а полузаконченных стенах виднелись сотни рабочих, а двор, где стояли пленные, был завален строительной древесиной и блоками уже отесанных камней, доставленных с гор, что поднимались над ними.
Команду сэра Фрэнсиса, как опасных людей, следовало держать отдельно от других пленных. Их повели со двора вниз по короткой винтовой лестнице под южную стену крепости. Огромные каменные плиты пола, стены и сводчатый потолок поблескивали от влаги, сочившейся из заболоченной почвы по другую сторону камней. Даже в такой солнечный осенний день температура в этом сыром неприступном подземелье заставляла людей дрожать.
В конце первого пролета лестницы сэра Фрэнсиса выдернули из ряда пленных и впихнули в маленькую камеру, где едва хватало места для одного человека. Это оказалась первая камера в ряду примерно полудюжины таких же. Двери камер были сделаны из толстых досок, скрепленных железными полосами, с крошечными зарешеченными смотровыми окошками, закрытыми деревянными дверцами. Кто находился внутри, понять было невозможно.
— Для вас, сэр пират, особая квартирка! — сказал коренастый тюремщик-голландец, захлопывая дверь камеры сэра Фрэнсиса и поворачивая в замке огромный железный ключ из связки, висевшей на его поясе. — Это Берлога Скеллума, для самых нехороших людей — убийц, бунтовщиков и грабителей. Уверен, вы там почувствуете себя как дома!
Остальных пленников погнали дальше, на следующий уровень подземелья. Сержант-тюремщик отпер решетчатую дверь в конце туннеля, и пленников втолкнули в длинную узкую камеру. Когда решетка захлопнулась и была заперта за их спинами, стало ясно, что места здесь едва хватает для того, чтобы все они могли растянуться на тонком слое сырой соломы, которая покрывала вымощенный каменными плитами пол. В углу стояло единственное ведро, представлявшее собой отхожее место. Но все мужчины довольно забормотали при виде большого бака с водой рядом с решеткой. Это, по крайней мере, означало, что они не будут больше страдать от недостатка воды, как на корабле.
В верхней части стены красовался ряд из четырех маленьких окошек, и, когда все стали внимательно изучать камеру, Хэл обратил на них особое внимание. Эболи поднял его себе на плечи, и Хэл смог дотянуться до одного из этих узких отверстий. Оно было закрыто толстой решеткой, как и остальные, но Хэл подергал ее. Прутья решетки оказались надежно вделаны в камень, и Хэлу пришлось отказаться от мысли о побеге через окна.
Повиснув на решетке, Хэл подтянулся и выглянул наружу. Он обнаружил, что его глаза находятся примерно в футе над уровнем земли, и ему открылась часть внутреннего двора крепости. Хэл увидел входные ворота и величественные двери и предположил, что за ними должны находиться жилища офицеров компании и самого губернатора. А с одной стороны, сквозь брешь, где еще не были возведены стены, виднелись утесы, окружавшие гору с плоской вершиной, и над ними — небо. В безоблачной синеве летали белые чайки.
Хэл спустился и пошел через толпу матросов к решетке, перешагивая через больных и раненых. Там он всмотрелся в лестницу, но не увидел двери камеры отца.
— Отец! — осторожно позвал он, ожидая мгновенного злобного отклика тюремщика. Но в туннеле стояла тишина, и он, повысив голос, позвал еще раз: — Отец!
— Я тебя слышу, Хэл, — донесся до него голос сэра Фрэнсиса.
— Есть какие-нибудь распоряжения для нас, отец?
— Полагаю, они оставят нас в покое на день-другой — по крайней мере, пока не созовут трибунал. Нам нужно ждать. Скажи всем, пусть не падают духом.
Тут в их разговор вмешался чей-то голос, говоривший на английском, но с незнакомым акцентом:
— Вы те самые английские пираты, о которых мы так много слышали?
— Мы честные моряки, ложно обвиненные! — крикнул в ответ сэр Фрэнсис. — А кто вы такой и почему здесь?
— Я ваш сосед в Берлоге Скеллума, через две камеры от вас. И ожидаю смерти, как и вы.
— Нам пока что не вынесли приговор, — возразил сэр Фрэнсис.
— Это всего лишь вопрос времени. Я слышал от тюремщиков, что долго ждать не придется.
— Как вас зовут? — присоединился к говорившим Хэл. Его не слишком интересовал незнакомец, но беседа могла помочь скоротать время и отвлечь от тяжелых мыслей. — И что вы натворили?
— Я Алтуда, и мое преступление в том, что я хотел свободы для себя и других.
— Тогда мы братья, Алтуда, — вы, я и все остальные здесь. Мы все стремимся к свободе.
Матросы, слышавшие разговор, одобрительно заворчали, но тут же умолкли, стоило Алтуде заговорить вновь:
— Я возглавил бунт рабов компании. Некоторых поймали. И их Ян Стадиг сжег заживо. Но большинство ушли в горы. За нами много раз посылали солдат, но мы сражались и отгоняли их, и они не смогли снова нас поработить…
У Алтуды был живой молодой голос, гордый и сильный, и хотя Хэл еще не видел его лица, но уже почувствовал, что его тянет к этому человеку.
— Но если вы сбежали, то как ты очутился здесь, в Берлоге Скеллума? — пожелал узнать один из английских матросов.
