поведника. Операция была проведена под видом инвентаризации ружей. Хотя, наверное, мало кто из лесников поверил этому.
Верный Иж, тщательно подготовленный к броску на стройку века, как пишут о БАМе газеты, оставлял позади километр за километром, а капитан все чаще поглядывал на небо. Проезжая специально мимо озера Нур-Гоол, капитан посмотрел на стайку лотосов, жавшихся к берегу. Их венцеобразные лиловато-розовые лепестки были сомкнуты – значит, быть дождю.
Дождь начался, едва участковый инспектор отмахал первые пятьдесят километров. Теплый, летний дождь, благодать для огорода и сада, однако, досадная помеха мотоциклисту… Скорость пришлось снизить чуть ли не вдвое. Места, по которым он ехал, были родные, знакомые. И названия, которые у человека, услышавшего их впервые, вызвали бы улыбку, Арсения Николаевича не удивляли. Падь Собачья Ноздря, сопка Батенька, речка Сухонка…
К обеду он добрался до большого села Комарики, в котором ему как-то пришлось участвовать в задержании опасного рецидивиста, вооруженного до зубов. Брали преступника у его подружки, и Арсений Николаевич разыграл пьяненького мужичка, заплутавшего после вечеринки. Все прошло как по маслу, задержанный не успел произвести ни единого выстрела.
Вспоминая теперь эту историю, Резвых старался в деталях продумать свое поведение у строителей. Открываться, кто он и зачем явился, Арсений Николаевич не хотел: это могло насторожить и, чего доброго, спугнуть Любомудрого. С другой стороны, разыгрывать бог весть какую роль тоже не к месту. Вполне возможно, что четверо ребят, посетивших Кедровый,– хорошие парни. Гора с горой не сходится, а человек с человеком…
С преступником потом не стыдно сойтись при погонах и звездочках, а вот с честным человеком…
Можно было, конечно, выдать себя за родственника кого-нибудь из строителей, разыскивающего внука или внучку, сбежавших на БАМ. Но Арсений Николаевич нашел, как ему показалось, отличное решение. Он был депутат поссовета. А депутату до всего дело. И до культуры в том числе. И вот он приехал пригласить кого-нибудь из звонкоголосых парней и девчат в гости к работникам заповедника. Если он провернет и эту операцию, председатель исполкома спасибо скажет.
Ну а уж как будут развиваться события, дело техники. Оперативник не бюрократ: решения он не согласовывает, а принимает тут же…
Свой мотоцикл Арсений Николаевич оставил у импровизированного поста ГАИ, километрах в трех от поселка, в котором жили рабочие мостопоезда 594. Молоденький лейтенант-гаишник вкратце сообщил, что это подразделение Бамтоннельстроя, ребята там, как на подбор: молодые, отчаянные и «грызут дырку» в гранитном хребте, перегородившем путь трассе, словно кроты в рыхлой земле.
Любые сведения были капитану кстати. Резвых сменил шлем на соломенную шляпу и потопал под утихающим дождем по бетонке, обгоняемый тяжелыми КрАЗами, КамАЗами и МАЗами. Когда он подошел к поселку, сквозь появившиеся прорехи в зарозовевшем шатре облаков брызнуло солнце, что Арсений Николаевич посчитал предвестником удачи.
Поселок представлял собой несколько вагончиков, два-три срубленных дома, белеющих свежевыструганными бревнами. И как символ того, что месту надлежало быть напрочь обжитым, поднимался в лесу длинный дом из силикатного кирпича.
А бетонная притрассовая дорога упиралась метрах в четырехстах в тяжелый, угрюмый кряж, продырявить который, казалось, человеку не под силу. И вот туда шли упорные, злые, мощные грузовики, тянулись жилы электрокабелей.
Около одного из деревянных срубов стоял огромный БелАЗ с лесенкой в кабину. По лесенке поднимался парень в комбинезоне. И пока Арсений Николаевич успел добежать до него – а других людей, идущих или стоящих, капитан вокруг не заметил,– шофер укрылся в кабине, казавшейся смехотворно маленькой при этом гиганте самосвале.
– Молодой человек! – крикнул Резвых.– Не скажете, где мне увидеть Любомудрого?
Арсений Николаевич предположил: народу здесь не очень много и с такой фамилией затеряться просто невозможно.
Парень улыбнулся белозубым ртом, задорно ответил:
– А у нас тут любой мудрый…– И легко двинул автомахину с места.
Его ответ озадачил Резвых. Но он ошибся, что рядом никого не было. Из окна дома высунулась девичья голова в косынке, из-под которой кокетливо выглядывала челочка.
– Не обращайте внимания на Гришку,– сказала она.– Они все такие – из секции шизб,– покрутила около виска пальцем девушка.– Вы приезжий, да?
Арсений Николаевич обрадовался и закивал:
– Да вот ищу паренька с вашего мостопоезда… Не поможете?
– А кого?
– Любомудрого.
Девушка, бросив «подождите», исчезла в окне и вскоре появилась в дверях. В джинсах, заправленных в короткие резиновые сапожки, рубашке мужского покроя, которая как раз подчеркивала нежность и хрупкость ее фигурки.
Резвых объяснил девушке – ее звали Рита,– что приехал повидать парней, которые побывали в воскресенье в заповеднике Кедровый, и хочет, как депутат, пригласить их выступить с художественной самодеятельностью, а заодно рассказать о стройке.
