— Держись, мой мальчик, — мягко произнес он уголком рта.
Хэл слегка выпрямился на жесткой скамье.
— Дорогая леди, мы знаем, что вы перенесли тяжкие испытания по вине этих нелюдей… — К этому моменту Шредер уже весь трясся от гнева, слыша о страданиях несчастной.
Катинка кивнула и изящно промокнула глаза кружевным носовым платочком.
— Думаете ли вы, — спросил Шредер, — что к подобным животным следует проявить милосердие? Или на них следует обрушить всю тяжесть и силу закона?
— Милостивый Иисус знает, что я всего лишь женщина, мое сердце полно любви ко всем Божьим творениям… — Голос Катинки жалобно надломился. — Но я знаю, что все в этом собрании согласятся со мной: простое повешение слишком хорошо для таких неописуемых злодеев…
Гул одобрения разнесся по рядам зрителей, потом перешел в глухое ворчание. Эти люди, как медведи в яме во время кормления, жаждали крови.
— Сожгите их! — пронзительно закричала какая-то женщина. — Их нельзя называть людьми!
Катинка подняла голову и впервые с того момента, как вошла в этот зал, сквозь застилавшие ее глаза слезы посмотрела на Хэла в упор.
Хэл вскинул подбородок и ответил таким же взглядом. Он чувствовал, как любовь и благоговение, которые он испытывал к ней, высыхают и съеживаются, как нежная виноградная лоза, пораженная черной гнилью.
Сэр Фрэнсис тоже почувствовал это и повернулся, чтобы посмотреть на сына. Он увидел лед в глазах Хэла и почти ощутил жар яростного пламени в его сердце.
— Она никогда не была достойна тебя, — тихо сказал сэр Фрэнсис. — И теперь, когда ты от нее отрекся, ты сделал еще один большой шаг к возмужанию.
«Неужели отец действительно все понял? — гадал Хэл. — Значит, для него не являлось тайной, что происходит? Получается, он знал о моих чувствах?»
Если так, отцу следовало уже давно осудить его…
Хэл заглянул в глаза сэра Фрэнсиса, боясь увидеть в них презрение и неприязнь. Но во взгляде отца он увидел только понимание. Ясно, что отец все знал, и, пожалуй, знал с самого начала. И, вместо того чтобы осудить сына, предлагал ему силу и искупление.
— Я совершил адюльтер, я опозорил звание рыцаря, — прошептал Хэл. — Я не могу больше называться твоим сыном.
Кандалы на запястье звякнули, когда сэр Фрэнсис положил руку на колено юноши.
— Нет, эта потаскуха просто сбила тебя с пути. Ненадолго. Ты не виноват. Ты всегда будешь моим сыном, а я всегда буду гордиться тобой, — шепотом произнес он.
Ван де Вельде нахмурился, посмотрев на сэра Фрэнсиса.
— Тишина! Прекратите болтать! Или вам хочется получить еще несколько ударов тростью?
Он снова повернулся к своей жене:
— Мадам, вы держались очень храбро. Я уверен, минхеер Хоп не захочет лишний раз вас тревожить.
И он перевел взгляд на несчастного клерка, с трудом поднявшегося на ноги.
— Мадам…
Это единственное слово, вырвавшееся у клерка быстро и ясно, как пистолетный выстрел, удивило самого Хопа ничуть не меньше, чем всех остальных.
— Мы… мы благодарим вас за свидетельство, и у нас нет вопросов.
На этот раз Хоп запнулся только на одном слове — «свидетельство» — и сел с победоносным видом.
— Хорошо сказано, Хоп.
Ван де Вельде одарил клерка добродушной отеческой улыбкой и с видом влюбленного слабоумного посмотрел на жену:
— Вы можете вернуться на свое место, мадам.
Снова послышалось утробное ворчание, когда все мужчины в зале пристально следили, как Катинка приподняла юбки — достаточно высоко, чтобы стали видны ее безупречные лодыжки, обтянутые белым шелком, — и спустилась с возвышения.
Как только она уселась на свое место, Шредер сказал:
— Теперь, лорд Камбр, можем мы побеспокоить вас?
Буззард, при полных регалиях, поднялся на возвышение. И принес клятву, положив ладонь на сверкающий желтый топаз на рукоятке своего кинжала.
Как только Шредер по протоколу установил, кто таков Буззард и чем занимается, он спросил:
— Вы знаете этого капитана пиратов Кортни?
— Как родного брата. — Камбр улыбнулся сэру Фрэнсису. — Некогда мы были очень близки.
— Но теперь нет? — резко спросил Шредер.
— Увы, мне больно говорить, но, когда мой старый друг начал меняться, наши пути разошлись, хотя я и до сих пор чувствую к нему большую привязанность.
— Как именно он изменился?
— Ну, он всегда был энергичным парнем, наш Фрэнки. Мы вместе бывали в долгих плаваниях, испытывая и дурные, и хорошие времена. И не было человека, которого я любил бы сильнее. Он был честным, храбрым и щедрым к друзьям… — Камбр умолк и изобразил глубокую печаль, сдвинув брови.
— Но вы говорите в прошедшем времени, милорд. Так что же изменилось?
— Изменился сам Фрэнсис. Поначалу это были мелочи — он стал жесток с пленными, суров с командой, порол и вешал, когда в том не было нужды. Потом он изменился и по отношению к старым друзьям, он лгал и обманывал их, скрывая их часть добычи. Он стал грубым и жестким человеком.
