Далеко-далеко справа они уже видели синее пятно океана, сливавшееся с бледно-голубым, как яйцо цапли, небом. Однако местность внизу, вопреки ожиданиям Хэла, оказалась не обычной равниной: холмы перемежались волнистыми зелеными лугами и полосами темно-зеленых лесов, которые как будто тянулись вслед за путаницей множества небольших рек, стремившихся к морю.
Слева от путников высился другой горный хребет, и его неровные голубые вершины тянулись параллельно берегу моря, создавая крепостной вал, защищавший таинственные внутренние районы континента. Острый взгляд Хэла различил темные пятна на золотистых травянистых равнинах — они двигались подобно теням от облаков, хотя в небе облаков не было. Он видел клубы пыли, что тянулись за бегущими стадами диких копытных, и время от времени замечал даже солнечные блики на гладких рогах и слоновьих бивнях.
— Да эта земля наполнена жизнью! — негромко сказал он Сакиине, стоявшей у его плеча. — Наверное, там внизу есть и такие существа, каких никогда не видывал человеческий глаз. Может быть, даже огнедышащие драконы, единороги и грифоны!
Сакиина вздрогнула и слегка сжалась, хотя солнце еще стояло высоко и грело землю.
— Я видела такие существа на тех картах, что принесла тебе, — согласилась она.
Перед ними теперь лежала тропа, истоптанная большими круглыми следами слонов и помеченная кучами их рассыпчатого желтого помета. Тропа, петляя, шла вниз по склону, выбирая наиболее удобные спуски, огибая глубокие расщелины и опасные провалы, и Хэл пошел по ней.
По мере их спуска картина ландшафта внизу становилась все более отчетливой. Хэл даже узнал теперь некоторых животных, что бродили по равнине. Черную массу жвачных окружали золотистые дымки пыли и тучи птиц; должно быть, это были дикие буйволы, о которых говорил Эболи. Он их называл ньяти и предупреждал Хэла, что они очень свирепы. Таких существ Хэл видел по нескольку сотен в каждом из трех стад на равнине.
За ближайшим стадом буйволов виднелось небольшое стадо слонов. Хэл помнил этих животных с тех пор, как давным-давно наблюдал за ними в лагуне. Но он прежде не видел их в таком количестве. Здесь паслось не меньше двадцати огромных серых самок, каждая с маленьким слоненком, бежавшим следом за ней; эти малыши напоминали поросят. И еще Хэл увидел трех или четырех гигантских самцов, подобных холмам из серого гранита; он с трудом мог поверить в размеры этих патриархов, в длину и толщину их блестящих желтых клыков.
Были там и другие животные, не такие огромные, как слоны-самцы, но массивные и такие же серые; Хэл поначалу и их принял за слонов, но, когда отряд спустился еще ниже, он рассмотрел одинокие черные рога, чуть ли не в человеческий рост, что украшали огромные сморщенные морды. Тогда он вспомнил рассказ Сабаха об этих бешеных существах, одно из которых пронзило своим рогом и убило женщину Йоханнеса. Эти рхен-остерс, как называл их Сабах, были, похоже, одиночками по натуре, потому что держались в стороне от себе подобных и каждый прятался в тени собственного дерева.
Шагая во главе их маленькой колонны, Хэл услышал, как его догоняют легкие шаги — шаги, которые он так хорошо знал и любил. Сакиина оставила свое место в середине отряда, как часто это делала, если находила предлог какое-то время пройти рядом с Хэлом.
Она взяла его за руку и зашагала в ногу.
— Не хочу идти одна в этом новом краю. Хочу быть рядом с тобой, — негромко произнесла она, а потом посмотрела на небо. — Смотри, ветер поворачивает на юг, облака сгустились у вершин гор. Буря приближается.
Ее предсказание оказалось своевременным. Хэл сумел довести людей до какой-то пещеры в склоне горы, и они спрятались там до того, как разразился шторм. Им пришлось просидеть в пещере три длинных дня и три ночи, пока буря не утихла.
Но когда они наконец вышли наружу, все вокруг сияло свежестью, небо очистилось и сверкало яркой, обжигающей синевой.
Еще до того как «Золотая ветвь» отошла от мыса Доброй Надежды и легла на курс, намереваясь обогнуть его, капитан Кристофер Луэллин успел пожалеть о том, что взял на борт платного пассажира.
Он быстро понял, что полковник Шредер принадлежит к тем людям, которые мало кому могут понравиться. Пассажир оказался надменен, прямолинеен и крайне самоуверен. У него были собственные непоколебимые взгляды на любой предмет, и он ничуть не смущался, выражая их.
— Он обходится с противником, как собака с блохами, — сказал Луэллин своему помощнику.
На второй день после выхода из Столовой бухты Луэллин пригласил Шредера поужинать вместе с ним и некоторыми из офицеров в каюте на корме. Будучи человеком воспитанным, капитан даже в море поддерживал высокий стиль. Имея такие деньги, какие он заработал в недавней войне, он мог себе позволить проявить вкус к подобным вещам.
Строительство и спуск на воду «Золотой ветви» обошлись почти в две тысячи фунтов, и это было, наверное, самое красивое судно такого класса. Его пушки были только что отлиты, паруса сшиты из наилучшей парусины. Каюта капитана была обставлена с большим вкусом и отличалась от всего, что можно увидеть на военных кораблях, но и военные качества корабля ничуть не пострадали в уступку роскоши.
