го, чего еще никто не собирал…– Рита вскочила с табуреточки, взяла с полки смешную фигурку человечка, держащего в руках пачку папирос с надписью «Казбек». Она нажала где-то сбоку фигурки, человечек открыл пачку, и из нее высунулся… маленький скелет, изображающий, очевидно, смерть с косой.
– Наглядно,– одобрительно отозвался Резвых, рассматривая игрушку.
– Места у нас мало,– вздохнула Рита.– У Саши в вагончике знаете сколько их? Сам делает! И против алкоголя, и против хулиганства… Помните, может, в «Литературке» писали об одном московском ученом? У него такое же хобби. Он назвал его «декоративно-прикладным парадизмом» и сказал, что хотел бы отыскать единомышленников… Вот наш Саша Николаев и есть его единомышленник…
Арсений Николаевич передал Рите человечка, она бережно поставила его па место.
И увлеченно стала рассказывать, что самые остроумные ребята объединились в секции «Хотите верьте, хотите нет». Тут уж фантазии пет предела! Рыбацкие и охотничьи анекдоты, смешные истории, случившиеся на самом деле и выдуманные, розыгрыши и подначки… Словом, не дай бог попасть в их поле зрения. Кто-то в шутку назвал их секцию «шизо» – уж больно иногда заносит ребят… Тот самый шофер Гриша с БелАЗа и есть один из местных остряков. Но обижаться не принято: сегодня ты смеешься над кем-нибудь, а завтра сам можешь стать объектом для шуток.
– Вроде габровцев,– заметил Арсений Николаевич, имея в виду жителей болгарского города Габрова, которые являются в Болгарии символом острословия и юмора. Анекдоты о них Резвых всегда читал с удовольствием.
– Наши ребята не уступят,– с гордостью сказала Рита.– А какие у нас стихи пишут!
Она достала из-под альбомов с фотографиями толстый рукописный журнал. Это был альманах местных поэтов и прозаиков, названный «Бамовская Мнемозина».
Рита стала самозабвенно читать стихотворения только одного из авторов. Стихи были длинные, о любви. В них воспевалась девушка с тонким, как у березки, станом и «веселой челочкой»… Арсений Николаевич глядел на Риту, на ее челочку, томился, но прервать не решался. Он взял еще один альбом с фотографиями и стал перелистывать. Девушка так увлеклась, что ничего не замечала вокруг.
Вдруг Резвых увидел что-то знакомое. Возле валуна, удивительно напоминающего тот, что находился в Кедровом и назывался «Черный монах», стояли три парня. Бородатые. В штормовках и кедах, с рюкзаками. Один был с ружьем, другой с гитарой.
«Неужели они?» – забрезжила надежда у Арсения Николаевича.
Парни были сняты издали, но достаточно отчетливо, чтобы различить клинообразную бородку у туриста с ружьем. Правда, такая малая деталь, как шрам, видна не была, но…
– Узнали? – спросила Рита, с неохотой отрываясь от «Бамовской Мнемозины».
– Похоже,– ответил гость.
Это был альбом историко-географической секции, что удивило Риту. И, всмотревшись в фотографию, она воскликнула, ткнув пальцем именно в того, кто больше всего интересовал Арсения Николаевича,– в парня с ружьем:
– Жан из Парижа! Как я сразу не догадалась? Понимаете, перебирала в голове биологов… Красный волк спутал… Действительно,– радовалась она,– наши-то ребята все отращивают бороды! И даже соревнуются, у кого пышнее! А он подстригает бороду под мушкетерскую… Вот на шрам никогда внимания не обращала…
– Он что, француз? – удивленно спросил Резвых.
– Да нет,– засмеялась Рита.– Из Парижа – верно. А зовут его Ваня. Ваня Жигайлов…
Девушка объяснила, что Ваня сам из Челябинской области. В ней еще сохранились деревни, имеющие название Париж, Варшава, Берлин и других столиц Европы. А произошли эти названия вот откуда. После Отечественной войны 1812 года стали создаваться так называемые солдатские поселения, которые строили и обживали победители Наполеона. Они-то и давали названия деревням по тем городам, где прошли славные русские полки…
Ваня действительно родом из деревни, носящей имя столицы Франции. Когда местные остряки из секции «шизо» пронюхали это, тут же окрестили Жигайлова Жаном из Парижа…
Двое ребят, снятые вместе с Жигайловым, были Борис Рогов и Раймонд Скуенек. Последний – латыш, рижанин. Увлекался историей и биологией одновременно…
«Ну вот, слава богу, первый этап, кажется, одолели»,– с облегчением подумал Резвых. Но пока он не поговорил с кем-нибудь из них, оставались сомнения: они ли?
– Вам повезло! – воскликнула девушка, глядя в окно.– РаймонД.
Арсений Николаевич тоже посмотрел в окно и увидел высокого светловолосого парня с… лисьей горжеткой на плече, шествующего в их сторону.
«Еще один чудак»,– подумал Арсений Николаевич, по вслух ничего не сказал: наслышавшись от девушки о здешних габровцах, он решил ничему не удивляться.
Однако то, что произошло дальше, буквально ошеломило Резвых: Скуенек присел на корточки, нежно похлопал свою горжетку, и она… соскочила на землю, отряхнулась, как собачонка, и нежно ткнулась остренькой мордочкой в руку Раймонда.
Это был обыкновенный живой лисенок.
