— Ну, мы здесь не особо перетрудились, — благодушно заметил Дэниел и похлопал себя по животу.
Алтуда снова засмеялся.
— А ты посмотри в окно, — посоветовал он. — Там крепость, которую нужно достроить. Ты не будешь тут сидеть слишком долго. Поверь, я знаю, что говорю.
— Эй, Алтуда! — крикнул Дэниел. — Твоя сестра не англичанка, значит и ты тоже не англичанин. Так почему же ты так хорошо говоришь, как настоящий британец?
— Мой отец был из Плимута. А сам я никогда там не бывал. Тебе знакомо это место?
Раздался хохот, аплодисменты, посыпались замечания, и наконец за всех заговорил Хэл:
— Бог мой, Алтуда, если не считать Эболи и его друзей-африканцев, мы все из Девона! Ты просто один из нас, Алтуда!
— Вы же меня не видели. Должен предупредить, я на вас совсем не похож, — предостерег их Алтуда.
— Если ты хотя бы вполовину так хорош, как твоя сестра, то этого вполне достаточно, — заметил Хэл, и мужчины снова захохотали.
В первую неделю их плена они видели сержанта-тюремщика по имени Мансеер лишь тогда, когда им приносили котел с рагу или меняли солому на полу. Но на восьмое утро железная дверь наверху лестницы вдруг с грохотом открылась и Мансеер проревел вниз:
— Эй, становись по двое! Мы намерены смыть с вас немножко вони, а то судья задохнется, прежде чем успеет отправить вас к Стадигу Яну! Эй, встряхнулись!
Под охраной дюжины стражей они, разбившись на пары, разделись и помылись, а заодно прополоскали одежду под ручным насосом рядом с конюшнями.
На следующее утро их снова подняли с рассветом, и на этот раз их ждал каптенармус крепости вместе с кузнецом, чтобы заковать в кандалы, — но теперь не в одну длинную цепь, а попарно.
Когда открылась обитая железом дверь камеры сэра Фрэнсиса и оттуда вышел отец Хэла, с падающими на плечи волосами и густой бородой, юноша рванулся к нему, чтобы их сковали вместе.
— Как ты, отец? — с тревогой спросил он.
Хэл никогда не видел отца в таком состоянии — тот казался измученным и нездоровым.
Прежде чем сэр Фрэнсис сумел ответить, на него напал приступ кашля. Когда кашель наконец утих, он хрипло проговорил:
— Я бы предпочел здешнему воздуху хороший шторм в проливе, но я вполне хорош для того, что должно произойти.
— Я не хотел кричать тебе об этом через коридоры, но мы с Эболи придумали план побега, — шепотом сообщил Хэл. — Нам удалось поднять одну из плит пола в глубине камеры, и мы собираемся прорыть туннель под стеной.
— Голыми руками? — улыбнулся сэр Фрэнсис.
— Да, нам нужно найти какой-то инструмент, — признал Хэл. — Но когда мы его найдем…
Он кивнул с мрачной решительностью, и сердце сэра Фрэнсиса чуть не разорвалось от любви и гордости. «Я научил его быть бойцом и продолжать бороться, даже когда битва проиграна. Милостивый Господь, надеюсь, голландцы избавят его от той судьбы, которую приготовили для меня…»
В середине утра они все отправились со двора вверх по ступеням главного холла замка, превращенного в зал судебного заседания. Скованных попарно пленных провели к четырем рядам низких деревянных скамей в центре зала и усадили. Сэр Фрэнсис и Хэл очутились в середине первого ряда. Стражи выстроились с обнаженными саблями у стены.
У стены напротив пленников находилось возвышение, и на нем поставили тяжелый стол и высокий стул из темного тикового дерева. Это был трон судьи. К концу стола придвинули табурет, на котором уже сидел судебный писарь, что-то торопливо царапая в большой книге. Перед возвышением стояли еще два стола и стула. За одним столом сидел некто, кого Хэл уже много раз видел через окошко камеры. Как сообщил Алтуда, это был младший клерк из администрации компании. Его звали Якобс Хоп, и он, бросив на пленных нервный взгляд, больше на них не смотрел. Он шелестел какими-то документами, время от времени останавливаясь, чтобы отереть с лица пот большим белым шейным платком.
За вторым столом сидел полковник Корнелиус Шредер. Он выглядел так, как романтические поэты описывают галантных и добродушных солдат, — сияние значков и звезд, широкая перевязь через плечо… Его парик только что помыли, завитки волос падали полковнику на плечи. Шредер вытянул вперед скрещенные на уровне лодыжек ноги в сапогах, доходящих до бедер.
На столе перед ним лежали вразброс какие-то книги и бумаги, а среди них — шляпа полковника с плюмажем и меч Нептуна. Покачиваясь взад-вперед на стуле, он неотрывно смотрел на Хэла, и хотя Хэл пытался ответить таким же взглядом, он был вынужден в конце концов опустить глаза.
Потом вдруг у главного входа раздался шум, и, когда двери распахнулись, в зал ворвалась толпа горожан и поспешила занять места на скамьях по обе стороны прохода. Как только последнее место было занято, дверь снова закрыли прямо перед носами невезучих. Теперь в зале стало шумно от возбужденных, предвкушающих голосов; счастливые зрители изучали пленников и громко делились мнениями о каждом из них.
