– Так у вас разве пройдешь? – улыбнулась Дагурова в ответ на комплимент.– Туры, собеседования…
– Подавайте заявление. Берусь протежировать. Уверен, блистали в драмкружке…
– Декламировала хуже всех в классе…
– Это ничего,– покровительственно заметил профессор.– Научим… Аркадия Исааковича вот из драматического училища отчислили…
– Кого? – не поняла Дагурова.
– Райкина. А теперь это Райкин!… Так чем обязаны столь высоким, простите, щекотливым посещением? – все еще игриво спросил Климентий Борисович.
– Щекотливым – это верно,– серьезно сказала следователь.
И объяснила суть своей идеи.
По ее замыслу эксперимент был довольно прост. Кедровский лесник Нил Осетров уверял Ольгу Арчиловну, что Марина Гай не умеет обращаться с ружьем. Но версия о ее причастности к убийству Авдонина требовала окончательной отработки. Кто мог гарантировать, не научилась ли Чижик стрелять сама? Или ее научил кто-то другой?
При поступлении во ВГИК на актерский факультет абитуриенты исполняют различные этюды. Небольшие сценки. Ольга Арчиловна подумала, а что, если попросить преподавателя задать Марине этюд, например, «Удачная охота». И провести его в тире. С настоящим карабином. Сразу станет ясно, держала она когда-нибудь его в руках или нет…
– Вы это серьезно? – посмотрел на Дагурову профессор, внимательно выслушав ее до конца (в подробности она, естественно, не вдавалась: нужно, дескать, узнать, умеет Марина обращаться с ружьем или нет).
– Вполне,– ответила Дагурова.
– Прекрасный эпизод для детективной ленты! – воскликнул Климентий Борисович.– Но в жизни?
– В жизни, товарищ профессор, проводят такие следственные эксперименты, которые не придут в голову самому изобретательному сценаристу.
– Ну-ну,– задумался тот, погладив свою лысину.– У вас, выходит, тоже всякие фантазии и озарения… Я – за творчество. Везде и всегда. Что же, попробуем… А может, она так войдет в роль, что выполнит все как надо. Смотрела фильмы, постановки… Система Станиславского – поставить себя на место человека, которого играешь. Великая система!
– Ну, положим, опытный глаз отличит, что не так.
– Помилуйте, я в своей жизни на сцене стрелял сотни раз, звуки давали за кулисами. А в жизни ни разу не выстрелил даже из духового ружья! Как же отличить?
– За это вы не беспокойтесь. Наблюдать будет опытный человек…
– Прекрасно, прекрасно,– сказал Климентий Борисович; по всему было видно, идея его зажгла.– Вы знаете, есть шанс убить сразу двух зайцев: удовлетворить ваше профессиональное любопытство и выяснить, как вышеозначенная абитуриентка выстроит мизансцену. Для артиста это главное, поверьте моему опыту!
И он еще добрых полчаса развивал перед следователем свои взгляды на актерское мастерство. Условились, что эксперимент будет проведен завтра в первой половине дня.
Редакция журнала «Огонек» помещалась в современном многоэтажном здании неподалеку от Савеловского вокзала. Из окна была видна автодорожная развязка на трех уровнях. Потоки машин мчались по ней непрерывной лентой.
Сидя в кабинете Клары Сергеевны, заместителя заведующего отделом, и глядя на этот предельно урбанизированный уголок Москвы, Ольга Арчиловна почему-то не могла сразу собраться с мыслями и четко объяснить строгой женщине в больших очках с дымчатыми стеклами, что ей конкретно нужно.
– Видите ли,– начала Дагурова, демонстрируя номер журнала с вырванной Флейтой страницей,– человек, которого мы проверяем, страдает потерей памяти…
– Амнезия?
– Вот именно. Его очень взволновала именно эта страница, а по какой причине – он объяснить не может. Мы, как вы понимаете, тем более.
Клара Сергеевна взяла журнал, внимательно полистала его, пробежала глазами вырванную страницу.
– Да, материал тут подготовлен нашим отделом,– подтвердила она.– Он мне знаком. Но через мои руки столько проходит! Может, вас интересуют эти заметки в том виде, в каком представлены авторами? Пока они доходят до верстки, иной раз остается десятая часть.
– Это было бы хорошо,– согласилась Ольга Арчиловна.– Но…
– Вы просмотрите заметки, а потом, если будут вопросы, пойдем дальше,– мягко остановила Дагурову замзавотделом.
Она пригласила к себе одного из сотрудников и попросила разыскать подлинники статей и заметок, интересующих следователя. Непрестанно звонил телефон, в комнату то и дело заглядывали люди.
Тот самый сотрудник отдела вскоре принес напечатанные на машинке рукописи. Действительно, они были исчерканы и сильно сокращены. Редактор поработал. Дагурова подробно ознакомилась с каждой рукописью, пытаясь найти что-нибудь интересное для себя из того, что не пошло в номер. Но увы! Дагурова начала отчаиваться. Ей вдруг показалось, что затея обратиться в «Огонек» – пустая трата времени, своего и сотрудников редакции… И все-таки она решила не отступать.
Измучив своих собеседников, Дагурова наконец встретилась с журналистом лет тридцати пяти, внимательным и терпеливым, как врач.
