Луч штормового фонаря исчез впереди, и Хэл шагнул в сторону, чтобы найти его. Когда они уходили из лагеря, отец не стал отвечать на его вопрос, но, когда они вышли из леса у подножия утесов, Хэл понял, куда они направляются. Те камни, что до сих пор обозначали ложу, в которой он давал клятвы и принимал обеты, все еще образовывали призрачный круг в свете угасающей луны. У входа в круг сэр Фрэнсис опустился на одно колено и склонил голову, молясь. Хэл преклонил колено рядом с ним.
«Боже праведный, сделай меня достойным, — молился Хэл. — Дай мне силы сдержать клятвы, что я принес здесь во имя Твое».
Его отец наконец поднял голову. Он встал, взял Хэла за руку и заставил подняться. Потом они бок о бок вошли в круг и приблизились к каменному алтарю.
— In Arcadia habito! — произнес сэр Фрэнсис низким, певучим голосом, и Хэл ответил:
— Flumen sacrum bene cognosco!
Сэр Фрэнсис поставил фонарь на высокий камень и в его желтом свете вновь опустился на колени.
Они долго молились молча, а потом сэр Фрэнсис посмотрел на небо.
— Звезды — Божье послание. Они освещают и наш приход, и наш уход. Они ведут нас через неведомые океаны. Они содержат в своих спиралях нашу судьбу. Они отмеряют отпущенные нам дни.
Взгляд Хэла тут же устремился к его собственной, особой звезде, Регулусу. Вечно и неизменно она сверкала в созвездии Льва.
— Прошлой ночью я занялся твоим гороскопом, — заговорил сэр Фрэнсис. — Многое я открыть не могу, но кое-что скажу. Звезды предназначили для тебя исключительную судьбу. Но я не сумел понять ее природу.
Голос отца прозвучал резко, и Хэл посмотрел на него.
Лицо сэра Фрэнсиса осунулось, под глазами залегли глубокие тени.
— Если звезды так благосклонны ко мне, что же тебя тревожит, отец?
— Я был суров с тобой. Жестко тобой командовал.
Хэл покачал головой:
— Отец…
Но сэр Фрэнсис жестом заставил его умолкнуть.
— Ты должен всегда помнить, почему я это делал. Если бы я меньше тебя любил, я, наверное, был бы мягче с тобой… — Его пальцы на руке Хэла сжались крепче, когда сэр Фрэнсис ощутил, как сын глубоко вздохнул, собираясь заговорить. — Я пытался подготовить тебя и дать тебе все необходимые знания и силы, чтобы встретить ту особенную судьбу, что приготовили тебе звезды. Тебе это понятно?
— Да. Я всегда это знал. Эболи мне объяснил.
— Эболи мудрый человек. И он будет с тобой, когда меня не станет.
— Нет, отец! Не говори так!
— Сын мой, взгляни на звезды! — ответил сэр Фрэнсис, и Хэл смутился, не понимая, к чему клонит отец. — Ты знаешь мою звезду. Я тебе ее сотни раз показывал. И посмотри на нее сейчас, посмотри на созвездие Девы.
Хэл поднял голову к небу, повернувшись к востоку, где все еще сиял Регулус, яркий и чистый. Но взгляд Хэла скользнул мимо него, к созвездию Девы, находившемуся рядом с созвездием Льва… Юноша задохнулся в суеверном страхе, воздух с шипением вырвался из его губ.
Созвездие отца от одного края до другого прорезало лезвие пламени. А может, это было безумно алое перо, краснее крови…
— Падающая звезда, — прошептал Хэл.
— Комета, — поправил его отец. — Господь посылает мне предостережение. Мое время здесь близится к концу. Даже греки и римляне знали, что такой вот небесный огонь знаменует собой несчастья, войны и голод, и чуму, и смерть королей…
— Когда? — спросил Хэл севшим от ужаса голосом.
— Скоро, — ответил сэр Фрэнсис. — Это должно случиться скоро. Скорее всего, до того, как комета закончит полет через мое созвездие. И возможно, мы с тобой в последний раз говорим вот так, наедине.
— Но неужели мы ничего не можем сделать, чтобы отвести беду? Разве мы не можем ускользнуть от нее?
— Мы не знаем, как и когда она грянет, — мрачно откликнулся сэр Фрэнсис. — Мы не можем избежать Божьего замысла. Если мы бросимся бежать, то наверняка попадем прямиком в клыки несчастья.
— Тогда лучше остаться на месте, встретить беду и бороться с ней, — решительно произнес Хэл.
— Да, мы будем бороться, — согласился его отец, — даже если исход битвы предопределен. Но я не поэтому привел тебя сюда. Я хочу этой ночью передать тебе твое наследие, материальное и духовное, то, что принадлежит тебе как моему единственному сыну.
Он сжал ладонями лицо Хэла и повернул, заставляя сына посмотреть себе в глаза.
— После моей смерти титул и положение баронета перейдет к тебе. Титул, полученный твоим прадедом, Чарльзом Кортни, от королевы Елизаветы после разгрома испанской Армады. Ты станешь сэром Генри Кортни. Ты это осознаешь?
— Да, отец.
— Твоя родословная занесена в книги Геральдической палаты Англии…
Сэр Фрэнсис умолк, когда по долине разнесся яростный, пронзительный вой леопарда, охотившегося среди утесов в свете луны. Когда жуткий рык затих, сэр Фрэнсис тихо продолжил:
— Я желаю, чтобы ты продолжал служить ордену, пока не достигнешь звания рыцаря-морехода.