Одна часть зала была огорожена, и ее охраняли два солдата в зеленых мундирах с обнаженными саблями. За оградкой поставили ряд удобных мягких стульев.
Шум в зале усилился, и толпа сосредоточила внимание на важных персонах, которые выходили из дверей приемной. Первым шел губернатор Клейнханс, держа под руку Катинку ван де Вельде, за ним — лорд Камбр и капитан Лимбергер, беспечно болтавшие между собой. Они не обратили никакого внимания на шум, вызванный среди горожан их появлением.
Катинка заняла стул в центре ряда. Хэл уставился на нее, желая, чтобы она посмотрела в его сторону, подала знак, что узнает его и утешает. Он пытался заставить себя верить, что она никогда его не бросит, что она уже использовала все свое влияние и убедила мужа проявить милосердие, — но она погрузилась в беседу с губернатором Клейнхансом и ни разу не посмотрела на английских моряков. «Она просто не хочет, чтобы другие заметили ее беспокойство о нас, — убеждал себя Хэл, — но когда наступит момент, она наверняка даст показания в нашу пользу…»
Полковник Шредер тяжело топнул обутыми в сапоги ногами и встал. Он с бесконечным презрением окинул взглядом переполненный зал, и женщины-зрительницы слегка вздохнули и пискнули от восхищения.
— Этот трибунал собрался как представитель власти, возложенной на него почтенной Голландской Ост-Индской компанией от имени правительства Голландской республики и колоний. Прошу всех соблюдать тишину и встать перед председателем трибунала, его превосходительством губернатором Петрусом ван де Вельде.
Зрители поднялись с приглушенным бормотанием и в предвкушении уставились на дверь за возвышением. Некоторые из пленников тоже попытались встать, звякнув кандалами, но когда они увидели, что сэр Фрэнсис и Хэл не шелохнулись, то сразу опустились на свои места.
Из дальней двери появился председатель суда. Он тяжело поднялся на возвышение и оглядел сидевших пленников.
— Заставьте этих бандитов подняться! — внезапно проревел он, и толпа зрителей сжалась от страха при виде выражения его лица.
В мертвой тишине, последовавшей за этим взрывом, сэр Фрэнсис отчетливо произнес на голландском:
— Ни я, ни мои люди не признаем законности этого собрания, и мы не признаем права самоназначенного председателя проводить следствие и выносить приговор свободным англичанам, подчиненным только его величеству королю Карлу Второму.
Ван де Вельде раздулся, как огромная жаба. Его лицо налилось темной кровью, и он зарычал:
— Вы все пираты и убийцы! И данным мне Республикой правом, как представителю ее компании, и по праву морали и международного закона я могу вести этот трибунал! — Он умолк, чтобы перевести дыхание, а потом продолжил громче прежнего: — Я нахожу вас виновными в грубом и скандальном оскорблении этого суда, и я приговариваю вас к десяти ударам палкой немедленно!
Он посмотрел на командира стражи:
— Командир, отведите пленника во двор и сейчас же исполните приговор!
Четверо солдат поспешно отошли от стены и рывком подняли сэра Фрэнсиса на ноги. Хэла, прикованного к отцу, тоже поволокли к главному входу. Мужчины и женщины за их спинами вскочили со скамей и вытянули шеи, чтобы лучше видеть, а потом всей массой ринулись к дверям и окнам, когда сэра Фрэнсиса и Хэла вытолкали вниз по лестнице во двор.
Сэр Фрэнсис молчал, высоко держа голову и выпрямив спину. Его подтолкнули к коновязи для офицерских лошадей у входа в арсенал. Под громкие команды сержанта их с Хэлом поставили по обе стороны поручня, лицом друг к другу, а их кандалы зацепили за железный крюк.
Хэл ничего не мог поделать. Сержант сунул палец за воротник рубашки сэра Фрэнсиса и рванул, раздирая хлопок до пояса. А потом отступил назад и взмахнул легкой ротанговой тростью.
— Ты дал клятву рыцарства. Выдержишь все с честью? — шепотом спросил сэр Фрэнсис сына.
— Да, отец.
Трость свистнула в воздухе и опустилась на обнаженную спину. Сэр Фрэнсис поморщился.
— Это лишь детская игра по сравнению с тем, что должно последовать. Ты это понимаешь?
— Прекрасно понимаю.
Сержант ударил второй раз. Он старался попадать тростью в место предыдущего удара, и боль усиливалась с каждым разом.
— Не важно, что ты делаешь или говоришь, ничто и никто не может изменить полет красной кометы. Звезды определили мою судьбу, и ты не можешь вмешаться.
Трость снова прогудела в воздухе, опустилась — и тело сэра Фрэнсиса напряглось, а потом расслабилось.
— Если ты силен и упорен, ты выдержишь. И это будет моей наградой.
На этот раз, когда трость опустилась на напряженные мышцы его спины, он испустил короткий хриплый вздох.
— Ты — моя плоть и моя кровь. И через тебя я выживу.
Трость взлетала и опускалась снова и снова.
— Поклянись мне в последний раз. Подкрепи свою клятву в том, что ты никогда ничего не выдашь этим людям в тщетной попытке спасти меня.
— Отец, я клянусь тебе в этом, — прошептал в ответ Хэл.
Он побелел, как старая обветренная кость, слыша звон трости, наносившей жестокие удары.