— Алтуда! — негромко позвал Хэл. — Ты не спишь?
— Привет, Хэл. В чем дело?
— Кто-то с воли интересуется тобой.
Последовало долгое молчание, пока Алтуда обдумывал услышанное.
— И кто спрашивает?
— Я не знаю.
Хэл не мог ничего объяснить, потому что был уверен: тюремщики их подслушивают.
Снова молчание.
— Догадываюсь, — сказал наконец Алтуда. — Да и ты тоже можешь сообразить. Мы о ней уже говорили. Ты можешь послать ответ? Сказать, что я жив.
Хэл потер уголек о стену, чтобы заострить его, и написал: «Алтуда в порядке».
И хотя он писал самыми маленькими буквами, прижимая их одну к другой, на листке больше не осталось свободного места.
На следующее утро, когда их вели на дневные работы к строительным лесам, Дэниел прикрыл Хэла на мгновение, необходимое, чтобы засунуть обрывок бумаги в ту же самую щель, откуда он его достал.
Поздним утром Эболи привез губернатора из резиденции и снова остановил карету у лестницы. И после того как ван де Вельде скрылся в канцелярском святилище Эболи очень долго оставался на кучерском месте. Наконец он рассеянно посмотрел на стайку краснокрылых скворцов, которые прилетели с утесов, чтобы устроиться на стенах восточного бастиона. С птиц его взгляд скользнул к Хэлу, и тот кивнул. Эболи снова спустился вниз и занялся лошадьми, после чего остановился у стены, чтобы покрепче завязать шнурки башмаков, и жестом фокусника извлек записку из щели в стене. Хэл вздохнул с облегчением, увидев это: у них теперь есть почтовый ящик.
Они не совершили ошибки и не пытались обмениваться записками каждый день. Иногда могла пройти неделя, а то и больше, прежде чем Эболи кивал Хэлу и засовывал в щель листок. Если у Хэла имелось послание, он подавал тот же сигнал, и Эболи оставлял для него бумажку и уголь.
Второе полученное Хэлом послание было написано тем же изящным тонким почерком: «А. в безопасности. Орхидея шлет свое сердце».
— Это та орхидея, о которой мы говорили? — крикнул Хэл Алтуде тем вечером. — Она посылает тебе свое сердце и говорит, что ты в безопасности.
— Не знаю, как она этого добилась, но должен поверить и быть ей благодарным и за это, и за многое другое…
В голосе Алтуды слышалось облегчение. Хэл поднес крохотный листок к носу, и ему показалось, что он чует исходящий от него легкий аромат. Он спрятал записку в сырую солому в углу камеры. И думал о Сакиине, пока его не одолел сон. Воспоминания о ее красоте были подобны огоньку свечи в зимней тьме подземелья.
Губернатор ван де Вельде был пьян. Он запил суп рейнским, рыбу и лобстера — мадерой. Баранье рагу сопроводило красное бургундское, оно же пошло к пирогу с голубятиной. Бифштекс губернатор основательно запил кларетом, перемежая его глотками доброго голландского джина.
Поднявшись наконец из-за стола, он с трудом, опираясь на руку жены, добрался до своего кресла у камина. Обычно она не проявляла к нему такого внимания, но в этот вечер настроение у нее было прекрасным, она смеялась над его шутками, на которые в другом случае просто не обратила бы внимания, и сама наполняла его бокал изящной ручкой, когда тот становился пустым всего наполовину.
Если подумать, губернатор вообще не помнил, когда они в последний раз ужинали наедине, только вдвоем, как пара влюбленных.
В кои-то веки ему не пришлось мириться ни с обществом всякой неотесанной деревенщины из колонии, ни с подобострастной лестью честолюбивых служащих компании, ни — будь он особенно проклят — с позерством хвастливой свиньи Шредера.
Ван де Вельде откинулся на спинку глубокого кожаного кресла у огня, и Сакиина принесла ему коробку отличных голландских сигар, чтобы он выбрал одну. Когда девушка держала перед ним тонкую горящую свечу, губернатор похотливо уставился в вырез ее платья. Мягкие выпуклости девической груди, между которыми приютилось экзотическое нефритовое украшение, так его тронули, что губернатор ощутил, как приятно надувается его пах.
Катинка наклонилась к камину, но при этом так хитро глянула на мужа, что он на мгновение испугался, не заметила ли она, как он пожирал взглядом грудь девушки. Но потом она улыбнулась, взяла кочергу, что грелась в огне, и окунула ее раскаленный докрасна конец в глиняный кувшин с душистым вином. Вино вскипело, испуская пар, а Катинка, положив кочергу на место, налила вино в бокал и поднесла мужу, пока то не остыло.
— Моя прекрасная жена! — Язык губернатора слегка заплетался. — Моя прелестная малышка…
Он поднял бокал, приветствуя Катинку.
Но он не был настолько пьян или настолько доверчив, чтобы не понимать: за столь необычную доброту придется платить. Так всегда бывало.
Опустившись на колени возле мужа, Катинка посмотрела на Сакиину, стоявшую неподалеку.
— На сегодня все, Сакиина. Можешь идти. — И она понимающе улыбнулась рабыне.
— Желаю вам сладких райских снов, господин и госпожа.
Сакиина изящно поклонилась и выскользнула из комнаты. Она задвинула за собой резную восточную дверь-ширму и тут же опустилась перед ней на колени, прижавшись ухом к створке. Таков был приказ ее хозяйки.
