Случайные посетители, чаще всего являющиеся сюда уже пьяными, когда закрываются все рестораны и увеселительный места, чтобы продолжать пьянствовать и дебоширить. Пьяненьких же возят сюда и некоторые извозчики, которые столковались по этому поводу с содержательницами "домов", и за каждого доставленного бесчувственно пьяного седока получают установленную комиссионную плату.»
Торгующие телом: Очерки современной проституции. Д-р Б. Бентовин. — Москва, Л. Крумбюгель, 1907 г.
Мечислав Николаевич, смотрясь в зеркало, подвязывал галстук. На спинке стула висел вычищенный горничной сюртук.
— Куда это мы так прихорашиваемся? — сожительница неслышно подошла сзади и обвила руками за талию. От неожиданности коллежский секретарь вздрогнул.
— На службу, куда ж ещё!
— На службу? В белом галстухе? — Елизавета улыбалась, но в глазах начинал разгораться гнев.
— Мне сегодня предстоит одно секретное задание, и надо непременно быть при параде.
— Вот как? И что же это за задание?
Кунцевич обернулся, поймал руку сожительницы и поднёс её к губам:
— Милая, ну как же я тебе скажу, коли задание секретное?
— У вас есть от меня секреты?! — Лиза вырвала руку.
— Да не у меня, — коллежский секретарь еле сдерживал досаду. — Это секрет служебный.
— Ну хорошо. Раз у вас появились секреты, не удивляйтесь, коли они вскоре появятся и у меня!
Сожительница резко развернулась и скрылась в спальне, громко хлопнув дверью. Кунцевич беззвучно выругался и позвал горничную:
— Анастасия!
Та подошла и помогла барину облачиться в сюртук.
Заведение мадам Могилевской относилось к среднему разряду — здесь не было роскоши пятирублёвых публичных домов, но и грязь полтинничных номеров тоже отсутствовала. Едва Мечислав Николаевич переступил порог, к нему подошёл огромный мужчина в расстёгнутой на груди рубашке и шёлковом жилете:
— Доброго вечерочку, поразвлечься желаете?
— Здравствуйте, сэр! — поприветствовал Кунцевич мужчину на английском. — Мне хотелось бы красивую и молодую девушку.
Великан ничуть не смутился:
— Есть и бьюти, есть и юнгер, вэлкам, как говорится. Только обождите джасти момент, сер, — сказал он сыщику, а в глубину зала крикнул, — Норка! По твою душу клиент!
Перед Мечиславом Николаевичем появилась высокая рыжеволосая девушка с зелёными глазами на веснушчатом курносом лице:
— Здравствуйте! Как ваши дела? — поприветствовала она коллежского секретаря на языке Шекспира, правда с ярко выраженным ирландским акцентом. — Меня зовут Нора. А как величать красивого господина?
Через несколько минут они уже сидели на одном из многочисленных мягких диванчиков, которыми была обставлена парадная зала, ворковали и попивали шампанское, цена которого в три раза превышала цену, по которой шампанское отпускали в любимой Кунцевичем «Вене». Коллежский секретарь поведал прекрасному, но падшему созданию, что он является представителем одной британской фирмы, приезжал в Кронштадт по торговым делам, остановился в «Лондоне» на Господской, дела свои успешно кончил и завтра отбывает на родину.
Вскоре девушка стала настойчиво звать гостя в свою комнату. Вступать в интимную связь с барышней в планы Мечислава Николаевича не входило, и не из-за того, что он был слишком верен Елизавете Павловне. Просто чиновник был прекрасно осведомлён, что половина столичных проституток страдает французской болезнью[27], и рисковать здоровьем абсолютно не хотел. В то же время, узнать что-то по делу, ради которого он сюда притащился, можно было только в более интимной обстановке. «В конце концов, можно просто посидеть, поболтать, да и откланяться. Я думаю, она в обиде не будет. Да и подозрительным такое поведение ей не покажется — я слышал, многие только ради разговоров в весёлые дома и ходят».
Они поднялись по лестнице во второй этаж и оказались в маленькой комнатке без окон. Почти всё пространство помещения занимала огромная кровать, покрытая голубым атласным одеялом. Ирландка села, и, взяв Кунцевича за руку, усадила его рядом.
— Купите мне виски, барин! Я обожаю виски, а у мадам есть настоящий ирландский.
— Ну что ж, изволь, — Мечислав Николаевич открыл портмоне и достал бумажный фунт. Барышня, схватив деньги, выскользнула из комнаты, но тут же вернулась, неся толстостенную бутылку и два бокала. Проститутка ловко сняла с бутылки пробку, разлила янтарную тягучую жидкость по бокалам и вручила один из них коллежскому секретарю.
— Давайте пить по-русски! — ирландка заулыбалась, — пей до дна, пей до дна, пей до дна!
Сыщик сделал несколько больших глотков нелюбимого напитка и тут же провалился в темноту.
Очнулся Кунцевич от холода. Он попытался подняться, но как только немного повернул голову, всё вокруг закружилось и его вырвало. Встать на ноги удалось только с третьей попытки. Мечислав Николаевич огляделся по сторонам. Находился он на задворках какого-то деревянного здания. Всё тело ломило, голова готова была взорваться. Он с трудом поднял с земли свой «пирожок», нахлобучил заиндевелую шапку на голову. От холода боль немного ослабла. Коллежский секретарь проверил карманы. Там лежал опустошённый бумажник, часов не было. Сыщик набрал горсть снега, вытер лицо, снегом же почистил как смог пальто и поплёлся искать телефон. Портье фешенебельного «Лондона» телефонировать разрешил без разговоров — дорогое пальто посетителя опасений в его кредитоспособности не вызывало. Ну а то, что мято да испачкано — ерунда, ну загуляли-с барин, махнули лишнего, с кем не бывает.
