разобрать было и вовсе мудрено.
«Смотри-ка,– подумала Ольга Арчиловна,– даже телефон оставил… По пьянке или Нил действительно обворожил столичного артиста?»
У Осетровых было много книг по специальности. Следователь перелистала некоторые. «Зоогеография Дальнего Востока», «Охрана природы на Дальнем Востоке», «Растительный и животный мир Уссурийского заповедника», «Численность харзы в Амуро-Уссурийском крае», «Соболь Дальнего Востока». Книги были переложены закладками – значит, читает…
– Чуть что, прямо как по писаному шпарит, Нил – головастый парень,-сказал понятой, видя, что заинтересовало следователя.
Дагурова взяла в руки толстую общую тетрадь в коленкоровом переплете. Открыла первую попавшуюся страницу. В глаза бросились стихотворные строки:
Не то, что мните вы, природа:
Не слепок, не бездушный лик –
В ней есть душа, в ней есть свобода,
В ней есть любовь, в ней есть язык.
Ольга Арчиловна удивилась. И ровному твердому почерку, несомненно, мужскому. И точности выбранного по мысли отрывка. Поэт явно был несовременный. Но очень, кажется, известный, до боли знакомый по форме и интонации.
У них дома в Ленинграде поэзию любили и почитали. На отцовских стеллажах поэтические сборники занимали почетное место. От Сумарокова до Блока, от Есенина до Вознесенского. И Ольга Арчиловна, кажется, читала всех. А вот кому принадлежали эти строки, припомнить не могла. К своему стыду…
Дагурова стала листать тетрадь. Короткие, в одну фразу, записи перемежались длинными рассуждениями. В том, что она держала в руках дневник Нила Осетрова, следователь не сомневалась…
Есть минуты, когда не тревожит
Роковая нас жизни гроза.
Кто-то на плечи руку положит,
Кто-то ясно заглянет в глаза…
Ольга Арчиловна улыбнулась про себя. Александр Блок, это уж точно. Значит, все-таки помнит.
«Не могу понять, когда Чижик играет, а когда сама по себе,– читала Дагурова.– Но ведь я живой человек, и мной играть нельзя». В этих строках явно звучала горечь. А через несколько страниц следователь споткнулась об имя Авдонина. Нил записал: «Что же интересует Авдонина – состояние популяции животных или Марина?»
Следователь перечитала написанное. Что это означало? Явная неприязнь к Авдонину.
Поняв, что с дневником следует ознакомиться тщательней и в более удобной обстановке, Ольга Арчиловна решила взять его в «академгородок». Кто знает, может быть, придется приобщить к делу. Если отыщутся записи, как-то проливающие свет на вчерашнее происшествие в распадке…