Он снова поклонился и отступил назад, в общий ряд слуг.
— А это моя экономка, — сказал Клейнханс.
Но Катинка так погрузилась в свои мысли, что несколько секунд не понимала, что он говорит. А потом бросила рассеянный взгляд на женщину, которую представлял Клейнханс, и ее глаза расширились. И она внимательно посмотрела на экономку.
— Ее зовут Сакиина.
В тоне Клейнханса прозвучало нечто, чего Катинка сразу не поняла.
— Она очень молода для такого положения, — сказала она, чтобы выиграть время и разобраться.
Она сочла экономку такой же завораживающей, как и палач, но совершенно в другом роде. Сакиина была так мала ростом и изящна, что казалась скорее произведением искусства, чем существом из плоти и крови.
— Для ее расы характерно выглядеть намного моложе подлинного возраста, — пояснил Клейнханс. — У них такие вот маленькие, словно детские, тела… видите, тоненькая талия, а ручки и ножки — словно у куклы.
Он вдруг умолк, сообразив, что, пожалуй, нарушает правила приличия, рассуждая о частях женского тела.
Катинка ничем не дала понять, что ее развеселили слова Клейнханса. Этот старый козел испытывает страсть к женщине, подумала она, и еще раз внимательно рассмотрела подобные драгоценностям детали, к которым Клейнханс привлек ее внимание. На девушке красовалось платье с высоким воротником, но вставка спереди была легкой, полупрозрачной. Как и все остальное, груди девушки явно были маленькими, но безупречными. Катинка видела очертания и даже цвет сосков сквозь тонкий шелк — они походили на пару имперских рубинов, обернутых кисеей. А само платье, хотя и простого, классического восточного покроя, наверняка стоило не меньше пятидесяти гульденов. Сандалии девушки были расшиты золотом — слишком богато для домашней рабыни. А на шее юная экономка носила украшение из резного нефрита, словно какая-нибудь фаворитка китайского мандарина. Да, наверняка эта девушка являлась любимой игрушкой Клейнханса, решила Катинка.
Свой первый плотский опыт Катинка получила в тринадцать лет, на пороге женской зрелости. В уединении детской спальни няня познакомила ее с запретными радостями. Время от времени, когда того требовало воображение Катинки и подворачивалась возможность, она продолжала совершать путешествия на чарующие острова Лесбоса. И частенько находила в этом особое колдовское наслаждение, какого не мог ей доставить ни один мужчина.
И вот теперь, когда она перевела взгляд с детского тела на темные глаза, она ощутила дрожь желания, пробежавшую по животу и растаявшую в бедрах.
Глаза Сакиины горели жаром, как лава вулканов на ее родном Бали. Это вовсе не были глаза подавленного ребенка-раба, а глаза гордой, дерзкой женщины. Катинка ощутила вызов. Подчинить ее, обладать ею, а потом сломать ее. У Катинки участился пульс, дыхание стало коротким, когда она представила, как все это происходит.
— Иди со мной, Сакиина, — приказала она. — Я хочу, чтобы ты показала мне дом.
— Миледи…
Сакиина сложила вместе ладони и коснулась пальцами губ, кланяясь, но ее глаза смотрели на Катинку все с тем же мрачным, яростным выражением. Неужели это ненависть, подумала Катинка… и от этой мысли ее возбуждение лишь усилилось.
«Сакиина ее заинтриговала, я знал, что так должно быть. Она ее купит у меня, — подумал Клейнханс. — Я наконец избавлюсь от этой ведьмы».
Он прекрасно заметил вспышку страсти и эмоций между двумя женщинами. И хотя он не льстил себе, полагая, что может понять ум восточной рабыни, она была его собственностью уже почти пять лет, и он научился узнавать многие нюансы ее настроения. Мысль о расставании с ней наполняла его тревогой, но он знал, что должен это сделать ради собственного покоя и сохранения психического здоровья. Она уничтожала его. Клейнханс давно забыл, что такое быть спокойным, не мучиться страстью и неудовлетворенными желаниями, он хотел избавиться от рабской зависимости от этой ведьмы. Из-за нее он лишился здоровья. Его желудок разъедала изнутри горячая кислота диспепсии, он и вспомнить не мог, спал ли он за эти пять лет хоть одну ночь, не просыпаясь.
И он наконец избавился от ее брата, бывшего для него почти такой же мукой. А теперь и она должна исчезнуть. Клейнханс просто не мог больше выносить то, что подрывало само его существование.
Сакиина вышла из ряда слуг и послушно последовала за троицей — своим отвратительным хозяином, огромным грубым солдафоном и прекрасной, жестокой золотистой леди, которая, как почувствовала почему-то Сакиина, уже держала в своих изящных белых ручках ее судьбу.
«Но я ее вырву у нее! — поклялась себе Сакиина. — Этот гнусный старик не владел мною, хотя в последние пять лет он ни о чем другом и не мечтал. И эта золотистая леди-тигрица тоже никогда мной не завладеет. Клянусь священной памятью моего отца!»
