Освежившись теплым напитком, он обратился к своему главному предсказателю.
— Расскажи мне об этих чужаках, Свизви! — приказал он. — Дай предсказание, о возлюбленный темных духов!
Самый старый и самый уродливый из колдунов вскочил на ноги и тут же бешено закружился в диком танце. Он взвизгивал и подпрыгивал высоко в воздух, тряся погремушкой.
— Измена! — выкрикнул он, и на его губах выступила пена. — Святотатство! Кто смеет заявлять о кровном родстве с Сыном Неба?
Он прыгал перед Эболи на тощих ногах, как сморщенная обезьяна.
— Я чую вонь предательства!
Он швырнул свою погремушку к ногам Эболи и выхватил из-за пояса метелку из коровьего хвоста.
— Я чую мятеж! — Он взмахнул метелкой и задрожал всем телом. — Что за дьявол осмелился повторить священные татуировки? — Его глаза так закатились, что на виду остались лишь белки. — Берегись! Дух твоего отца, великого Холомимы, требует кровавой жертвы! — визжал он и собрался с силами, чтобы допрыгнуть до Эболи и хлестнуть его по лицу магической метелкой.
Но Эболи оказался проворнее. Его абордажная сабля вылетела из ножен на поясе как будто сама собой. Она сверкнула в солнечном свете, когда Эболи нанес удар наотмашь. Голова колдуна ровно отделилась от туловища и скатилась назад. Она лежала на полированной глине, изумленно раскрыв глаза и уставясь в небо, и губы еще продолжали шевелиться, пытаясь произнести следующее дикое обвинение.
Обезглавленное тело еще мгновение-другое продолжало стоять на дрожащих ногах. Фонтан крови из рассеченной шеи бил высоко в воздух, метелка выпала из руки, и наконец тело медленно рухнуло на собственную голову.
— Дух нашего отца Холомимы потребовал кровавой жертвы, — негромко произнес Эболи. — И вот! Я, Эболи, его сын, поднес ему ее.
Хэлу показалось, что в королевском окружении никто не шевелился и не говорил целую вечность. Потом Мономатапа затрясся всем телом. Его живот задрожал, татуированные челюсти задергались. Лицо исказилось, словно в ярости берсерка.
Рука Хэла сама собой легла на эфес абордажной сабли.
— Если он действительно твой брат, я сам его убью ради тебя, — шепнул он Эболи. — Прикрой мне спину, и мы с боем выберемся отсюда.
Но тут…
Мономатапа разинул рот и разразился громовым хохотом.
— Татуированный принес ту жертву, которой требовал Свизви! — проревел он.
Его одолело такое веселье, что он долго не мог заговорить снова. Он трясся от смеха, задыхался, хватая воздух ртом, хлопал себя по бокам.
— Нет, вы видели, как он стоял тут без головы, а его рот все еще пытался говорить? — рычал он, и по его щекам от смеха текли слезы.
Толпа подхалимов-колдунов тоже хихикала и визжала.
— Небеса смеются! — завывали они. — Все люди счастливы!
Мономатапа внезапно умолк.
— Принесите мне глупую голову Свизви! — приказал он.
Старик, приведший во двор гостей, послушно наклонился. Он взял голову и опустился перед королем на колени, протягивая ее.
Мономатапа взял голову за спутанные пряди курчавых волос и заглянул в широко раскрытые пустые глаза. И снова захохотал.
— Вот уж глупо — не узнать королевскую кровь! Как же это ты не узнал моего брата Эболи по его величественной осанке и божественному гневу?
Он бросил окровавленную голову в сторону других колдунов, и те шарахнулись от нее.
— Поучитесь на глупости Свизви! — посоветовал он им. — И не делайте ложных пророчеств! Не пытайтесь меня обмануть! А теперь убирайтесь, все вы! Или я предложу моему брату совершить еще одну кровавую жертву!
Колдуны в панике разбежались, а Мономатапа встал со своего живого трона и подошел к Эболи с широкой радостной усмешкой на татуированном лице.
— Эболи, — сказал он, — брат мой, давно умерший и теперь оживший!
И он обнял брата.
Одна из хижин под затейливой крышей, что стояли по периметру двора, была предоставлена гостям. К ним тут же явилась процессия девиц, несших на головах глиняные горшки с горячей водой, чтобы мужчины могли помыться. Другие девушки принесли подносы, нагруженные красивыми одеяниями, чтобы заменить грязную одежду, — гостям предлагались расшитые бусами набедренные повязки из дубленой кожи и накидки из меха и перьев.
Когда Хэл и Эболи искупались и переоделись в эти наряды, еще одна группа девушек принесла им калебасы с пивом, напитком из перебродившего дикого меда и уже знакомой смесью молока и крови. Другие тащили блюда с горячей едой.
Когда гости насытились, явился тот самый седовласый вождь, который привел их пред светлые очи Мономатапы. С величайшей учтивостью и уважением он присел на корточки у ног Эболи.
— Хотя ты был намного моложе, когда видел меня в последний раз, и вряд ли помнишь, скажу: я — Зама. Я был индуной, советником твоего отца, великого Мономатапы Холомимы.
— Это печалит меня, Зама, но я почти ничего не помню о тех днях. Помню брата Н-Пофо. Помню боль от татуировочного ножа и как нас обрезали вместе. Помню, что он визжал громче, чем я.
