Они уже подошли к длинной глубокой канаве, где около сорока матросов Камбра работали лопатами. Среди них были и трое чернокожих моряков, которых Камбр купил на рынке на мысе Доброй Надежды.
— Джири! — рявкнул Буззард. — Матеши! Киматти!
Рабы бросили лопаты и выбрались из ямы, с тревогой глядя на хозяина.
— Вы только посмотрите на этих здоровенных красавчиков, сэр! Я заплатил за каждого по пятьсот флоринов! Сделки хуже этой я не заключал. И вот перед вами живое доказательство того, что эти черномазые могут хорошо делать только три вещи. Они могут лгать, воровать и размножаться. — Буззард грубо захохотал. — Разве не так, Джири?
— Да, лорди, — с усмешкой согласился с ним Джири. — Видит Бог, это правда.
Смех Буззарда оборвался так же резко, как и начался.
— Да что ты знаешь о Господе, ты, дикарь? — проревел он и могучим ударом кулака сбросил Джири обратно в яму. — Возвращайтесь к работе, все трое!
Рабы схватили лопаты и с такой энергией принялись копать, что земля полетела выше краев ямы. Камбр стоял над ними, упираясь кулаками в бедра.
— Послушайте меня, вы, дети полуночи! Вы мне говорили, что сокровище, которое я ищу, закопано где-то здесь. Что ж, найдите его, или вас не будет со мной, когда я поплыву отсюда. Я вас всех троих похороню в этой самой могиле, которую вы копаете своими грязными лапами. Вы все поняли?
— Мы поняли, лорди, — хором ответили негры.
Камбр дружески подхватил Шредера под руку и повел прочь.
— Мне приходится с грустью признать, что они на самом деле никогда понятия не имели, где находится захоронка Фрэнки. Они просто дурачили меня все эти месяцы. И я с моими ребятами по горло сыт всеми этими играми в кротов. Позвольте же сейчас предложить вам мое скромное гостеприимство и стаканчик виски, и вы сможете рассказать мне все, что знаете о той симпатичной маленькой войне, что вот-вот начнется между Великим Моголом и Престером. Думаю, мы с вами сможет найти и занятие, и прибыль получше, чем здесь, в Слоновьей лагуне.
В свете костра Хэл рассматривал своих людей, пока все ели с отменным аппетитом. Их ужин состоял из копченого мяса. В последние дни охота не удавалась, большинство людей устали.
Его собственные матросы никогда не были рабами. И тяжкий труд на стенах замка на мысе Доброй Надежды не сломал их и не запугал. Скорее наоборот, они закалились, хотя теперь длинный переход выводил их из себя. Однако Хэл не мог требовать от них большего: все они были крепкими, испытанными воинами.
Алтуда ему нравился, ему Хэл доверял, но Алтуда с детства был рабом, и кое-кто из его команды никогда не стал бы воином.
А Сабах разочаровал Хэла. Он не соответствовал тем ожиданиям, которые возлагал на него Хэл. Он постепенно стал мрачным и раздражительным, пренебрегал своими обязанностями и возражал против любого приказа Хэла. Его любимым ответом стало:
— Я больше не раб! Никто не имеет права командовать мной!
Сабах сильно проигрывал в сравнении с матросами Буззарда, думал Хэл. Но тут подошла Сакиина, села рядом с ним, и он улыбнулся.
— Не превращай Сабаха во врага, — тихо шепнула она.
— Я этого и не хочу, — ответил Хэл. — Но каждый из нас должен выполнять свою работу. — Он нежно посмотрел на девушку. — Ты одна стоишь десятка таких, как Сабах. Но сегодня я заметил, что ты не раз споткнулась, а когда думала, что я не вижу, в твоих глазах появлялась боль. Ты заболела, моя милая? Я действительно слишком быстро всех гоню?
— Ты такой нежный, Гандвана… — улыбнулась Сакиина. — Я пойду с тобой даже до ворот самого ада и не стану жаловаться.
— Знаю, что пойдешь, и как раз это меня и тревожит. Если ты не жалуешься, как мне узнать, что тебя беспокоит?
— Меня ничто не беспокоит, — заверила его девушка.
— Поклянись! — настаивал он. — Ты не скрываешь от меня какую-то болезнь?
— Клянусь, милый, вот с этим поцелуем, — она подставила ему губы, — все хорошо, как и должно быть. И я тебе это докажу.
Она взяла его за руку и увлекла в темный угол под частоколом, где устроила для них постель.
Но хотя ее тело так же отдавалось его объятиям, в Сакиине ощущалась некая вялость и мягкость, что было странно, и хотя это лишь восхитило Хэла, когда его страсть достигла апогея, потом у него осталось ощущение легкой тревоги и недоумения. Он понимал: что-то изменилось, но не мог понять, что именно стало не так.
На следующий день он внимательно наблюдал за Сакииной во время их долгого перехода, и ему показалось, что на крутых склонах ее шаг теперь не такой упругий, как прежде. Позже, когда жара стала особенно сильной, она начала отставать от колонны. Зваанти подошла к ней, чтобы помочь одолеть самые трудные участки слоновьей тропы, по которой они шли, но Сакиина что-то резко сказала ей и оттолкнула протянутую руку. Хэл почти незаметно замедлил шаг, чтобы дать ей передышку, и объявил дневной привал раньше, чем в предыдущие дни.