Они все вместе прошли по высоким, полным воздуха комнатам резиденции. Сквозь зеленые жалюзи сочился медовый свет мыса, бросая резкие, как у зебры, полосы на выложенный плиткой пол. Катинка почувствовала, как поднимается ее дух в этой солнечной колонии. Ее наполнили беззаботность, страсть к новым, необычным приключениям и неизмеримым волнениям.
В каждой из комнат, куда они входили, Катинка ощущала едва заметное, изысканное влияние женщины. Дело было не только в наполнявшем их аромате цветов и благовоний, но и в чем-то еще, — Катинка понимала, что эти ощущения не мог породить печальный, старый и больной мужчина, шедший рядом. И ей не нужно было оглядываться назад, чтобы почувствовать присутствие женщины, создавшей эту ауру, — ее шелковое платье шелестело, золотые сандалии на крошечных ножках тихо шуршали по полу, запах цветов жасмина исходил от ее угольно-черных волос, а кожа пахла сладким мускусом.
Контрастом ко всему этому резко стучали по плиткам каблуки полковника, поскрипывала кожа его перевязи, позвякивал меч, висевший на его боку. Его запах был куда более сильным, чем запах той девушки. Он был мужским и оглушительным, представляя собой смешение запахов пота и кожи, а еще чего-то животного, как будто рядом двигался жеребец.
Катинка словно находилась в некоей эмоциональной оранжерее, все ее чувства разогрелись и остро воспринимали окружающее.
Наконец губернатор Клейнханс вывел их из дома, и они направились через лужайку туда, где стоял маленький бельведер, спрятавшийся под дубами. В этом милом летнем домике для гостей подготовили закуски, и Сакиина стала распоряжаться подачей блюд — взглядами и легкими, изящными движениями руки.
Катинка отметила, что Сакиина сначала сама пробовала крошку каждого нового блюда и отпивала по глотку каждого напитка, словно бабочка на раскрывшейся орхидее. Но ее молчание не было по-рабски скромным; когда все трое сидели за столом, присутствие этой женщины ощущалось очень остро.
Корнелиус Шредер сел так близко к Катинке, что его нога прижималась к ее ноге каждый раз, когда он слегка наклонялся, чтобы заговорить с женой губернатора. Они сидели лицом к заливу, где стоял на якоре «Стандвастигхейд» неподалеку от «Чайки Мори». Галеон пришел ночью, основательно нагруженный возвращенными специями и древесиной. И теперь этот корабль должен был увезти Клейнханса на север, так что губернатор спешил уладить все оставшиеся дела на мысе. Катинка ласково улыбалась старику через край своего бокала, прекрасно понимая, что в предстоящей сделке все преимущества — на ее стороне.
— Я хочу продать пятнадцать своих рабов, — сказал он ей, — и я подготовил список, полностью описал их личные качества, что они умеют, чему их обучали; там также указаны возраст и состояние здоровья. Пять женщин беременны, так что покупатель уже будет уверен в выгодности вложений.
Катинка скользнула взглядом по листу, протянутому ей, и положила список на стол.
— Расскажите мне о Сакиине, — велела она. — Ошибаюсь ли я, предположив, что в ней есть немного северной крови? Ее отцом был голландец?
Хотя Сакиина стояла неподалеку от них, Катинка говорила о девушке так, словно та была неодушевленным предметом, не способным слышать или испытывать человеческие чувства, — просто хорошеньким украшением или, может быть, живописной миниатюрой.
— Вы весьма наблюдательны, мадам. — Клейнханс склонил голову. — Но ее отцом был не голландец. Это был английский торговец, а ее мать — с Бали, но она получила хорошее воспитание. Когда я ее впервые увидел, она уже находилась в зрелом возрасте. Но сразу стало ясно, что в юности она обладала исключительной красотой. И хотя она была всего лишь наложницей, тот английский торговец обращался с ней как с женой.
Все трое бесцеремонно уставились на Сакиину, рассматривая ее лицо.
— Да, европейская кровь заметна. В оттенке кожи, в очертаниях глаз, — сказала Катинка.
Сакиина стояла, опустив взгляд, выражение ее лица не изменилось. Она спокойно продолжала исполнять свои обязанности.
— Что скажете о ее внешности, полковник? — Катинка повернулась к Шредеру и прижалась ногой к его ноге. — Мне всегда было интересно, что именно привлекает мужчин. Вы не считаете ее весьма соблазнительным маленьким существом?
Шредер слегка порозовел и повернул свой стул так, чтобы не смотреть на Сакиину в упор.
— Мадам, я никогда не испытывал склонности к туземным женщинам, пусть даже это полукровки.
Лицо Сакиины оставалось бесстрастным, хотя, стоя в каких-то шести футах от полковника, она прекрасно слышала его унизительные слова.
— Меня куда сильнее тянет к нашим милым голландским девушкам. Я бы не стал менять чистое золото на угольный шлак.
— Ах, полковник, вы так галантны! Завидую той голландской девушке из золота чистой пробы, которая захватит ваше внимание.
Катинка засмеялась, а полковник бросил на нее взгляд куда более выразительный, чем любые слова, что стремились сорваться с его языка, но он с трудом удержал их.
Катинка снова повернулась к Клейнхансу:
— Но если ее отец был англичанином, она, наверное, говорит по-английски? Это было бы полезным дополнением, ведь так?