— Я буду стремиться к этой цели, отец.
Сэр Фрэнсис поднял правую руку. Золотая лента на его среднем пальце мягко блеснула в свете фонаря. Сэр Фрэнсис снял кольцо и повернул так, чтобы на него упал луч луны.
— Это кольцо — часть регалий мореходов.
Он взял правую руку Хэла и попытался надеть кольцо на средний палец. Кольцо оказалось велико, и сэр Фрэнсис надел его на указательный палец сына. Потом он расстегнул высокий воротник своего плаща, открыв большую печать своего чина, лежавшую на его груди. Крошечные рубины, вставленные в глаза геральдического английского льва, и бриллиантовые звезды над ним неярко вспыхивали в неровном свете. Сэр Фрэнсис снял с шеи цепь, на которой висела печать, и надел на сына.
— Эта печать — другая часть регалий. Это твой ключ для входа в храм.
— Для меня это честь, но меня смущает то, что ты возлагаешь на меня…
— Есть еще кое-что в духовном наследии, которое я оставляю тебе, — сказал сэр Фрэнсис, доставая что-то из складок своего плаща. — Это память о твоей матери.
Он разжал пальцы, и на его ладони Хэл увидел медальон — в нем скрывался миниатюрный портрет Эдвины Кортни.
В скудном свете Хэл не мог рассмотреть детали портрета, но материнское лицо и без того отпечаталось и в памяти, и в сердце Хэла. Он молча спрятал медальон в нагрудный карман своего камзола.
— Мы должны вместе помолиться за упокой ее души, — тихо сказал сэр Фрэнсис, и они оба склонили головы.
Прошло много минут, прежде чем сэр Фрэнсис снова заговорил.
— А теперь остается лишь обсудить земное наследство, которое я тебе оставляю. Прежде всего это Хай-Уилд, наш фамильный особняк в Девоне. Ты знаешь, что в мое отсутствие там управляет делами твой дядя Томас. Документы на право собственности у моего адвоката в Плимуте…
Сэр Фрэнсис говорил еще долго, перечисляя свои владения в Англии.
— Я все это записал для тебя в своем журнале, но он может быть утерян или украден до того, как ты его изучишь. Так что запомни все, что я тебе сказал.
— Я ничего не забуду, — заверил его Хэл.
— Потом есть еще трофеи последнего похода. Ты был со мной, когда мы прятали добычу с двух кораблей. Когда ты вернешься со всем этим добром в Англию, не забудь заплатить каждому члену команды то, что он заработал.
— Конечно, я это сделаю.
— И выплати всю до пенни часть короны. Только негодяи пытаются обмануть своего суверена.
— Я никогда не стану обманывать своего короля.
— Мне никогда не обрести покоя, если я буду знать, что все те богатства, которые я добыл для тебя и для моего короля, окажутся потеряны. И хочу, чтобы ты поклялся честью рыцаря ордена… Ты должен дать клятву, что никогда и никому не откроешь тайну хранилища наших сокровищ. В тяжкие дни, что ждут нас впереди, когда красная комета управляет моим созвездием и диктует нам поступки, найдется множество врагов, которые попытаются силой заставить тебя нарушить клятву. Но ты должен вынести все и всегда помнить о девизе нашего рода. Durabo! Я выдержу.
— Клянусь своей честью и именем Господа, я выдержу! — пообещал Хэл.
Эти слова легко соскользнули с его языка. Он ведь не мог знать в тот момент, что, когда они обрушатся на него всей своей тяжестью, их вес может оказаться столь тяжким и мучительным, что почти раздавит его сердце…
Всю свою военную карьеру полковник Корнелиус Шредер куда чаще имел дело с местными военными частями, чем с солдатами своей расы и из собственной страны. Как раз аборигенов он и предпочитал, потому что местные люди привыкли к трудностям и не слишком страдали от жары и солнца или от холода и сырости. Они также не страдали от лихорадки и других болячек, сразу поражавших белых людей, которые рискнули оказаться в этих тропических широтах. Аборигены довольствовались меньшим количеством пищи. Они могли жить и сражаться при скромном довольствии, которое предоставляла эта дикая и ужасная земля, в то время как европейские солдаты сразу заболели бы и поумирали, заставь их подвергнуться таким испытаниям.
Имелась и еще одна причина подобного предпочтения полковника. В то время как жизнь христианских солдат должна была считаться весьма ценной, с местными дикарями можно было обращаться попроще, видя в них просто скот, не сравнимый по ценности с человеком, и их можно было посылать на убой без малейших сомнений. Конечно, они заодно являлись весьма ловкими ворами, их нельзя было оставлять вблизи женщин или спиртного, и не было смысла рассчитывать на их собственную инициативу, поскольку они ненамного отличались от малых детей. Но если над ними стоял хороший голландский офицер, их храбрость и воинственный дух перевешивали все эти слабости.
Шредер стоял на пригорке и наблюдал за длинной пешей колонной, что проходила мимо него. Оставалось лишь удивляться тому, как быстро они оправились после ужасных приступов морской болезни, ведь всего лишь накануне большинство из этих людей лежали пластом.
Однако ночной отдых и твердая земля под ногами, да еще несколько горстей сушеной рыбы и лепешек из сорго, испеченных на углях, привели их в чувство: этим утром местные солдаты выглядели бодрыми и сильными, как и тогда