Для воинов-амадода настало сложное время. Все на борту «Золотой ветви» было для них чужим, незнакомым. Никто из них раньше даже не видел моря. Они были уверены, что полубаркасы — самые большие суда, созданные когда-либо человеком, и их ошеломили размеры корабля, высота его мачт и размах парусов.
Большинство из них сразу свалились с морской болезнью, и понадобилось много дней, чтобы они встали на ноги. Их желудки бунтовали из-за питания сухими галетами и соленым мясом. Они тосковали по горшкам с просяной кашей и бутылям со смесью крови и молока. Прежде они никогда не оказывались заперты в таком тесном пространстве и теперь чахли без просторов саванны.
Еще они страдали от холода, потому что даже в тропическом море пассаты несли прохладу, а теплое мозамбикское течение было на много градусов холоднее, чем температуры в обожженных солнцем саваннах.
Хэл приказал Алтуде, отвечавшему за корабельные запасы, выдать им по куску парусины, и Эболи показал амадода, как сшить штаны и куртки.
Но вскоре они забыли об этих мелких бедах, когда Эболи разбил их на группы и приказал под надзором Джири, Матеши и Киматти учиться ставить и убирать паруса.
В сотне футов над палубой, над волнующимся морем, на раскачивающейся, словно маятник, грот-мачте эти храбрые воины, каждый из которых уже убил по льву, впервые в жизни были охвачены ужасом.
Эболи забирался туда, где они беспомощно висели на такелаже, и насмехался над ними:
— Вы только посмотрите на этих миленьких невинных девиц! Я думал сначала, что среди них найдется хоть один мужчина, но теперь вижу, что они все приседают, чтобы помочиться!
Потом он выпрямлялся во весь рост на рее и хохотал. Добежав до края, он изображал военный танец.
Один из амадода не смог наконец терпеть насмешки: он разжал пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в канат, и осторожно пошел по рее туда, где стоял Эболи, уперев руки в бока.
— Один мужчина нашелся! — Эболи со смехом обнял его.
В течение следующей недели трое амадода свалились с такелажа, пытаясь одолеть свой страх. Двое упали в море, но прежде чем Хэл успел развернуть корабль и вернуться за ними, их сожрали акулы. Третий рухнул на палубу, и это был самый милосердный конец.
Но потом несчастных случаев больше не случалось, и амадода, с детства привыкшие взбираться на самые высокие деревья в поисках меда и птичьих яиц, довольно быстро стали ловкими матросами.
Когда же Хэл приказал вынести из трюма на палубу связки пик и раздать их амадода, воины взвыли и заплясали от восторга, потому что были прирожденными копьеносцами. Им безумно понравились пики с тяжелыми древками и смертоносными железными наконечниками. Эболи сумел приспособить их привычную тактику и построение к ограниченному пространству палубы «Золотой ветви».
Он научил их классической римской формации, и их щиты смыкались в сплошной ряд, как чешуя броненосца. Таким строем они могли неотвратимо смести врага с палубы его корабля.
Хэл приказал установить под полубаком в качестве мишеней тяжелые маты из пакли. Как только амадода привыкли к весу и балансу тяжелых пик, они стали метать их на всю длину корабля, и железные наконечники вонзались в грубую паклю до самого древка. Они так увлеклись упражнениями, что двоих закололи насмерть на глазах у Эболи, хотя во время тренировочного боя никто не должен был погибнуть.
Потом пришло время знакомить их с английскими длинными луками. По сравнению с ними собственные луки амадода были короткими и маленькими; воины с подозрением косились на шестифутовое оружие, осторожно дергая массивную тетиву и качая головами. Хэл взял лук у одного из них и наложил стрелу. Потом посмотрел на одинокую черно-белую чайку, парившую высоко над грот-мачтой.
— Если я собью эту птицу, съедите ее сырой? — спросил он.
Воины загрохотали смехом, услышав шутку.
— Да я ее с перьями съем! — выкрикнул один самоуверенный верзила по имени Ингве — Леопард.
Хэл плавным движением натянул тетиву и пустил стрелу.
Стрела промчалась по дуге, сопротивляясь ветру, и воины изумленно закричали, когда она пронзила белоснежную грудь чайки и широкие крылья сложились. Птица перевернулась в воздухе и упала на палубу к ногам Хэла.
Один из амадода схватил ее, и пронзенное стрелой птичье тельце стали передавать из рук в руки под недоверчивое бормотание.
— Эй, не обдирайте с нее перья! — предупредил Хэл. — Вы испортите ужин Ингве!
С этого момента любовь воинов к длинным лукам превратилась в страсть, и через несколько дней они уже стали лучниками чистейшей воды. Когда Хэл спустил на волны пустой бочонок для воды и тот поплыл на канате в кабельтове за кармой корабля, амадода принялись стрелять в него, сначала поодиночке, потом группами, как английские лучники. Когда бочонок вытащили на палубу, он стал похож на дикобраза, и воины вернули по семь из каждого десятка выпущенных в него стрел.
Только в одном деле амадода не проявили способностей: в умении обращаться с большими бронзовыми кулевринами. Несмотря на все угрозы и насмешки, которыми осыпал их Эболи, он не смог заставить их подойти к пушкам иначе, как со сверхъестественным страхом. Каждый раз, когда слышался залп, они выли:
— Это колдовство! Это небесный гром!
