– Ну что ж,– не сдавался профессор,– значит, там егеря не на высоте. (Сказав «там», Меженцев вспомнил, что и здесь Кудряшов не лучше.) Но интересно было бы знать, а сколько нарушителей, которых задержали студенты, было привлечено к ответственности? В статье не написано?
– Нет,– снова улыбнулся Аркадий Степанович.
– Вот именно! Бывало, задержат у нас браконьера, составят акт. Все как положено. А потом? Концов не найдем.
– Увы,– подтвердил Новожилов,– случается.
– Сплошь и рядом… Простите, что это за статья, которую вы цитировали?
Аркадий Степанович протянул профессору журнал.
– А я, к сожалению, не только об этой статье, но и о таком журнале не слышал,– сказал Меженцев.
– Обсуждение по письму писателя Рябинина из Свердловска. Это письмо было направлено в Прокуратуру СССР,– уточнил Новожилов.
Алексей Варфоломеевич полистал журнал.
– С вашего разрешения, я ознакомлюсь повнимательней,– попросил он Новожилова.– Любопытно.
– Пожалуйста. Буду рад обменяться мнением,– кивнул тот.
– Характерно, что вопрос поднял писатель,– сказал профессор, откладывая журнал.– Это у нас исстари. Чехов писал. В наше время Леонов. А на последнем съезде писателей говорил Бондарев. Но что получается? В защиту природы выступают ученые, художники, писатели, архитекторы, юристы… Все говорят…
– А надо? – улыбнулся Новожилов.
– Надо действовать,– серьезно продолжал Меженцев.
– Кому? – не унимался прокурор.
– Всем! Но прежде всего вам – юристам, прокурорам, милиции!… У вас сила, власть! Или я ошибаюсь, уважаемый Аркадий Степанович?
Меженцев пристально посмотрел на Новожилова, который, желая как-то смягчить свой ответ, сказал:
– Я не могу полностью разделить вашу точку зрения, ибо убежден, что у хорошего писателя или художника сил не меньше, чем у прокурора. А может быть, даже побольше.
Ольга Арчиловна молча пила чай, наблюдая за ними, чем-то очень похожими. Наверное, возраст сближает вкусы и манеры.
– А знаете ли вы, Алексей Варфоломеевич, что у русской творческой интеллигенции,– продолжил свою мысль Новожилов,– есть одна особенность – как ни странно, многие из них имели дело с юриспруденцией. Возьмите Пушкина, Гоголя, Льва Толстого. Видимо, тяга к справедливости?
– В общем, вы хотите сказать, что вся русская культура покоится на бывших юристах? – засмеялся Меженцев.
– Вся не вся,– спокойно ответил Аркадий Степанович,– но я могу еще назвать поэтов Майкова и Полонского, писателя Леонида Андреева, критика Стасова, драматурга Островского, художников Поленова и Рериха… Достаточно?
– Сдаюсь,– поднял руки профессор.– Впечатляюще… Но у меня невольно возникает вопрос: почему они щит и меч правосудия поменяли на искусство?
– Я же вам говорил, что у художника больше возможностей бороться. Следователь, прокурор, судья воюют с конкретными людьми – хапугами и другой мерзостью, с конкретными фактами, а писатель, художник борются с обобщенными типами людей, с типичными явлениями в обществе. И в нашем тоже. Вот почему я им завидую. Белой завистью.
Новожилов умолк. Молчал и Меженцев. Сколько так продолжалось, Ольга Арчиловна не заметила. Она думала об услышанном. Ей было интересно. Многое ново, неожиданно. Вспомнились арчиловские пятницы. Ленинград. Дом. И Виталий тоже. Она решила, что и у них с Виталием обязательно будут такие пятницы или субботы. И они обязательно пригласят на них и Меженцева, и Новожилова, и… кого еще? В самом деле, кого? И вот тогда, не найдя ответа, она решила нарушить тишину…
– Аркадий Степанович, скажите, а почему сейчас среди юристов нет таких ярких, интересных личностей?
– Пушкиных? – улыбнулся Новожилов.– Пушкины, брат, не на конвейере. Такие раз в тысячу лет рождаются. Ну а если говорить о талантах, то их и сейчас можно найти среди юристов.
– Например?
– Возьмите Льва Шейнина. Был следователем, даже начальником следственного отдела Прокуратуры СССР. Я видел его в генеральской папахе, лампасах… Но как следователя его уже забыли. А вот как писателя, драматурга, сценариста помнят. Переиздают как классика.
– Был. Значит, тоже в прошлом. А сейчас, в наши дни? – решила не отступать Ольга Арчиловна.
– И в наши дни многие юристы пишут музыку, сочиняют стихи, рисуют. А кто из них станет великим – скажет будущее. Ведь большое видится на расстоянии. Так? Пройдет время, может, и нашего Батю будут вспоминать не как прокурора области, а как великого живописца или архитектора.
Меженцев поднял голову, насторожился. Сказанное было неожиданным и для Дагуровой.
Почувствовав интерес к своему рассказу, Новожилов продолжал:
– Да, да, рисует. Одной рукой. Вы бы видели, как рисует! Никому не подражает, никого не копирует. У него свое видение, своя манера письма. Кто знает, минут годы, увидят потомки и оценят. А сейчас он никому не показывает, нигде не выставляется. И даже ни с кем не говорит на эту тему. Не хочет. Считает, что будут оценивать его работу необъективно, мол, инвалид, одной рукой…
– А как вам удалось увидеть? – заинтересовался профессор.
