Шли часы, и уже дважды колокол корабля сообщал о смене вахты. Хэл ощущал, как слабеет Сакиина, как она медленно уходит от него. Потом снова ее тело затряслось в страшных судорогах. Когда они затихли, Сакиина прошептала:
— Твой сын, обещанный тебе сын, родился…
Ее глаза были плотно закрыты, но из них текли слезы.
Хэл долгую минуту не понимал смысла ее слов. Потом в страхе откинул одеяло.
Между окровавленными бедрами Сакиины лежало крошечное розовое существо, мокрое, все еще привязное к женщине перепутавшимся канатиком плоти. Маленькая головка сформировалась лишь наполовину, глаза не способны были открыться, рот не способен был ни сосать, ни плакать, ни смеяться. Но Хэл видел, что это и в самом деле мальчик.
Он снова обнял Сакиину, и она открыла глаза и нежно улыбнулась:
— Прости, любимый. Теперь я должна уйти. Если даже ты забудешь все остальное, помни одно: я любила тебя, как ни одна женщина на свете больше тебя не полюбит.
Ее веки закрылись, и Хэл почувствовал, как жизнь покидает ее тело… и приходит великая тишина.
Он ждал вместе с ними, со своей женщиной и своим сыном, до полуночи. Потом Алтуда принес сверток ткани и парусную иглу, нитки. Хэл вложил в руки Сакиины мертворожденное дитя и завернул их в льняную простыню. После этого вместе с Алтудой зашил их в мешок из новой парусины, положив к ногам Сакиины пушечное ядро.
В полночь Хэл на руках вынес женщину и младенца на открытую палубу. И под лучами яркой африканской луны опустил их в море. Они ушли под темную поверхность, оставив на ней едва заметную рябь.
— Прощай, любовь моя, — прошептал Хэл. — Прощайте, мои дорогие…
Он вернулся в каюту на корме. Открыл Библию Луэллина и стал искать утешения и облегчения на ее страницах.
Но не нашел.
Шесть долгих дней Хэл сидел в одиночестве у иллюминатора своей каюты. Эболи приносил ему еду, но он не притрагивался к ней. Иногда читал Библию, но в основном просто смотрел на след, оставляемый на воде кораблем.
Ежедневно он выходил на палубу в полдень, похудевший и измученный, и наблюдал за солнцем. Он вычислял положение корабля и отдавал приказы рулевому. А потом возвращался, чтобы вновь окунуться в свое горе.
На рассвете седьмого дня к нему зашел Эболи.
— Горе — естественная вещь, Гандвана, но не стоит ему потакать. Ты забыл о своем долге, забыл о тех, кто доверился тебе. Так что хватит страдать.
— Это никогда не кончится. — Хэл посмотрел на него. — Я буду тосковать по ней всю мою жизнь…
Он встал, и каюта качнулась вокруг него, потому что он слишком ослабел и от горя, и от голода. Пришлось Хэлу подождать, пока его голова перестанет кружиться.
— Но ты прав, Эболи. Принеси мне поесть и кружку легкого пива.
После еды он почувствовал себя сильнее. Умывшись и побрившись, он сменил рубашку и расчесал волосы. Заплетая их в толстую косу на затылке, Хэл заметил в своих черных волосах белые пряди. А глянув в зеркало, с трудом узнал темное от загара лицо с орлиным носом, смотревшее на него: кожа обтянула высокие скулы и жесткую линию подбородка. Глаза Хэла, зеленые, как изумруды, сверкали тем же несокрушимым блеском.
«Мне едва исполнилось двадцать лет, — с изумлением подумал Хэл, — а я уже выгляжу вдвое старше».
Он взял со стола свою саблю и сунул ее в ножны.
— Хорошо, Эболи. Я готов снова исполнять свой долг, — сказал он.
Эболи следом за ним вышел на палубу.
Боцман у руля потер лоб, вахтенные на палубе подтолкнули друг друга локтями. Каждый остро ощущал присутствие Хэла, но никто не смотрел в его сторону.
Какое-то время Хэл постоял у поручней, острым взглядом изучая палубу и такелаж.
— Боцман, ты что, ослеп? Держи к ветру! — рявкнул он вдруг на рулевого.
Грот-парус лишь едва задрожал, теряя ветер, но Хэл это заметил, и вахтенные, сидевшие на корточках у основания грот-мачты, тайком переглянулись с довольной усмешкой. Капитан снова встал на пост.
Правда, поначалу они не поняли, что это предвещает. Однако скоро ощутили всю силу его характера. Хэл начал с того, что поговорил наедине в своей каюте с каждым членом команды. Сперва он осведомлялся об имени моряка, названии города или деревни, где человек родился, а затем начинал настоящий допрос. И быстро изучил каждого, оценив его достоинства.
Трое явно выделялись из остальных; они служили у Луэллина дозорными. Боцман, Джон Ловелл, служил у отца Хэла.
— Ты останешься в прежней должности, боцман, — сказал ему Хэл.
Джон ухмыльнулся:
— Буду рад служить под вашим началом, капитан.
— Надеюсь, ты будешь так же рад этому и через несколько месяцев, — сурово ответил Хэл.
Другими двумя были Вильям Стэнли и Роберт Мун, рулевые. Хэлу понравилось, как они выглядят; Луэллин умел выбирать людей, подумал он, пожимая им руки.