Хэлу пришлось по-новому распределить команду — так, чтобы батареи обслуживали белые матросы, а амадода управлялись с парусами и составляли абордажную команду.
Неподвижная полоса высоких облаков в двадцати лигах впереди обозначала остров Занзибар. Кокосовые пальмы, словно кружева, обрамляли белый песок залива, но массивные стены крепости по белизне не знали себе равных — они ослепляли, как ледники, сверкающие на солнце. Миновало столетие с тех пор, как эту цитадель построили португальцы, и лишь десять лет назад она обеспечивала господство этой страны на торговых путях всего восточного побережья Африканского континента.
Но потом османские арабы под началом короля-воина Ахмеда эль-Гранга, Леворукого, явились сюда на своих боевых каботажных судах-дау, напали на португальцев и уничтожили весь их гарнизон. Эта потеря стала началом упадка португальского влияния на здешних берегах, а Оман занял их место как главная торговая держава.
Хэл рассматривал форт в подзорную трубу и заметил знамя ислама, развевавшееся над башней, и нешуточные ряды пушек на верхушках стен. Такое оружие могло обстрелять зажигательными снарядами любое враждебное судно, попытавшееся войти в залив.
У Хэла по спине пробежал холодок дурного предчувствия, когда он поразмыслил над тем, что, когда он начнет сражаться на стороне Престера, он станет врагом Ахмеда эль-Гранга. И однажды эти огромные пушки могут обстрелять «Золотую ветвь»…
Но пока что он должен был воспользоваться последней возможностью войти в лагерь оманцев как нейтральное лицо и собрать все сведения, какие сумеет.
В заливе было полно мелких судов, в основном это были дау мусульман из Индии, Аравии и Маската. В этой мешанине виднелись и два больших корабля: на одном развевался испанский флаг, на другом — французский.
Всех этих торговцев привлекли в Занзибар богатства Африки, золото Софалы, арабская камедь, слоновая кость и бесконечное количество товара на рынке рабов. В каждый торговый сезон на продажу выставлялось не меньше семи тысяч мужчин, женщин и детей, когда попутные ветра пригоняли сюда корабли из-за мыса Доброй Надежды и со всего обширного бассейна Индийского океана.
В знак вежливости Хэл приспустил флаги перед крепостью, потом повел «Золотую ветвь» к причалам под малыми парусами. По его приказу в чистую воду упал якорь, последние паруса были быстро спущены и свернуты ловкими помощниками Эболи.
Почти сразу же корабль окружил целый флот небольших лодок, с которых торговцы предлагали все что угодно — от свежих фруктов и воды до маленьких мальчиков. Этих малышей хозяева заставляли нагибаться, повернувшись попками к кораблю, и задирать балахоны, соблазняя маленькими темными ягодицами матросов, стоявших у поручней «Золотой ветви».
— Такой хорошенький сладкий мальчик, — напевали торговцы на пиджин-инглише, ломаном английском. — Сладкий, как зрелый манго!
— Мистер Тайлер, спускай шлюпку! — приказал Хэл. — Я сойду на берег. С собой возьму Алтуду, мастера Дэниела и десяток твоих лучших людей.
Они прошли на веслах к каменным ступеням причала под стенами крепости, и Большой Дэниел первым ступил на сушу, пробиваясь сквозь толпу торговцев, затопивших весь берег со своими товарами. Во время последнего визита сюда он сопровождал сэра Фрэнсиса и потому показывал дорогу. Его матросы образовали фалангу вокруг Хэла и зашагали по узким улочкам.
Они шли мимо восточных базаров, где предлагались на продажу самые разные товары. Торговцы и моряки с других судов, стоявших в заливе, рылись в грудах слоновьих клыков, душистой аравийской камеди, перебирали связки страусиных перьев и рогов носорогов. Они торговались из-за ковров из Маската и игл дикобраза, из-за золотого песка из Софалы и рек Центральной Африки. Работорговцы выводили напоказ цепочки человеческих существ, чтобы потенциальные покупатели могли осмотреть их зубы, пощупать мускулы мужчин, поднять юбки молодых женщин и рассмотреть их главные достоинства…
Из этого мира коммерции Большой Дэниел повел всех в ту часть города, где здания, стоявшие по обе стороны улочек, почти касались друг друга наверху и закрывали весь дневной свет. По открытым сточным канавам, уходившим к заливу, текли отходы, распространяя вокруг удушающую вонь.
Дэниел внезапно остановился перед большой арочной дверью красного дерева, украшенной затейливой исламской резьбой и обитой железными полосами, и дернул толстую веревку звонка.
Через несколько минут они услышали, как внутри отодвигаются засовы, и огромная дверь со скрипом отворилась. С полдюжины маленьких темных лиц уставились на моряков — это были мальчики и девочки смешанной крови, от пяти до десяти лет.
— Здравствуйте! Здравствуйте! — защебетали дети по-английски с причудливым акцентом. — Да благословит вас милостивый Аллах, английский милорд! Пусть ваши дни будут золотыми и благоухают жасмином!