Во время плавания через Атлантику Луэллин, к собственному восторгу, увидел, что мореходные качества «Золотой ветви» именно такие, на какие он надеялся. В открытом море при попутном ветре корабль на всех парусах резал воду как бритва, набирая огромную скорость, и сердце капитана буквально пело, когда он ощущал под ногами палубу.
Большинство его офицеров и сержантов служили с ним со времени войны и проявили профессионализм и храбрость; на этот раз он взял на борт еще одного младшего офицера, четвертого сына виконта Уинтертона.
Лорд Уинтертон был мастером-навигатором ордена, одним из самых богатых и влиятельных людей в Англии. Он владел целым флотом каперов и торговых судов. А Винсент Уинтертон отправился в свое первое плавание, отданный отцом под попечительство Луэллина. Винсенту еще не исполнилось двадцати лет, но он имел хорошее образование и обладал открытыми и приятными манерами, чем сразу снискал уважение и симпатию и среди матросов, и среди офицеров. Он тоже был одним из гостей на ужине у Луэллина в тот второй вечер плавания.
Ужин начался оживленно и весело: все англичане пребывали в прекрасном настроении, все были довольны отличным кораблем и обещанием славы и золота, что ждали их впереди.
Однако Шредер был мрачен и отчужден.
Когда второй бокал вина согрел всех, Луэллин заговорил через всю каюту:
— Винсент, мальчик мой, ты не исполнишь для нас что-нибудь?
— Неужели вы готовы снова терпеть мои кошачьи завывания, сэр?
Молодой человек смущенно засмеялся, но все остальные поддержали капитана:
— Давай, Винни! Спой нам что-нибудь!
Винсент Уинтертон встал и отошел к небольшим клавикордам, что были намертво прикреплены тяжелыми бронзовыми полосами в одной из главных балок корпуса корабля. Он сел, откинул назад длинные густые локоны и осторожно тронул клавиши.
— И что вам спеть?
— «Зеленые рукава»! — предложил кто-то.
Но Винсент слегка поморщился:
— Да вы ее слышали уже сотню с лишним раз: с тех пор как мы отплыли из дома.
— «Матушка моя»! — предложил другой офицер.
На этот раз Винсент кивнул, чуть откинул назад голову и запел сильным, уверенным голосом, преобразившим сентиментальную песенку и даже вызвавшим слезы на глазах у многих; кое-кто притопывал ногами в такт песне.
Шредер мгновенно и необъяснимо исполнился неприязни к привлекательному юноше, такому милому и популярному среди своих, такому уверенному в себе и безмятежному благодаря высокому титулу и привилегированному рождению. Шредер в сравнении с ним чувствовал себя стареющим и неинтересным. Он никогда не вызывал у окружающих естественного восхищения и внимания, как этот молодой человек.
Он напряженно сидел в углу, не замечаемый всеми этими людьми, которые совсем недавно были его смертельными врагами; они, как он знал, презирали его как скучного иностранца и простого сухопутного солдата, не видя в нем члена их избранного океанского братства. Шредер понял, что его неприязнь постепенно превращается в живую ненависть к этому юноше с красивым гладким лицом и с голосом, подобным звону храмовых колоколов.
Когда песня закончилась, последовал момент молчания, внимательного и почтительного. Потом все разразились аплодисментами, послышались возгласы:
— Ох, вот это отлично!
— Браво, Винни!
Раздражение Шредера стало уже невыносимым.
Аплодисменты продолжались так долго, что надоели певцу: Винсент встал из-за клавикордов и махнул рукой, прося всех прекратить.
В наступившей после этого тишине Шредер произнес негромко, но отчетливо:
— Кошачьи завывания? Нет, сэр, это оскорбление кошачьего рода.
В небольшой каюте все ошеломленно застыли. Молодой человек покраснел, его рука инстинктивно легла на рукоять кортика, который он носил на изукрашенном поясе, — но Луэллин резко выдохнул:
— Винсент!
И покачал головой.
Юноша неохотно убрал руку от оружия, после чего заставил себя улыбнуться и отвесить едва заметный поклон.
— У вас исключительный слух, сэр. Ценю вашу разборчивость.
Он вернулся на свое место и отвернулся от Шредера, чтобы заговорить с соседом по столу. Неловкий момент миновал, все остальные гости расслабились, заулыбались и присоединились к беседе, демонстративно игнорируя полковника.
Луэллин взял с собой повара из дома, а на мысе Доброй Надежды на корабль загрузили свежее мясо и овощи. Ужин был так же хорош, как любой из тех, что подают в кофейнях и пивных на Флит-стрит, беседа текла приятно, ее пересыпали шутки и веселые подкалывания, каламбуры с двойным смыслом и модный жаргон. По большей части Шредер не понимал этого языка, и его негодование разрасталось, как набирает силу тропический циклон.
Он сделал свой вклад в общий разговор, язвительно упомянув о победе голландцев на Темзе и захвате «Короля Карла», гордости английского военного флота и тезки их обожаемого суверена. Все снова замолчали, смерив Шредера ледяными взглядами, а потом опять заговорили, как будто он ничего и не говорил.