— Благодарю вас за откровенность, — кивнул Шредер. — Я вижу, вам не доставляет удовольствия открывать такое.
— Ни малейшего удовольствия, сэр, — грустно подтвердил Камбр. — Мне ненавистно видеть старого друга в цепях, хотя, видит Бог, он не заслужил милосердия за свое отвратительное поведение по отношению к честным голландским морякам и невинным женщинам.
— Когда вы в последний раз ходили в плавание вместе с Кортни?
— Это было совсем недавно, в апреле этого года. Наши корабли патрулировали у Игольного мыса, подстерегая галеоны компании, огибающие мыс, чтобы прийти сюда, в Столовую бухту.
По залу пронесся порыв патриотического гнева зрителей, но ван де Вельде не обратил на это внимания.
— Значит, вы тоже были корсаром? — Шредер злобно посмотрел на Камбра. — Вы тоже охотились на голландские корабли?
— Нет, полковник Шредер, я не был пиратом или корсаром. Во время недавней войны между двумя нашими странами я был законным капером.
— Ох, милорд, умоляю, объясните мне разницу между капером и пиратом.
— Все очень просто. Капер ходит под защитой патента, выданного ему королем на время войны, так что он правомочный воин. Пират же просто грабитель, человек вне закона, он нападает, не имея на то никаких санкций, кроме санкции владыки тьмы, самого Сатаны.
— Понимаю. Значит, вы имели патент, когда вы охотились на голландские корабли?
— Да, полковник. Имел.
— Можете ли вы предъявить нам этот документ?
— Конечно! — Камбр выудил из рукава мундира пергаментный свиток. И, наклонившись, передал его Шредеру.
— Благодарю вас.
Шредер развернул пергамент и поднял повыше, чтобы все увидели алые ленты и восковые печати. А потом прочитал вслух:
— «Да будет известно всем, что наш уважаемый Ангус Кокрейн, граф Камбр…»
— Отлично, полковник, — сердито перебил его ван де Вельде. — Незачем читать это до конца. Передайте это мне, будьте любезны.
Шредер поклонился:
— Как будет угодно вашему превосходительству.
Он передал губернатору документ. Ван де Вельде посмотрел на него и отложил в сторону.
— Прошу, продолжайте допрос.
— Милорд, было ли у Кортни, нашего пленника, такое же свидетельство от короля?
— Ну, в общем… если и было, я об этом не знал.
Буззард нагло ухмыльнулся, посмотрев на сэра Фрэнсиса.
— Но если бы такой патент существовал, как вы полагаете, вы бы знали об этом?
— Мы с сэром Фрэнсисом были очень близки. Между нами не было секретов. Да, он бы наверняка мне сказал.
— И вы никогда с ним это не обсуждали? — Шредер выглядел раздраженным, как учитель, чей ученик не выучил урока. — Никогда?
— О да… Теперь я припоминаю один случай. Я его спросил, есть ли у него королевское дозволение.
— И что он ответил?
— Он сказал: «Это же просто клочок бумаги! Мне незачем хлопотать о таком мусоре».
— То есть вы знали, что патента у него нет, и все же продолжали плавать в его компании?
Камбр пожал плечами:
— Шла война, да и в любом случае это не мое дело.
— Значит, вы ушли от мыса Агульяс с нашим пленным после того, как был подписан мир, и все равно продолжали нападать на голландские корабли. Вы можете нам это объяснить?
— Все очень просто, полковник. Мы не знали о заключении мира — до тех пор, пока я не встретился с одной португальской каравеллой, что шла из Лисабона в Гоа. И ее капитан сообщил мне о подписании мирного договора.
— Как назывался тот португальский корабль?
— Это был «El Dragao» — «Дракон».
— Пленник Кортни присутствовал при встрече?
— Нет, его патрульный пост был к северу от моего. Он был за горизонтом в то время.
Шредер кивнул.
— Где сейчас тот корабль?
— У меня есть экземпляр газеты из Лондона, всего трехмесячной давности. Ее привезли три дня назад на корабле компании, который сейчас стоит в заливе. — Буззард жестом фокусника извлек из рукава газетный листок. — «Дракон» пропал со всей командой в Бискайском заливе во время шторма, когда возвращался домой.
— А это значит, что нам не удастся получить подтверждение вашей встречи с ним у Агульяса?
— Вам остается лишь поверить мне на слово, полковник. — Камбр погладил свою пышную рыжую бороду.
— Но что вы сделали, когда узнали о мире между Англией и Голландией?
— Как честный человек, я мог сделать только одно. Я прекратил патрулирование и отправился на поиски «Леди Эдвины».
— Хотели предупредить, что война закончилась? — предположил Шредер.
— Разумеется, и сказать Фрэнки, что мой патент теперь недействителен и я возвращаюсь домой.
— Вы нашли Кортни? Вы передали ему новость?
— Я его нашел через несколько часов. Он был на расстоянии примерно в двадцать лиг к северу от моей позиции.
— Что он сказал, когда вы сообщили ему об окончании войны?
— Он сказал: «Может, она и кончилась для тебя, но не для меня. Дождь или солнце, ветер или штиль, война или мир, я намерен все равно охотиться на жирные сырные головы».