Двое зеленых мундиров из замка сопровождали Эболи, вышедшего на террасу. Его одели в пару обтягивающих черных штанов и белую хлопковую рубашку, хорошо демонстрирующую его широкую грудь и мощные руки. Он молча остановился перед Катинкой.
Катинка перешла на английский.
— На будущее… ты должен кланяться, когда появляешься передо мной, и должен называть меня «мистрис», а если забудешь, я велю Неторопливому Яну напомнить тебе об этом. Ты ведь знаешь, кто такой Неторопливый Ян?
— Да, мистрис, — пророкотал Эболи, не глядя на нее.
— Вот и хорошо. Я думала, ты можешь оказаться упрямым и мне придется усмирять и укрощать тебя. Но так все выглядит гораздо проще для нас обоих. — Она отпила глоток вина, потом медленно оглядела Эболи с головы до ног, склонив голову набок. — Я тебя купила, поддавшись порыву, и еще не решила, что с тобой делать. Но губернатор Клейнханс увозит с собой домой своего кучера. И мне понадобится новый.
Она повернулась к полковнику Шредеру:
— Мне приходилось слышать, что эти черные умеют обращаться с животными. Вы с этим согласны, полковник?
— Да, мадам. Они ведь и сами животные, так что между ними и домашними и дикими тварями, похоже, существует некая взаимосвязь. — Шредер кивнул и неторопливо оглядел Эболи. — Физически он прекрасный образец, но, конечно, не стоит искать в нем особого ума. Так что поздравляю вас с приобретением.
— Потом, наверное, можно будет скрестить его с Сакииной, — задумчиво произнесла Катинка.
Девушка-рабыня не шелохнулась, но она стояла к Катинке спиной, ее лица не было видно.
— Забавно будет посмотреть, что получится от смешения черной крови с золотистой.
— Да, весьма интересно, — кивнул Шредер. — Но вы не боитесь, что он может сбежать? Я видел, как он дрался на палубе корабля, и вообще, он ведь свирепый дикарь. Пожалуй, ножные кандалы стали бы для него самым подходящим нарядом, по крайней мере пока он не станет совершенно покорным.
— Не думаю, что придется причинять ему такие страдания, — возразила Катинка. — Я имела возможность наблюдать за ним в то время, когда была в плену. Он вроде преданного пса служил тому пирату Кортни, а еще более усердно — его отродью. Уверена, он ни за что не попытается сбежать, пока кто-то из них остается живым в тюрьме замка. Конечно, его будут на ночь запирать вместе с остальными, но в рабочее время пусть ходит свободно и исполняет свои обязанности.
— Безусловно, вам виднее, мадам. Но я бы сам ни за что не стал доверять такой твари, — предостерег ее Шредер.
Катинка снова повернулась к Сакиине:
— Я уже договорилась с губернатором Клейнхансом, что Фредрикус обучит Эболи своей работе. «Стандвастигхейд» еще дней десять простоит здесь. Времени достаточно. Пошли за ним сейчас же.
Сакиина присела в изящном по-восточному реверансе.
— Как прикажет мистрис, — ответила она и кивком велела Эболи идти за ней.
Она шла впереди Эболи по дорожке к конюшням, где Фредрикус ставил экипаж. Ее походка и осанка напомнили Эболи о юных девочках его родного племени. Их с детства обучали матери, заставляя носить на головах кувшины с водой. Спины девушек становились прямыми, они словно скользили над землей, как и эта азиатка.
— Твой брат Алтуда шлет тебе сердечный привет. Говорит, ты по-прежнему его тигровая орхидея.
Сакиина остановилась так резко, что шедший следом за ней Эболи едва не налетел на нее. Девушка стала похожа на сахарного медоноса, вдруг прервавшего полет и резко опустившегося на цветок протеи. Когда же она снова тронулась с места, Эболи заметил легкую дрожь в ее теле.
— Ты видел моего брата? — спросила она наконец, не оборачиваясь.
— Я ни разу не видел его лица, но мы разговаривали через дверь его камеры. Он сказал, что вашу мать звали Ашрет и что нефрит, который ты носишь, был подарен твоей матери твоим отцом в тот день, когда ты родилась. Он сказал, что, если я передам тебе все это, ты поймешь, что я его друг.
— Если он доверял тебе, то и я тебе доверяю. И тоже буду тебе другом, Эболи, — согласилась Сакиина.
— А я буду другом тебе, — негромко произнес Эболи.
— О, скажи мне, как там Алтуда? Он здоров? — попросила девушка. — Его избили? Его отдавали Неторопливому Яну?
— Алтуда недоумевает. Им никто до сих пор не занимался. Он провел в подземной тюрьме уже целых четыре месяца, и они не причинили ему вреда.
— Благодарю за это Аллаха!
Сакиина наконец обернулась и улыбнулась Эболи; ее лицо было таким же чудесным, как тигровая орхидея, с которой ее сравнивал Алтуда.
— Я могла немного повлиять на губернатора Клейнханса. И я сумела убедить его отложить суд над моим братом. Но теперь он уезжает, и я не знаю, что будет делать новый. Мой бедный Алтуда, он такой молодой и такой храбрый! Если его отдадут Неторопливому Яну, мое сердце умрет вместе с ним, так же медленно и так же тяжко…
— Есть человек, которого я люблю так же, как ты любишь брата, — негромко сказал Эболи. — И они оба сидят в одной темнице.
— Думаю, я знаю, о ком ты говоришь. Не его ли я видела в тот день, когда вас свели на берег в цепях и провели через парадный плац? Он прямой и гордый, как принц?