– Валентина Фарботько,– рассказывал он о юной скрипачке, победившей на международном конкурсе,– из Львова. Учится в Киевской консерватории. Я слушал ее. Наше будущее… А это Владлен Пясецкий. Окончил Московскую консерваторию. Из семьи известного музыканта… Отец – прекрасный пианист Был.– Пояснил журналист.
– Почему был? – спросила Дагурова.
– Я подробностей не знаю. То ли инфаркт, то ли покончил с собой…
– Давно это случилось? – насторожилась следователь.
– Года два назад.
– Узнать можно?
– Попробую,– кивнул журналист.– Попытаюсь найти одного искусствоведа.– Он стал рыться в записной книжке.– Иногда пишет для нас. Кажется, хорошо знаком с Пясецким…
Журналист связался с искусствоведом и разговаривал с ним долго, обсудив сначала последний концерт, и лишь затем перешел к интересующему следователя вопросу.
– Что-то непонятное,– сказал он, положив трубку.– Отец Владлена, Геннадий Пясецкий, переиграл руку. Это было года четыре назад. Конечно, для музыканта – почти катастрофа…
При слове «катастрофа» Ольга Арчиловна напряглась.
– Стал пить, потом исчез. Куда, зачем – семья ничего не знает. Считают, покончил с собой…
– Как?– вырвалось у Дагуровой.
– Может быть, утонул. У него, кажется, была такая попытка.
– Вы его знали в лицо? – волнуясь, спросила следователь.
– Бывал на концертах, но лично, к сожалению, нас не знакомили.
Дагурова достала фотографию Флейты, сделанную в Шамаюнском РОВДе.
– Вы знаете,– поднял на нее удивленный взгляд журналист,– кажется, это он…
…Ольга Арчиловна схватила такси, ехать автобусом у нее не хватило терпения. Правда, таксист недовольно буркнул что-то вроде «здесь два шага», когда она назвала адрес. Но она не обратила внимания. Голова работала лихорадочно. В свое везение Дагурова пока что поверить до конца не могла, но все же в душе начинала ликовать.
«Конечно, вот что взволновало Флейту! Фотография сына! Но как пианист попал в тайгу за тысячи километров от Москвы? И почему не смог объяснить, что в журнале помещен портрет сына? Может, не хотел? Или это загадка нашей психики? Подсознание вспомнило, а сознание нет».
И в памяти Дагуровой возникли руки Флейты – узкие, гибкие кисти, длинные пальцы музыканта… Как она сразу не могла догадаться?
«Но догадаться, наверное, не смог бы никто,– утешила она себя.– Он был так грязен и запущен…»
– Приехали,– неожиданно подрулил к тротуару водитель.
– Да? – удивилась Ольга Арчиловна.
Ехали они и в самом деле не больше пяти минут.
Поднимаясь по широкой овальной лестнице на второй этаж старинного дома выщербленными тысячами ног мраморными ступенями, Дагурова внутренне готовилась к встрече с родственниками Флейты и не знала, как себя повести.
Открыл ей сын Флейты, Владлен. И она вдруг сразу обнаружила в нем сходство с отцом. Неуловимое, едва заметное. Сын!
– Вам кого? – не удивился Пясецкий-младший, застыв на пороге с полуулыбкой на лице.
«Наверное, принял за очередную поклонницу его таланта»,– решила Ольга Арчиловна.
– Понимаете, я приехала издалека… Я следователь. С Дальнего Востока…
– Следователь? – недоуменно переспросил скрипач.– А, собственно, почему к нам? Вы не ошиблись?
– Нет, Владлен Геннадиевич,– сказала Дагурова.– И разговор у нас предстоит долгий. И трудный.
– Пожалуйста, заходите.– Владлен растерянно оглядывался, даже осмотрел лестничную площадку, нет ли там еще кого.
В коридоре со стены глянул на Дагурову… Флейта. Он самый. Во фраке. Рубашка с высоким жестким воротничком с отогнутыми концами. Белая бабочка. У него было одухотворенное лицо. Спокойное и значительное.
Афиша извещала о концерте, на котором Пясецкий-старший исполнял Шуберта, Моцарта, Бетховена и Брамса.
Весь просторный коридор был завешан афишами пианиста. И лишь одна – сын-скрипача.
– Я по поводу вашего отца, Геннадия Вавиловича Пясецкого,– сказала Дагурова.
– Да-да,– машинально откликнулся молодой музыкант.– Геннадия Вавиловича Пясецкого… Мы писали заявления, искали… А мамы нет… Да вы проходите.
Владлен суетливо провел Дагурову в необъятных размеров гостиную, заставленную старинной мебелью.
В углу комнаты красовался раскрытый кабинетный рояль фирмы «Стейнвей и сыновья». Рядом с ним – пюпитр с нотами. На столе, покрытом тяжелой плюшевой скатертью, лежали скрипка и смычок.
И только потом Ольга Арчиловна заметила невысокую женщину в длинном бордовом платье, курившую у окна.
– Простите, Мария Львовна,– сказал ей Пясецкий.– Мы сегодня закончим.– Он повернулся к следователю:– Мария Львовна – концертмейстер… Извините, присаживайтесь…
Он пошел в прихожую провожать концертмейстера, а Дагурова присела на широкий диван, застеленный ковром. Владлен вернулся, присел рядом, глядя внимательно на Ольгу Арчиловну. И взгляд был тревожный.
– Ваш отец жив,– сказала Дагурова.
– Как? – с испугом воскликнул Владлен, вскакивая с дивана.– Не может быть! Это правда?