А Рита расплылась в улыбке, словно говоря: вот такие у нас мировые ребята…
Через минуту Раймонд вошел в комнату, громко топая кирзовыми сапожищами. Лисенок прыгнул на табуретку и огляделся умненькими глазками-пуговками – ни дать ни взять на цирковом манеже.
Рита провела рукой по его огненно-желтой шерстке и ласково сказала:
– Привет, Солнышко!
И Арсений Николаевич понял: это кличка, и она подходила животному как нельзя лучше.
Рита представила Скуенеку гостя из заповедника.
– Раймонд Скуенек,– пожал руку Арсению Николаевичу латыш и, мягко растягивая русские слова, с чуть заметным акцентом произнес: – У вас красиво. Райский уголок. Очень напоминает Подлеморье на Байкале…
И уже через минуту Арсений Николаевич точно знал: ему действительно повезло. Раймонд и его друзья были в воскресенье в Кедровом. С виду флегматичный, даже немного равнодушный, Скуенек оказался общительным парнем. А медлительность – это была его манера, хотя, как понял Резвых, он обладал живым умом. Рита оставила их вдвоем, сославшись на занятость. А Раймонд рассказал, как они попали в заповедник.
Почти месяц назад четверо друзей пошли в отпуск. Перед этим долго спорили, где его лучше провести. Кто предлагал Сочи, кто Брест, кто Одессу. Море надоело: ездили три года подряд. Кроме ресторанов и пляжа, буквально некуда себя деть. Каждый раз брали с собой по тысяче рублей, а не могли истратить и трети. Одним словом, скука смертная, если не пить. А все четверо не любили такое времяпрепровождение.
Тогда возникла идея – проплыть по Амуру-батюшке, как называют здесь эту могучую реку, от ее истоков, где сливаются Шилка и Аргунь, до Николаевска-на-Амуре. И не просто пассажирами комфортабельного теплохода, а но системе «автостопа». Правда, по реке автомобили не курсируют, зато ходят баржи, плоты со сплавщиками леса, грузовозы. Вот па них и добирались приятели от самого Байкала до Тихого океана.
Грузили пароходы на пристанях, чтобы взяли в рейс, коротали ночи на баржах с углем и солью; варили уху на таежных берегах под Благовещенском; любовались красавцем Комсомольском-на-Амуре; чуть не потеряли все свои пожитки, когда вместе с отчаянными плотогонами вели караваны сплавляемого леса через грозные перекаты. В Николаевске-на-Амуре видели цунами. Не то, которое крушило и уносило в море целые поселки, оставляя после себя на берегу выброшенные корабли, а небольшое, однако тоже впечатляющее.
После путешествии по реке, искупавшись в Татарском проливе, четверо друзей обнаружили, что у них впереди еще почти три недели отпуска. Тогда они сели на теплоход и махнули во Владивосток. И уже из него сухопутным путем, действительно используя «автостоп», пересекли Уссурийский край с юга на север. Затем отправились к себе на стройку, заглянув напоследок в Кедровый…
Прояснился вопрос и о «путевом листе». Это был как бы отчет «любомудров» о том, где они побывали и что видели. Раймонд продемонстрировал его Арсению Николаевичу. Длинная полоса бумаги, испещренная штампами и печатями учреждений и почтовых отделений. Больше всего Резвых понравилась запись: «Молодцы, «любомудры»! Спасибо за оказанную помощь при разгрузке в порту Благовещенска. Капитан теплохода «Сергей Лазо»…
Раймонду понравилась идея Резвых завязать контакт с работниками заповедника (Арсений Николаевич изложил ему цель приезда на стройку только в этой части). Но вот когда бамовцы смогут приехать в Кедровый – это следовало бы обсудить с другими ребятами. И Скуенек предложил зайти в их вагончик. Он находился неподалеку.
Когда подошли в разговоре к посещению ребятами Кедрового, Резвых стал осторожен, стараясь не вызвать подозрений, и расспрашивал, что особенно привлекло их внимание в заповеднике и где они там успели побывать.
Они прошли почти весь заповедник. Им понравились и кедровники, и рощи амурского бархата, и озеро Нур-Гоол с островком посередине и лотосами…
Однако по дороге Раймонд успел сообщить, что он приехал на БАМ не только потому, что здесь «стройка века». Об этих краях он много слышал от деда, Кнута Скуенека, бывшего политического ссыльного, а потом красного партизана, воевавшего с бандами беляков и японскими оккупантами…
Слушая Раймонда, Арсений Николаевич понял: парень действительно прикипел сердцем к этим местам. Человек, который хочет узнать все о земле, на которой трудится и по которой прошел своими ногами,– значит, пустил здесь корни. И видать, прочно…
Вагончик был уютно обставлен. Как где-нибудь в большом городе в рабочем общежитии: аккуратно застеленные кровати, шкаф, стол со стульями. По стенам развешаны портреты киноартистов. Артисток было больше – понятное дело, жили ребята. И еще висело несколько гитар, словно здесь размещался небольшой ансамбль.
Только они вошли в вагончик, как он стал наполняться бородатыми парнями в жестких от раствора робах. Лица у всех усталые, перепачканные, но хмурых не было.
Раймонд представил товарищей гостю. Ивана Жигайлова среди них не было. Лишь Боря Рогов – загорелый крепыш – был из тех, кто посетил вместе со Скуенеком заповедник.