Сакиина в ту ночь спала рядом с ним, лежа почти неподвижно, а Хэл заснуть не мог. К этому времени он был уже убежден, что Сакиина нездорова и что она пытается скрыть от него свое состояние. Во сне она дышала так тихо, что ему пришлось приложить ухо к ее губам, чтобы успокоить себя. Он прижал ее к себе, и ему показалось, что тело у Сакиины горячее. А перед рассветом она вдруг застонала так жалобно, что сердце Хэла чуть не разорвалось от любви и тревоги за нее. Наконец он и сам погрузился в глубокий сон без сновидений. А когда внезапно проснулся и потянулся к Сакиине, то обнаружил, что она исчезла.
Хэл приподнялся на локте и оглядел стоянку. Костер догорел, превратившись в груду углей, но полная луна, хотя и висела на западе довольно низко, давала достаточно света, чтобы Хэл понял: в лагере, огражденном частоколом, Сакиины нет. Он различал темное тело Эболи; утреннюю звезду почти затмевал более яркий свет луны, но она горела прямо над головой Эболи, сидевшего на страже у входа в лагерь. Эболи бодрствовал, Хэл услышал его негромкий кашель, а потом увидел, как он поплотнее закутался в меховое одеяло.
Хэл сбросил накидку из шкур и, подойдя к Эболи, сел рядом с ним на корточки.
— Где Сакиина? — шепотом спросил он.
— Ушла недавно.
— В какую сторону?
— Вниз, к ручью.
— И ты ее не остановил?
— Она пошла по своим делам. — Эболи удивленно посмотрел на Хэла. — Зачем бы мне ее останавливать?
— Извини, — шепнул Хэл. — Я не хотел тебя упрекать. Но она нездорова. Ты разве не заметил?
Эболи заколебался.
— Может быть, — кивнул он наконец. — Женщины — дети луны, а до полнолуния осталось немного. Так что, возможно, ее женские дни начались.
— Пойду за ней.
Хэл встал и направился по каменистой тропе к неглубокой заводи, где они купались накануне вечером. Он уже хотел позвать Сакиину, когда вдруг услышал звук, заставивший его встревожиться. Хэл молча остановился и прислушался. Звук повторился, и это был звук боли, страдания.
Хэл двинулся вперед — и увидел на песке Сакиину, стоявшую на коленях перед заводью. Она отбросила в сторону накидку, лунный свет играл на ее обнаженной коже, казавшейся полированной слоновой костью. Сакиина согнулась от боли и тошноты. И пока Хэл в ужасе наблюдал за ней, ее вырвало.
Он подбежал к девушке и упал рядом с ней на колени. Она с отчаянием посмотрела на него.
— Ты не должен видеть меня такой, — хрипло прошептала она.
И тут же отвернулась — ее снова вырвало. Хэл обнял ее за обнаженные плечи. Кожа Сакиины была холодной, девушка дрожала.
— Ты больна, — выдохнул Хэл. — Ох, любовь моя, почему ты не сказала об этом прямо? Почему ты пыталась скрыть это от меня?
Она вытерла губы тыльной стороной ладони.
— Тебе не нужно было ходить за мной, — сказала она. — Я не хотела, чтобы ты знал.
— Но ты больна, а значит, я должен знать! Ты должна доверять мне и все рассказывать!
— Я не хотела взваливать на тебя еще и эту ношу. Я не хотела, чтобы ты задерживал поход из-за меня.
Он крепко прижал ее к себе.
— Ты никогда не станешь для меня ношей! Ты — мое дыхание, ты — кровь в моих венах! Скажи откровенно, что с тобой происходит, милая?
Она глубоко вздохнула и вздрогнула в его объятиях.
— Ох, Хэл, прости меня. Я не хотела, чтобы это уже теперь случилось. Я использовала все известные мне средства, чтобы это предотвратить.
— Что именно? — Хэл был растерян и испуган. — Прошу, скажи!
— В моей утробе — твой ребенок.
Он в ошеломлении уставился на нее, не в силах ни шевельнуться, ни произнести хотя бы слово.
— Почему ты молчишь? Почему ты на меня так смотришь? Пожалуйста, не сердись на меня!
Внезапно Хэл со всей силой прижал ее к своей груди.
— Я не из-за гнева молчу. Это радость! Радость нашей любви! Радость за сына, которого ты мне обещала!
В тот день Хэл изменил порядок движения и велел Сакиине идти рядом с ним во главе колонны. Хотя она со смехом сопротивлялась, он забрал у нее корзину и прибавил к собственной ноше. Это придало Сакиине легкости, она теперь без труда могла шагать рядом с ним. Он поддерживал ее под руку на трудных участках пути, и она больше не возражала, потому что видела, с каким удовольствием он защищает ее и заботится о ней.
— Ты не должен никому ничего говорить, — тихо просила она. — А то они захотят из-за меня замедлить движение.
— Ты такая же сильная, как Эболи и Большой Дэниел, — заверял ее Хэл. — Но я им не скажу.
И они хранили свою тайну, идя рука об руку и улыбаясь друг другу с такой откровенной радостью, что, если бы даже Зваанти не проболталась Алтуде, а он не сказал Эболи, они все равно бы догадались. Эболи усмехался так, словно это он был отцом, и оказывал Сакиине такое особое внимание, что даже Сабах в конце концов сообразил, в чем причина этого нового настроения, охватившего их отряд.
Теперь местность, по которой они шли, стала намного более лесистой. Иные деревья были просто чудовищно огромными, и казалось, что они, словно стрелы, пронзают сами небеса.