– Почему вы не поженились? – сыграла в наивность Ольга Арчиловна.
Кучумова покачала головой. Плечи у нее скорбно опустились.
– Не предлагал,– тихо ответила она.
– А если бы предложил?
– Теперь я бы не пошла.
– Почему?
Аделина некоторое время шла молча, видимо борясь сама с собой: открыться или нет? И эта борьба не ускользнула от взгляда Дагуровой.
Кучумова на ходу сорвала веточку, перекусила ее сильными белыми зубами и несколько раз мельком посмотрела на Дагурову, словно оценивая, заслуживает ли она, чтобы ей доверили нечто сокровенное. И решилась:
– Когда Лукич приехал сюда – другой был. Злой, горячий. На работу набросился как волк. Кому-то доказать хотел… Рассказал: жена умерла, осталась дочь. Решила Лукичу помогать во всем… Потом поставил на первый обход лесником. Все делала, что просил. Гости приезжали, готовила, стирала…
«И держала язык за зубами, как Кудряшов»,– подумала про себя следователь.
– Год прошел, говорю Лукичу: переведи на другой обход,– продолжала Аделина.
Ольга Арчиловна бросила на нее вопросительный взгляд, а у самой в голове мелькнуло: «Значит, не понравилось быть глухонемой?»
– Он говорит: побудь еще немного, хорошую замену найдем, переведу… Приезжает как-то из Москвы человек. Ревизор, что ли…
По тому, что Аделина стала говорить скороговоркой, Ольга Арчиловна поняла: подходит к самому главному.
– Гай просит: надо хорошо встретить,– продолжала Аделина.– Чтобы гость уехал довольный. Очень, мол, нужный человек. Я все приготовила. Лукич весь вечер с ним сидел. Потом собрался уходить, а мне говорит: останься, вдруг гостю что-нибудь понадобится…
– Где это происходило? – спросила Дагурова.
– В доме, где сейчас Кудряшовы… А я всегда в своем домике жила. Даже когда была лесником на первом обходе. На ночь домой приходила. А в тот раз осталась.– Аделина вздохнула.– Гость стал всякие намеки делать, хвалить, что я красивая. Я сразу ему: ничего не выйдет. Умный оказался, шутками отделался. Я Лукичу ни слова. Но вижу, недовольный… Потом еще один приехал. Из области. Но тоже большой человек. Лукич снова попросил меня остаться… Этот выпил сильно, нахальничать полез. Я оттолкнула его, домой убежала. Он проспался, на следующий день прощения просил… Не знаю, что он сказал Лукичу, но Гай меня почему-то похвалил.– Аделина горько усмехнулась.– Наверное, подумал, у меня с ним что-то было… И отсюда солнце ушло,– показала она на левую сторону груди.– Лукичу перестало светить. Когда Гай пришел ночью, я сказала: больше не ходи…
Аделина замолчала.
– Вот вы сказали, Гай другой был,– осторожно спросила Дагурова.– В каком смысле?
– Теперь не тот,– сердито произнесла Кучумова.
– Почему вы так думаете?
Аделина пожала плечами. Но объяснять не стала. Дагурова поняла: больше от нее ничего не добьешься.
«Сложная штука – отношения между мужчиной и женщиной,– думала Ольга Арчиловна.– Может быть, сводничество – плод ее воображения? Не очень-то похоже на Гая. И сдается, не погасли у Аделины к нему чувства. Ревнует – значит, любит. А он?»
У Дагуровой вспыхнуло в голове: а вдруг все это связано с убийством Авдонина? Гай, продолжая любить Аделину, узнал о домогательствах Авдонина, о золотых сережках. Взыграла мужская гордость, ревность, вот и решил Гай отомстить…
Мысль была неожиданной, однако не лишенной почвы.
Они подошли к Турунгайшу.
«Надо это хорошо обмозговать»,– решила про себя следователь, когда они поднимались на крыльцо конторы.
У Гая был крайне недовольный, озабоченный вид. Первое, что бросилось в глаза следователю,– «Вечерка» с фельетоном о Груздеве, лежащая на столе директора.
«Конечно, заметка в газете косвенно ударит и по нему»,– подумала Дагурова.
– Почему говоришь, что я не сдавала тебе винтарь?– с ходу набросилась на Гая Аделина.
– Минуточку,– остановила ее следователь.– Сделаем все как положено.
И она объяснила Гаю, что хочет провести очную ставку, чтобы выяснить наконец вопрос о карабине «Барс-1», выданном Кучумовой семь лет назад.
Директор вновь выразил крайнее удивление: для него все было ясно – не сдавала.
– Ты его сюда поставил,– горячилась Аделина, показывая на промежуток между окном и сейфом.– А коробку с патронами в стол положил.
– Аделина Тимофеевна,– холодно произнес Гай,– не делайте из меня дурака. Я человек точный. Если бы вы принесли карабин, он был бы у меня. И где роспись, что я принял? Где?
Они некоторое время препирались. Дагурова дала им возможность высказаться и в то же время старалась как можно точнее воспроизвести в протоколе обоюдные доводы, хотя очная ставка и записывалась на магнитофон.
– В воскресенье я видела его у тебя в мастерской!– наконец выложила свой главный аргумент Кучумова.– Я хорошо помню. Ремень сама сплела.