Кунцевич потребовал номер, приказал принести туда бутылку «Нарзана», выпил половину прямо из горлышка, и, велев вычистить пальто, завалился, не раздеваясь на кровать.
Через два часа у заведения мадам Могилевской остановились трое извозчичьих саней. Выпрыгнувшие из них агенты сыскной полиции ворвались в здание. Последним из саней вылез плотный мужчина с роскошными усами. Он не спеша вошёл в дом терпимости, подошёл к оравшей на сыскных хозяйке и взяв её рукой за горло, прохрипел:
— Где мои двадцать фунтов?
Несколько проведённых в снегу часов не прошли бесследно — в горле першило, а голос совсем пропал. Поэтому Кунцевич пил горячий чай, а допрашивал притонодержательницу Гаврилов. Сыскной надзиратель с бандершей не церемонился — начал лупить её по щекам с первых минут разговора. Мадам Могилевская, поначалу хорохоришаяся, грозившая сыщикам всеми земными карами и знакомствами с сильного мира сего, через несколько минут такого обращения приуныла, однако исповедаться по-прежнему не желала.
— Вы господин хороший от нас ушли в полном здравии. Выпимши были сильно, но на ногах стояли. Ох уж и уговаривали мои девочки вас остаться, ночь переночевать, а вы ни в какую. — Эстер Янкелевна, говорила без всякого еврейского акцента, как какая-нибудь молочница с Охты.
Коллежский секретарь поставил чашку на стол и прохрипел:
— И по-каковски я с ними разговаривал? По-английски?
Могилевская на долю секунды растерялась, но тут же взяла себя в руки:
— Ну почему же по-английски? По-русски.
— А вас не смутило, что я трезвым на одном языке говорю, а выпивши на другом?
— Меня, милостивый государь, да и девочек моих, уже давно ничего не смущает. Мы столько всего повидали, что нас смутить ничем невозможно-с.
— Ничем, говоришь? И даже Сахалином?
Бандерша только усмехнулась:
— Господь с вами, какой Сахалин?! За что?
— «Кто, зная и предвидя, что от предпринимаемого им какого-либо противозаконного действия другое лицо должно подвергнуться опасности несмотря на то, исполнит преднамеренное, и, хотя без прямого умысла учинить убийство, лишит кого-либо жизни, тот, подвергается за сие лишению всех прав состояния и ссылке в каторжную работу на время от восьми и до двенадцати лет». Это я тебе статью одна тысяча четыреста пятьдесят восьмую Уложения о наказаниях процитировал. Вы меня опоили, обобрали и на улице в безлюдном месте оставили. А на дворе не май месяц! До сих пор не понимаю, как я не околел. Хотя не исключено, что и околею — температура-то у меня 39 градусов! Да и нутро болит, мочи нет. Все кишки вы мне сожгли. Чем вы людей-то травите, не скажешь?
— Да ничем мы никого не травим! Вы повспоминайте получше, может вспомните, где вы после нас выпивали? Ушли то вы около двух, все заведения уже закрыты. Небось в шинок какой подпольный попали, а? А там каким только дерьмом не опоят!
— Ну не хочешь, не говори. Я мочу свою сведущим людям на анализ сдал, они и без тебя всё узнают. Да и девка твоя рыжая похлипче тебя оказалась, поёт, что курский соловей, снисхождения присяжных заслуживает. Потом, часы мои у тебя в комнате нашли. Совсем ты страх потеряла, такую улику дома держишь! — внезапно к Кунцевичу вернулся голос и последнюю фразу он прокричал на весь кабинет. — Короче. — голос опять пропал. — Сейчас я один потерпевший и только мне решать, ехать тебе на Сахалин или нет. Если ты мне всё рассказываешь, то я про ночь сегодняшнюю забываю. Коли молчишь — лично в Кронштадт еду и поднимаю все дела об обнаружении мёртвых тел и по жалобам иностранных подданных на твой притон. Ну?
— Не найдёшь ты никаких мёртвых тел, барин. Да и ты, если бы не врал про «Лондон», горлом бы сейчас не маялся. Людей обирала, да, но смертоубийства на душу не брала.
Организовано всё было до примитивности просто: в злачных местах города некий Миша заводил знакомства с иностранцами, намётанным глазом определял, имеются ли при них крупные суммы, и, найдя потенциальную жертву, осторожно выяснял, скоро ли новый приятель собирается восвояси. Если англичанин, швед или француз заявлял, что его пароход уходит в порт приписки в ближайшее время, Михаил его спаивал, и когда заморского гостя начинало тянуть к дамскому полу, брался провести в самое наилучшее заведение. Участвовавший в деле извозчик вёз пьяную жертву в «Порт Артур» кружным путём, и как только иностранец переступал порог заведения, Миша исчезал. В притоне у иноземного гостя исподволь узнавали место временного жительства, затем угощали отравленным виски (скупых — за счёт заведения). Гость терял сознание, карманы его подвергались самой тщательной ревизии, после чего тот же извозчик отвозил бедолагу в гостиницу, заявляя, что подобрал седока на улице вдрызг пьяным. Узнав, и записав номер жестянки извозчика и его фамилию, Мечислав Николаевич не торопясь налил чай в две чашки, одну из которых протянул задержанной.