Другим боцманом был Большой Дэниел, а Нед Тайлер, умевший читать и писать, стал помощником. Алтуда, один из немногих грамотных на борту, превратился в корабельного писаря, он отвечал за все документы и должен был содержать их в порядке. Он оставался звеном, связующим Хэла с Сакииной; Хэл чувствовал сильную привязанность к нему и хотел постоянно держать его рядом. У них ведь было общее горе.
Джон Ловелл и Нед Тайлер прошлись вместе с Хэлом по списку команды и помогли ему составить расписание вахт и остального: каждый человек теперь знал, когда ему заступать на вахту и что делать в том или ином случае.
Когда с этим разобрались, Хэл изучил корабль. Он начал с главной палубы, потом вместе с двумя боцманами открыл каждый из люков. Он забрался — иногда чуть ли не ползком — в каждый уголок, от нижних трюмов до грот-мачты. На складе боеприпасов он наугад открыл три бочонка с порохом, оценил и качество самого пороха, и состояние фитилей.
Хэл также сверил груз с корабельной декларацией и был удивлен и обрадован, обнаружив множество мушкетов и свинцовых пуль, а также огромное количество товаров для торговли и обмена.
Потом он приказал лечь в дрейф и спустить на воду баркас. Он сам обошел на веслах вокруг корабля, чтобы оценить состояние корпуса и то, как фрегат стоит на воде. После этого распорядился переставить несколько кулеврин к бойницам ближе к корме, а часть груза вынести на палубу и упаковать по-другому, чтобы добиться нужного ему наклона судна относительно продольной оси.
Потом он устроил команде тренировку, заставив поднимать паруса и менять курс, гоняя «Золотую ветвь» по всем делениям компаса и под всеми возможными углами к ветру.
Это продолжалось почти неделю. Хэл мог поднять людей среди ночи, чтобы прибавить или убавить парусов и разогнать корабль до предела его скорости.
Вскоре он знал «Золотую ветвь» как свои пять пальцев. Он выяснил, под каким углом к ветру она может идти, как она мчится на всех парусах. Он назначил специальную команду матросов, которые обливали водой паруса, чтобы они лучше держали ветер, а потом замерял скорость при помощи лага. Хэл выяснил, как заставить фрегат выжать всю скорость, как заставить его слушаться руля так же хорошо, как хороший конь слушается поводьев.
Команда работала без жалоб, и Эболи слышал, о чем люди разговаривали на полубаке. Отнюдь не сетуя, они, похоже, только радовались переменам.
— Этот парнишка настоящий моряк. И кораблю он нравится. Он может выжать из «Ветви» все до конца, заставить ее просто лететь над водой, вот как!
— Да, и готов и нас заодно довести до предела, — высказался другой.
— Эй, взбодритесь, ленивые бездельники, вас ведь ждет большая награда в конце плавания!
Потом Хэл принялся натаскивать команду, обучая артиллерийскому делу, гоняя матросов так, что они потели и выбивались из сил, но усмехались, проклиная тирана-капитана. Потом он заставил их стрелять по плавающим бочкам и радовался вместе со всеми, когда от выстрела цель разлеталась в щепки.
А в остальное время он заставлял их тренироваться с абордажными саблями и пиками, раздевшись до пояса, и сам участвовал в учебных боях, вставая против Эболи, Большого Дэниела или Джона Ловелла, который оказался лучшим фехтовальщиком в новой команде.
«Золотая ветвь» шла вдоль Африканского континента. Хэл уверенно вел ее на север. И теперь с каждой лигой море вокруг менялось. Вода приобрела живой синий цвет под стать небу. Она стала настолько прозрачной, что Хэл, всматриваясь в нее с носа корабля, мог видеть рыб и дельфинов, резвящихся на глубине в четыре сажени, словно стая шумных спаниелей. Дельфины неслись перед фрегатом, время от времени выпрыгивая из воды и снова ныряя. И когда они взлетали вверх, Хэл мог рассмотреть их головы с широко раскрытой ноздрей на макушке, веселые глаза и понимающую усмешку.
Еще их сопровождали летучие рыбы — они неслись перед фрегатом на сверкающих серебряных крыльях, а горы кучевых облаков служили им маяками, манившими все дальше на север.
Но и во время великого штиля Хэл не давал команде отдыха: по его приказу матросы спускали лодки и гонялись друг за другом, взбивая веслами белую пену на воде. А затем поднимались на палубу так, словно брали фрегат на абордаж, а Хэл, Эболи и Большой Дэниел отбивали нападение, не давая ступить на борт.
В безветренной тропической жаре, пока фрегат неспешно скользил по почти гладкой воде, а пустые паруса обвисали, матросы взбирались и спускались на грот-мачту, и тот, кто делал это быстрее других, получал порцию рома в качестве награды.
За несколько недель люди подтянулись и окрепли, наполнившись воодушевлением для битвы. Однако Хэла продолжала грызть тревога, но он ни с кем не делился ею, даже с Эболи. Ночь за ночью он сидел за письменным столом в капитанской каюте, боясь заснуть, потому что знал: воспоминания о женщине и ребенке, которых он потерял, будут преследовать его в кошмарах. Скрупулезно изучая карты, он старался найти решение проблемы.
Его команда насчитывала около сорока человек. Этого едва хватало для управления фрегатом, но недоставало для войны. Если они снова встретятся с Буззардом, тот сможет послать на палубу «Золотой ветви» сотню головорезов. И если «Золотая ветвь» сможет отбиться, уже хорошо. Однако для того, чтобы искать службы у Престера, Хэлу нужно было найти еще людей.