– Кто именно из «любомудрых» вам нужен? – поинтересовалась Рита.
– А что, разве у вас их много? – осторожно спросил Арсений Николаевич.
– Да человек пятьдесят наберется,– серьезно ответила Рита.
– Пятьдесят? – удивился Резвых, думая, что его разыгрывают.
– Так это члены нашего клуба,– сказала девушка.– А как они выглядели? Ну, что были у вас?
– Один такой невысокий, бородка клинышком, на левой брови шрам…– попытался объяснить Арсений Николаевич.
Девушка задумалась.
– Нет, не могу сказать, кто это,– сказала она и повела Резвых к соседнему деревянному домику, на фасаде которого трепыхался мокрый красный флажок, из чего Резвых заключил, что в этом здании скорее всего средоточие общественной жизни крохотного поселка: Советская, партийная и комсомольская власть.
По пути Рита объяснила, что у них действует что-то наподобие клуба, который называется «Любомудры».
– Интересное название,– сказал капитан, размышляя о том, что задание у него, оказывается, не такое простое.
А девушка трещала без умолку, рассказывала, что в Москве в начале прошлого века существовал тайный кружок, в который входили Одоевский, Кюхельбекер и другие декабристы. Именовался он «Обществом любомудрия», а его члены – «любомудрами». Они издавали журнал «Мнемозина», где печатались даже Пушкин и Грибоедов…
– Мы создали свой клуб, а как назвать – не знали,– продолжала Рита.– Думали, спорили на комсомольском бюро. И кто-то предложил: а не назваться ли «любомудрами»?…
Они подошли к дому. Возле него стоял щит, на котором висел плакат: «Привет проходчикам бригады Красько! 130 метров вместо 75 по норме!» А внизу кто-то приписал карандашом: «Хотите верьте, хотите нет!» И еще, уже шариковой ручкой: «Не мог добавить 10 – и новый всесоюзный рекорд!»
Рита пригласила Резвых в дом и толкнула дверь с надписью: «Оставь сомнения, всяк сюда входящий!» Арсений Николаевич это изречение читал, но где именно, припомнить не мог.
Комната, в которую они вошли, напоминала не то музей, не то красный уголок. В нее заглянул востроносенький паренек и позвал Риту.
– Ой, извините, я сейчас,– сказала девушка Арсению Николаевичу.– Вы пока осмотритесь.– И вышла.
Резвых с любопытном оглядел помещение. На стенах висели фотографии диковинок – странный утес над рекой, удивительно напоминающий голову ребенка; аист, устроившийся на башенном кране; загорелый, обнаженный до пояса улыбающийся парень, державший в руках метровую рыбину. Капитан узнал белого амура. Но поймать такой редкостный экземпляр действительно рыбацкое счастье. Фотографий было много, глаза разбегались. Тут же были развешаны к рисунки, выполненные красками и карандашом.
На полках красовались куски малахита, яшмы, друзы горного хрусталя. В углу комнаты стоял небольшой деревянный божок, а на одной из стен развешано шаманское одеяние – куртка из вывернутой шкуры оленя с нарисованным на спине скелетом, головная кожаная повязка с перьями и плетка.
Посреди комнаты стоял стол, на котором громоздились альбомы с фотографиями. Столик был небольшой. А по стенкам притулились крохотные табуретки, сбитые, наверное, самими членами клуба.
То, что «любомудрых» было пятьдесят, затрудняло задание Арсения Николаевича: если те четверо скроют, что были в Кедровом в день убийства Авдонина, как их опознать? Был, правда, составленный Гаем словесный портрет парня с ружьем. Но это ведь не фотография. А сам Арсений Николаевич его не видел.
И он стал размышлять, как себя вести, чтобы, с одной стороны, не вызвать подозрений, а с другой – побольше выведать у Рита об этих самых туристах.
Девушка вернулась, извинилась, что оставила Резвых одного.
– Те ребята, которые были у вас, чем интересовались?– спросила она.
Арсений Николаевич сказал, что расспрашивали о красном волке.
– Ага,– обрадовалась Рита,– значит, био…
Пододвинув к столу две табуреточки-крохотульки, она на одну из них пригласила сесть Резвых, а сама устроилась на второй и стала листать альбом с фотографиями.
– Понимаете,– объяснила она,– в клубе несколько секций. Био, значит, биология, кто увлекается животными…
В альбоме было немало выразительных снимков животных, сценки на туристских привалах. Арсения Николаевича не очень-то интересовали разные там птицы и звери, ловко подсмотренные снимающим. Он внимательно разглядывал лица ребят, отыскивал того, кто имел бородку клинышком и шрам на брови. Но бородатыми были почти все ребята…
– Ну, мастак! Ну, здорово схватил! – восхищался он изредка той или иной фотографией, чтобы не обидеть Риту.– А еще у вас какие кружки? – поинтересовался он, когда альбом был досмотрен до конца.
– Секции,– поправила Рита.– Изо…– Она показала на рисунки, висевшие на стене.– Изобразительная… Гео, то есть географическая. Этно – этнографическая…– Девушка кивнула на костюм шамана, те самые куртку со скелетом, шапку и плетку. Это редчайшее одеяние шамана! Ему больше ста лет… Понимаете, «любомудрым» может стать только тот, кто расскажет, отыщет или откроет что-нибудь интересное. И не просто интересное, а такое, чтобы все ахнули… Это обязательный вступительный взнос. В клуб может поступить и отличный гитарист. Или, например, собиратель коллекции то