Гай усмехнулся и обратился к Ольге Арчиловне:
– Разрешите, я отлучусь буквально на пару минут? Чтобы поставить все точки над «и»…
Поколебавшись, Дагурова согласилась. Гай вышел. Аделина сидела нахохлившись, как злая, готовая к бою птица.
Федор Лукич вернулся, держа в руках карабин ТОЗ-17 с плетенным из замши ремнем.
– Пожалуйста,– положил он на стол перед следователем ружье.– Ремень действительно сделала Кучумова.– В его словах сквозила неприкрытая ирония.– Карабин этот записан на мое имя.– Он показал номер.– Кстати, Артем Корнеевич брал его для экспертизы…
Ольга Арчиловна сверила номер со списком. Принесенное Гаем ружье действительно было исследовано наряду с другим оружием, взятым у лесников.
– Кого ты хочешь обмануть? – с тихой злостью произнесла Кучумова, смотря на директора горящими глазами.– Здесь двойная елочка,– дотронулась она до ремня на ружье.– А на том – одинарная.
– Это уж я не знаю, чем вы руководствуетесь,– спокойно парировал Гай,– вводя в заблуждение следователя… По-моему, не время и не место мстить за какие-то несуществующие обиды.– Он покачал головой и с грустью добавил: – Не надо, прошу вас…
Аделина вдруг сникла, словно из нее мгновенно улетучились весь пыл и негодование.
– Эх, Лукич, Лукич,– вздохнула она.
В кабинете воцарилось молчание.
– Так вы настаиваете на своих показаниях? – спросила Дагурова у Кучумовой. Та вяло махнула рукой:
– Пиши что хочешь. Я больше ничего не скажу…
Она первая подписала протокол и вышла из конторы, задумчивая и словно ставшая меньше ростом.
Директор внимательно прочел протокол, поставил подпись на каждой странице и спросил:
– Больше ко мне вопросов нет?
– Нет,– поднялась Дагурова.
Гай тоже встал, положил руку на газету с фельетоном.
– Груздева сняли. Мне только что сообщили,– кивнул он на телефон.– И от меня объяснительную требуют… Вот такие дела…
Но Ольге Арчиловне в его словах послышалось совсем другое: я, мол, к вам всей душой, а в ответ такая черная неблагодарность.
У Ольги Арчиловны не было никакого желания обсуждать с ним груздевское и его положение, хотя на языке вертелось: любишь кататься, люби и саночки возить…
Дагурова отправилась к Резвых, который привез ей заключение экспертов, исследовавших ту самую магнитофонную ленту Сократова, на которой вместо предполагаемой птичьей песни были зафиксированы роковые выстрелы. Их оказалось все-таки четыре. Не считая осечки. Это со слов Резвых. Дагуровой не терпелось самой познакомиться с актом экспертизы. А рано утром надо ехать в психоневрологическую больницу.
У врача Мозговой был обход больных, и Дагуровой пришлось ждать не меньше часа, пока она освободится.
– Ну что я могу вам сообщить,– сказала психиатр, когда они встретились наконец в ее кабинете.– Я склонна думать, что ваш подозреваемый не притворяется.
– Диагноз прежний? – спросила следователь.
– Да. Болезнь Паркинсона. Прогрессирующая форма. Амнезия на почве органического поражения мозга. Провожу обследование. Пока еще картина не совсем ясная, но, мне кажется, он перенес инсульт.
– Кровоизлияние в мозг?
– Да.
– А заключение? Когда вы сможете?
– Давайте не будем торопиться. Лучше перестраховаться. В нашем деле ошибка, знаете ли…
– Понимаю,– кивнула Дагурова.
– В конце недели к нам приезжает главный психиатр области, посоветуюсь… Я вижу, вы огорчены. Сроки?
– И сроки тоже,– вздохнула следователь.
На самом деле она думала о другом: если Флейта страдает такой болезнью, как же совместить это с его показаниями?
– Скажите, Ксения Павловна, если диагноз верный, мог ли он, например, стрелять из ружья? Попасть в цель метров с пятидесяти?
– Господь с вами, милочка! И с метра не попадет… Да неужели сами не видите? Руки ходуном ходят. Кормим с ложечки…
Видя лицо Дагуровой, она участливо спросила:
– Это вам как-то поможет в расследовании?
– Скорее еще больше запутывает,– призналась Ольга Арчиловна.– Ну а о его личности ничего не удалось узнать: кто он, откуда? – стараясь не выдать своего смятения, спросила Ольга Арчиловна.– Может, бредил во сне, называл какие-нибудь имена, города?
– Спит как убитый. Ни звука. А днем играется, поет, как младенец. Иногда, правда, плачет…
– Спасибо, Ксения Павловна,– поднялась Дагурова.
Мозговая пошла провожать ее.
– Знаете, у него такое эйфоричное состояние,– рассказывала врач, идя по чистому больничному коридору.– Всем доволен, всему улыбается. Правда, вчера вечером вдруг закатил истерику…
– Да? – машинально откликнулась Ольга Арчиловна, погруженная в свои невеселые думы.
– И повод странный,– продолжала Мозговая.– Журнал хотели у него взять. А он ни в какую. Не отдает, и все.
– Какой журнал? – поинтересовалась Дагурова.
– «Огонек». Мы даем больным газеты, не очень серьезные книги, для легкого чтения… Представляете себе, этот ваш милый Флейта выдал такой приступ агрессивности…
Дагурова остановилась. Сообщение Мозговой заинтересовало ее.
– Что это может означать, Ксения Павловна?
Врач задумалась.