Зама явно встревожился и покачал головой, словно предостерегая Эболи от такого легкомыслия, когда он говорит о короле. Но голос его звучал по-прежнему ровно и спокойно:
— Все это правда, вот разве только Мономатапа никогда не визжал. Я присутствовал на церемонии ножа, и именно я держал твою голову, когда горячее железо оставляло печать на твоих щеках и срезало крайнюю плоть с твоего пениса.
— Мне кажется, я смутно припоминаю твои руки и твои слова утешения. Я благодарен тебе за них, Зама.
— Вы с Н-Пофо были двойняшками, вы родились в один час. Потому-то ваш отец и приказал, чтобы вы оба носили королевские татуировки. Это было в новинку, не по обычаю. Никогда прежде двух королевских сыновей не татуировали на одной и той же церемонии.
— Я почти не помню отца, только то, что он был высоким и сильным. И помню, как поначалу боялся татуировок на его лице.
— Да, он был могучим человеком и грозным, — согласился Зама.
— И я помню ту ночь, когда он умер. Я помню крики, выстрелы из мушкетов и ужасное пламя в темноте.
— Я был там, когда явились охотники на рабов со своими цепями скорби. — Глаза старого человека наполнились слезами. — Ты был так юн, Эболи. Я изумлен тем, что ты помнишь все это.
— Расскажи мне о той ночи.
— Я по своему обыкновению и долгу спал у входа в хижину твоего отца. Я был рядом с ним, когда в него угодила пуля работорговца… — Зама умолк при этом воспоминании, потом снова вскинул голову. — Умирая, он сказал мне: «Зама, оставь меня. Спасай моих сыновей. Спасай Мономатапу!» И я поспешил повиноваться.
— Ты побежал спасать меня? — спросил Эболи.
— Я побежал к той хижине, где вы с братом спали рядом со своей матерью. Я пытался забрать тебя у нее, но твоя мать тебя не отдала. «Возьми Н-Пофо!» — приказала она, потому что ты всегда был ее любимцем. И я схватил твоего брата, и мы вместе побежали в темноту. Мы с твоей матерью потеряли друг друга. Я услышал ее крик, но у меня в руках был второй ребенок, и повернуть назад означало рабство для всех нас и конец королевской крови. Прости меня, Эболи, но я оставил вас с матерью и помчался дальше, а затем вместе с Н-Пофо укрылся в холмах.
— Тебя не за что винить, — заверил его Эболи.
Зама внимательно осмотрелся по сторонам, а потом его губы шевельнулись, но он не издал ни звука. И лишь после паузы Эболи услышал:
— Это был плохой выбор. Я должен был забрать тебя.
Его лицо изменилось, он наклонился ближе к Эболи, как будто хотел сказать что-то еще. Но тут же неохотно отодвинулся, словно ему не хватило храбрости сделать некий опасный шаг.
Он медленно поднялся на ноги.
— Прости меня, Эболи, сын Холомимы, но я должен покинуть тебя.
— Все тебе прощаю, — мягко откликнулся Эболи. — Я знаю, что в твоем сердце. Думай об этом, Зама. Другой лев ревет на вершине холма, который когда-то мог стать моим. Моя жизнь теперь связана с новой судьбой.
— Ты прав, Эболи, а я просто старик. У меня не осталось ни сил, ни желания менять то, что невозможно изменить. — Зама выпрямился. — Мономатапа дарует тебе еще одну встречу завтра утром. Я пойду с тобой. — Он слегка понизил голос: — Прошу, не пытайся покинуть королевское поселение без разрешения короля.
Когда он ушел, Эболи улыбнулся:
— Зама просит нас не уходить. Это было бы трудновато сделать. Ты видел сторожей, что поставили у всех входов?
— Да, их трудно не заметить.
Хэл встал с резной эбонитовой скамьи и подошел к низкой двери хижины. Он насчитал двадцать мужчин у ворот. Все прекрасные воины, высокие и мускулистые, и у каждого имелись копье и боевой топор. Они держали большие щиты, обтянутые пятнистыми черно-белыми буйволиными шкурами, а их головы украшали журавлиные перья.
— Да, уйти отсюда будет потруднее, чем войти, — мрачно произнес Эболи.
На закате к ним явилась еще одна процессия юных девушек, принесших ужин.
— Теперь мне понятно, почему твой царственный братец так оброс жиром, — заметил Хэл, окинув взглядом это безумное количество еды.
Как только они сообщили, что насытились, девушки ушли с блюдами и горшками и вернулся Зама. На этот раз он привел за руки двух девиц. Девушки опустились на колени перед Хэлом и Эболи. Хэл узнал в одной из них, фигуристой красавице, ту, что служила живым троном Мономатапе.
— Мономатапа посылает вам этих женщин, чтобы подсластить ваши сны медом их чресел, — сообщил Зама и удалился.
Хэл в ужасе наблюдал, как красавица подняла голову и застенчиво улыбнулась ему. У нее было милое спокойное лицо с полными губами и большими темными глазами. Ее волосы, заплетенные в косы и украшенные бусами, свисали до плеч, пухлое тело блестело. Грудь и ягодицы были обнажены, только теперь она надела крошечный расшитый фартучек спереди.
— Я вижу тебя, великий господин, — прошептала она, — и мои глаза ослеплены великолепием твоего присутствия.
Она подползла к Хэлу, как котенок, и положила голову ему на колени.
— Ты не можешь здесь остаться! — Хэл вскочил. — Ты должна сейчас же уйти!