— Да, это он. И, как твой брат, он достоин свободы.
Сакиина снова слегка запнулась на ходу, но тут же скользнула дальше.
— О чем ты, Эболи, друг мой?
— Мы с тобой вместе. Мы можем постараться освободить их.
— Разве это возможно? — прошептала она.
— Алтуда уже сбежал однажды. Он разорвал путы и умчался, как сокол… — Эболи посмотрел вверх, на ослепительно синее африканское небо. — С нашей помощью он может опять вырваться на свободу, и Гандвана вместе с ним.
Они подошли к конюшням. Фредрикус взобрался на кучерское сиденье кареты и сверху вниз бросил взгляд на Эболи. Его губы раздвинулись, обнажая пожелтевшие от жевательного табака зубы.
— Как это черная обезьяна сможет управлять моей каретой и моей чудесной шестеркой? — поинтересовался он, глядя в пустоту.
— Фредрикус — враг. Не доверяй ему… — Губы Сакиины едва шевелились, когда она предостерегала Эболи. — Никому не доверяй в этом доме, пока мы не сможем снова поговорить.
Вместе с домашними рабами и большей частью мебели в резиденции Катинка купила у Клейнханса и всех лошадей его упряжки, и содержимое кладовых. Она написала для него распоряжение своим банкирам в Амстердаме. Сумма оказалась немалой, но Катинка прекрасно знала, что отец одобрит любые ее расходы.
Самой прекрасной из всех лошадей оказалась гнедая кобыла с сильными стройными ногами и изумительно очерченной головой. Катинка была отличной наездницей, но она не испытывала никаких чувств и тем более любви к животным, на которых сидела, и ее изящные белые руки были сильными и безжалостными. Она пользовалась испанским мундштуком, калечившим рот кобылы, и не жалела хлыста. Когда она загоняла очередное животное, она всегда могла купить другое.
Несмотря на все свои недостатки, Катинка была бесстрашна и любила бешеную скачку. Когда кобыла под ней танцевала и вскидывала голову от боли, Катинка твердо сидела в седле и выглядела ошеломительно элегантной. И теперь она гнала лошадь во всю ее силу, летя по крутой тропе и безжалостно избивая животное, когда оно сбивалось с шага или когда Катинке казалось, что лошадь готова отказаться перепрыгнуть через упавшее дерево, загородившее дорогу.
Лошадь уже взмокла от пота, как будто переплыла через реку. С ее губ падали хлопья пены, которая порозовела от крови на краях железного мундштука. Пена летела назад, на сапожки и юбку Катинки, но Катинка лишь возбужденно смеялась, несясь галопом к седловине горы. Она оглянулась через плечо. Шредер отстал корпусов на пятьдесят, если не больше; он добрался сюда другой дорогой, чтобы встретиться с Катинкой тайно. Его черный мерин тяжело дышал под тяжестью полковника, и, хотя Шредер тоже не жалел хлыста, его скакун не мог угнаться за кобылой.
Катинка не остановилась на седловине, а, наоборот, подгоняя животное хлыстом и маленькими, острыми как иглы шпорами, скрытыми под ее амазонкой, направила кобылу дальше, вниз по дальнему склону. Здесь падение стало бы настоящей катастрофой, потому что спуск был опасным, а кобыла уже выдохлась. Но опасность лишь возбуждала Катинку. Она наслаждалась ощущением сильного тела животного под собой, ощущением кожаного седла, колотившего ее по вспотевшим бедрам и ягодицам.
Они буквально скатились вниз по каменистому склону и вырвались на широкий луг рядом с речкой. Около половины лиги Катинка неслась вдоль течения, но, когда добралась до уединенной рощи магнолий, прямо после галопа резко остановила лошадь.
Перекинув ногу через переднюю луку дамского седла, она легко, как кошка, спрыгнула на землю в облаке юбок и кружев. Пока кобыла дышала с шумом кузнечных мехов и пошатывалась на ногах от изнеможения, Катинка стояла, упершись кулачками в бедра, и наблюдала за тем, как Шредер спускается по склону вслед за ней.
Он добрался наконец до луга и, подскакав к тому месту, где стояла женщина, спрыгнул на землю. Лицо его потемнело от гнева.
— Это безумие, мадам! — крикнул он. — Вы могли упасть!
— Я никогда не падаю, полковник! — Она засмеялась ему в лицо. — И не упаду, если вы меня не заставите.
Она внезапно шагнула к нему, обвила руками его шею и присосалась к его губам, как минога, с такой силой, что втянула себе в рот его язык. И когда руки полковника сжались вокруг нее, Катинка укусила его за нижнюю губу, да так, что выступила кровь, и она ощутила ее металлический вкус. Когда полковник взревел от боли, она разорвала объятия, приподняла юбку амазонки и легко отбежала на берег речки.
— Святая Мария, вы за это дорого заплатите, маленькая чертовка!
Полковник отер губы и, увидев на ладони кровь, погнался за Катинкой.
В последние дни Катинка играла с ним, доводя до грани безумия, обещая и обманывая, дразня и прогоняя, то становясь холоднее северного ветра, то разогреваясь, как тропическое солнце в полдень. Полковник терял рассудок и ничего уже не соображал от страсти, но его желание лишь подхлестывало Катинку. Терзая его, она и себя доводила до предела. И теперь желала Шредера почти так сильно, как он желал ее. Она хотела ощутить его внутри своего тела, хотела, чтобы он остудил ее жар. Время пришло тогда, когда Катинка уже просто не могла терпеть.