– Дело случая,– уклонился от ответа Новожилов.– А вот домик, что смастерил Василий Васильевич вместе с женой на своем садово-огородном участке, можете посмотреть. Рядом с моим финским стоит. Приезжайте, посмотрите и не поверите, что Батя из дерева сам сделал. Кажется, из кружева…
Оставшийся вечер Меженцев и Новожилов проговорили о Рерихе. Тот и другой очень ценили этого художника, влюбленного в Индию, Тибет, где Алексею Варфоломеевичу так и не удалось побывать, но куда он все-таки надеялся когда-нибудь отправиться; посетить загадочную Лхасу – столицу ламаизма, прикоснуться к древним рукописям, осмотреть знаменитые храмы.
«Счастливый,– подумала о нем Ольга Арчиловна.– Мечтает, как будто ему нет еще и двадцати… А сколько вокруг совсем молодых, которым уже ничего не хочется. И если хочется, то такого примитивного и ничтожного: заграничную дубленку, югославский мебельный гарнитур и как предел мечтаний – собственный автомобиль… Интересно, сохраним ли мы с Виталием в эти годы такую бодрость и оптимизм духа?»
…Утром, когда Аделина принесла в «академгородок» молоко, Дагурова попросила ее зайти. Когда следователь достала бланк допроса, ей показалось, что Кучумова на мгновение растерялась.
– Хочу выяснить насчет карабина,– сказала Ольга Арчиловна, заполняя бланк.
– Какого? – хмуро посмотрела на нее Аделина.
– Того самого, что вы получили в дирекции заповедника.– Дагурова назвала дату выдачи.– Когда и кому непосредственно вы его сдали?
– Лукичу… Давно сдала, три года назад.
– Гай утверждает, что вы не сдавали карабин.
Аделина удивленно посмотрела на следователя.
Впервые Ольга Арчиловна видела на ее лице смятение.
– Утверждает! – воскликнула Аделина.– Отдала ему лично в руки! Забыл он, что ли? Еще в угол поставил, между окном и сейфом. А патроны – в стол… Сердитый был, видать, ругался с кем-то,– частила Аделина.
– Никакого оформления сдачи ружья не было?
– Лукич сказал: оставь, потом запишу… Больше ничего не говорил.
– Прошу вас, вспомните, когда точно это было.
– Летом, кажется.– Аделина задумалась, по-детски хлопая глазами.– Июнь. Нет, июль. В самом начале. Прошло месяца два, как меня перевели из лесников в лаборантки… Думаю: зачем висит у меня без цели винтарь? Хоть и старый, а кому-то нужен…
– Значит, дату не помните?– уточнила Ольга Арчиловна.
– Ты помнишь, что делала три года назад?– раздраженно спросила Кучумова.
– Прямо не знаю, кто из вас забыл,– задумчиво проговорила следователь.– Федор Лукич или вы?
– Мне не веришь? – пожала плечами Кучумова.
– Просто того карабина у Гая нет…
– Откуда ты знаешь? – почти выкрикнула Аделина.
– На той неделе была ревизия. Карабина, выданного вам семь лет назад, не оказалось,– спокойно объяснила следователь, отметив про себя реакцию Кучумовой.
– Спроси у Гая, куда он его дел! Спроси! Я видела мой винтарь у него в мастерской!
– Когда? В какой мастерской?
– В воскресенье! Когда Авдонина застрелили… А мастерская у него в Турунгайше… Чучела там свои делает… Домик с решетками видели? Коричневый такой…
Дагурова вспомнила: тот домик стоит несколько в стороне от других домов на центральной усадьбе.
– Почему вы думаете, что это именно то ружье? – спросила Дагурова.
– Сразу отличу. У них ТОЗы, а у меня «Барс» был. Да и по ремню вижу. Сама плела. Из замши… Я два раза в неделю обязательно убираюсь в гаевской мастерской. Полы мою, пыль вытираю… Винтарь в воскресенье висел.
– Вы это точно помните? – спросила Дагурова, глядя прямо в глаза Кучумовой.
Та ничего не ответила. Только усмехнулась.
– Хорошо, пойдемте,– сказала Дагурова, поднимаясь.– К Гаю пойдем.
Кучумова покорно согласилась.
Ольга Арчиловна прихватила свои записи, а также магнитофон. Шли они быстро. Молчали. Следователь изредка бросала взгляд на спутницу. Аделина вдруг остановилась.
– Ты мне не веришь. Лукичу поверишь! – сказала она зло.
– С чего вы это взяли? – не сдержавшись, сердито спросила Дагурова.
– Танцевала с ним! Шепталась…
«Господи»,– вздохнула Ольга Арчиловна, вспомнив вечер, когда они сидели у Гая за праздничным столом, отмечая день рождения Марины.
– О чем вы говорите, Аделина Тимофеевна? У меня муж… Между прочим, ровно неделю назад мы сыграли свадьбу.– Ольга Арчиловна удивилась, зачем она говорит это Кучумовой.– А вы что же, приревновали?– спросила Дагурова.– Глупо. Смешно и глупо… У вас что-нибудь с Федором Лукичом?
– Было,– глухо ответила Аделина.
– Что? – вырвался у Ольги Арчиловны неуместный вопрос.
– То, что бывает между мужчиной и женщиной,– спокойно и серьезно ответила Аделина, продолжая смотреть прямо перед собой.– Только никто не знал. Больше всего Лукич боялся, что Чижик узнает. Ночью приходил. Как филин.
«Как же, не знали,– усмехнулась про себя Дагурова.– Все жители Турунгайша, в том числе и Чижик».