Теперь все они внимательно прислушивались. И история Алтуды тронула даже самых суровых из них.
— Я вернулся, чтобы спасти кое-кого, еще одного раба из тех, что остались здесь, — объяснил Алтуда. — Но когда я пришел в колонию, меня узнали и предали.
Все долго молчали.
— Женщина? — произнес наконец чей-то голос. — Ты вернулся за женщиной?
— Да, — подтвердил Алтуда. — За женщиной.
— В Эдеме всегда находится какая-нибудь Ева, чтобы подстрекнуть нас на какое-нибудь безрассудство! — воскликнул один из матросов, и все засмеялись.
А потом кто-то спросил:
— Она твоя возлюбленная?
— Нет, — ответил Алтуда. — Я вернулся за своей младшей сестрой.
На банкете, который губернатор Клейнханс дал в честь своего преемника, присутствовало тридцать гостей. Это были все наиболее важные члены администрации колонии со своими женами.
С почетного места Петрус ван де Вельде с восхищением и предвкушением оглядывал длинный палисандровый стол. Над ним висели массивные люстры — в каждой горело по пятьдесят ароматных свечей. Они так освещали большой зал, что казалось — сейчас день, и их огоньки, сверкая, отражались в серебряных приборах и хрустальных бокалах.
Уже несколько месяцев, с самого момента отплытия из порта Тринкомали, ван де Вельде был вынужден довольствоваться всякой дрянью, приготовленной на камбузе галеона, а потом грубой пищей английских пиратов. Теперь же его глаза сверкали, а рот наполнялся слюной, когда он рассматривал кулинарные изыски, стоящие перед ним.
Ван де Вельде протянул руку к высокому бокалу, что стоял перед ним, и глотнул редкого вина из Шампани. Крохотные пузырьки вскипели у него во рту, подхлестывая и без того уже необъятный аппетит.
Свое назначение ван де Вельде считал большой удачей, благодарить за которую следовало связи его жены в Совете Семнадцати. Здесь, на самой оконечности Африканского континента, в обе стороны шли бесконечные караваны кораблей, доставлявшие в Столовую бухту предметы роскоши из Европы и с Востока. И все это можно было получить задаром.
Он мысленно проклял Клейнханса за слишком долгую приветственную речь, из которой не слышал почти ни слова. Все его внимание поглощали ряды серебряных блюд, выстроившихся перед ним.
Глаза ван де Вельде разбегались. На столе были маленькие молочные поросята, зажаренные до румяной корочки; толстые куски говяжьего филея, истекающие роскошным мясным соком, окруженные дымящимися бастионами жареного картофеля; горы нежных молодых цыплят, голубей, уток и жирных гусей… Пять разных сортов атлантической рыбы, душистых благодаря карри, яванским специям и приправам из Шри-Ланки и Индии; высокие пирамиды огромных алых лобстеров, изобиловавших в этом южном океане; огромное количество фруктов и сочных овощей из садов компании… и шербет, и засахаренные фрукты, и сладкие кремы, и пирожные, и бисквиты со взбитыми сливками, и конфитюр, и все сладости, какие только могли изобрести рабы-повара на кухнях. И все это, конечно, дополняли корзинки с разнообразными сырами, доставленными кораблями компании из Голландии, и чаши с соленой сельдью из Северного моря и копченым мясом диких кабанов и лососей.
За каждым стулом стоял домашний раб в зеленой ливрее компании, готовый заново наполнить бокал и тарелку ловкими руками в белых перчатках. Замолчит ли когда-нибудь этот человек, молча сердился ван де Вельде, но улыбался и кивал в ответ на благоглупости Клейнханса.
Наконец, отвесив поклон новому губернатору и гораздо ниже поклонившись его жене, Клейнханс опустился на свой стул, и все выжидающе посмотрели на ван де Вельде. Он окинул взглядом глупые лица и со вздохом встал, чтобы ответить на приветствие. Две минуты, сказал он себе, и выдал то, что от него ожидали услышать, закончив бодро:
— И в заключение могу только пожелать губернатору Клейнхансу благополучного возвращения на нашу родину и долгого счастливого отдыха!
Он живо сел и потянулся к своей ложке.
В этот день бюргеры впервые имели счастье наблюдать нового губернатора за столом. Среди них воцарилось изумленное и почтительное молчание, когда все увидели, с какой скоростью опустошается его суповая тарелка, — словно с болот в Зейдерзе стремительно схлынула вода во время отлива…
Потом, внезапно осознав, что когда почетный гость покончит с одним блюдом — тарелки сменят, они заторопились, чтобы не отставать. Однако, хотя среди гостей было много решительных едоков, никто не мог сравниться с губернатором, тем более что он получил фору.
Когда его суповая тарелка опустела, все тарелки сменились другими — на них громоздились крупные ломти молочных поросят. Первые две перемены блюд завершились в почти полном молчании, которое нарушалось только громкими глотками.
Во время третьей перемены Клейнханс опомнился и, как хозяин банкета, предпринял отважную попытку возобновить разговор. Он наклонился вперед, чтобы отвлечь внимание ван де Вельде от тарелки.
— Полагаю, вы захотите разобраться с вопросом английских пиратов прежде, чем приступите к другим делам? — спросил он.