Катинка желала, чтобы Сакиина стала свидетельницей того, что произойдет между ней и мужем. Она знала, что так еще крепче затянет узел, что привязывал к ней молодую рабыню.
Теперь Катинка зашла за спинку кресла мужа.
— У тебя была такая тяжелая неделя, — мягко произнесла она. — Мало того что тело того пирата украли с эшафота, так теперь еще и приказ Семнадцати о переписи и новом налогообложении… Бедный мой муженек, позволь помассировать тебе плечи.
Она сняла с губернатора парик и поцеловала его в макушку. Короткие волоски укололи ей губы, и она отшатнулась, сжав пальцы на его толстых плечах. Ван де Вельде вздохнул от удовольствия, и не только потому, что почувствовал, как расслабляются его мускулы, но и потому, что опознал в действиях жены прелюдию к ее редким сексуальным дарам.
— Насколько ты меня любишь? — спросила она и наклонилась, чтобы укусить мочку его уха.
— Я тебя обожаю, — пробормотал он. — Я тебя боготворю!
— Ты всегда так добр ко мне… — В голосе Катинки послышалась легкая хрипотца, от которой у губернатора мурашки побежали по коже. — Я тоже хочу быть добра с тобой. Я написала отцу. Я объяснила ему, что нет твоей вины во всей этой истории с пиратами, с пропажей груза. Я отдам это письмо капитану галеона — он собирается вернуться домой и сейчас стоит на якоре в заливе, — чтобы он лично вручил его папе.
— Можно мне взглянуть на это письмо, пока ты его не запечатала? — осторожно спросил ван де Вельде. — Оно могло бы иметь больше веса, если бы я приложил к нему свой собственный доклад Семнадцати, я все равно буду отправлять его тем же кораблем.
— Конечно можешь. Я его принесу тебе утром, перед тем как ты отправишься в замок.
Она снова коснулась губами головы мужа, а ее пальцы соскользнули с его плеч на грудь. Катинка расстегнула пуговицы его камзола и сунула руки внутрь. Сжав его толстую грудь, она принялась месить ее, как тесто.
— Ты такая хорошая женушка, — пробормотал ван де Вельде. — Мне бы хотелось подарить тебе что-нибудь в знак моей любви. Чего тебе хочется? Каких-нибудь драгоценностей? Зверюшку? Нового раба? Скажи своему старому Петрусу.
— Есть у меня одна маленькая прихоть, — с напускной застенчивостью ответила Катинка. — У тебя в тюрьме есть один человек…
— Один из пиратов? — рискнул предположить ван де Вельде.
— Нет, это раб по имени Алтуда.
— А, ну да… Я о нем слышал. Бунтовщик и беглец! Я с ним разберусь на ближайшей неделе. Его смертный приговор уже лежит на моем столе, ждет подписи. Что, отдать его Неторопливому Яну? Тебе хочется посмотреть? В этом дело? Ты хочешь поразвлечься? Да разве я могу тебе отказать?
Катинка потянулась вниз и начала развязывать шнурки его бриджей. Ван де Вельде вытянул ноги и удобно откинулся на спинку кресла, чтобы облегчить ей задачу.
— Нет, я хочу, чтобы ты его помиловал, — прошептала Катинка ему на ухо.
Губернатор резко выпрямился.
— Ты с ума сошла! — выдохнул он.
— Как это грубо — называть меня сумасшедшей! — Катинка надула губы.
— Но… но он же беглец! Он и его банда головорезов убили двадцать солдат, которых отправили на их поимку! Я никогда не смогу его освободить!
— Я знаю, что освободить его ты не можешь. Но я хочу, чтобы ты оставил его в живых. Ты можешь отправить его на работы на стены твоего замка.
— Я не могу этого сделать. — Губернатор покачал бритой головой. — Даже ради тебя.
Катинка обошла кресло и опустилась перед мужем на колени. Ее пальцы снова захлопотали над его бриджами. Он попытался сесть прямо, но Катинка толкнула его на спинку кресла и просунула руку в его штаны.
«Да будут свидетелями все святые, этот старый извращенец даже для меня — трудная задача, — думала она при этом. — Он же мягкий и белый, как тесто, которое не поднялось…» И прошептала:
— Даже ради твоей собственной любимой жены?
И посмотрела на него повлажневшими фиолетовыми глазами, думая: «Ну, так немножко лучше… Кажется, эта увядшая лилия шевельнулась…»
— Я хочу сказать, это будет очень трудно…
Губернатор оказался в весьма затруднительном положении.
— Да, я понимаю, — мурлыкнула Катинка. — Но ведь и мне нелегко было сочинить письмо отцу. И мне будет очень неприятно, если придется его сжечь…
Она встала и приподняла юбки, как будто собиралась перешагнуть что-то высокое. От талии и ниже она оказалась нагой, и глаза ван де Вельде выпучились, как у трески, которую внезапно выдернули из-под воды. Он снова попытался выпрямиться и в то же время дотянуться до жены.
«Да ты ни разу больше на меня не залезешь, ты, здоровенный кусок свиного сала, — думала Катинка, нежно улыбаясь мужу и удерживая его в кресле за плечи обеими руками. — Ты же в последний раз чуть не задавил меня насмерть!»
Она села на его колени, как будто оседлала кобылу.
— Ох, сладкий Иисус, ты же такой могущественный человек! — воскликнула она, сама овладевая мужем.