Но вот что интересно: эти хищники очень любят мед. В Маньчжурии их даже называют "медовыми собаками". Найдя диких пчел, харзы обязательно разорят их улей. Рассказывают, что звери опускают в улья свои длинные хвосты, вымазывают в меде, а потом облизывают. Приходят они и на пасеки, чтобы полакомиться медом, но там в узкий леток, да еще снизу, хвост не просунуть, остается отгрызать углы или поднимать крышки ульев. Эти попытки не всегда успешны.
Выделения прианальных желез у харзы, как и у росомахи, с очень резким и стойким запахом. Случалось наблюдать, как этот хищник вытаскивал барсуков из нор. Вероятно, это ему удается лишь после "газовой атаки", от которой чистоплотные барсуки впадают в обморочное состояние. Иначе харза вряд ли справится с барсуком, скорее он ее задавит, тем более в своей норе, где хозяину и стены помогают.
Гон у харзы бывает летом, в июне-июле. Как и у большинства животных, самцы с боем завоевывают право оставить потомство, и это удается лишь сильным и ловким. Во время гона харзы утрачивают обычную осторожность, к ним можно подойти почти вплотную.
Однажды я долго шел по напоенному июльским зноем уссурийскому лесу, к вечеру изрядно устал и присел на поляне у подножья крутой, густо заросшей кедрами, дубами, ильмами, бархатом сопки. Томительную тишину нарушали птичьи голоса, загадочные лесные шорохи, вдали чуть слышно звенели переливы горной реки.
В какое-то мгновение эту тишину пронзили резкие звериные голоса, послышался шум быстро приближающихся животных. Через минуту на поляну, буквально под ноги, выскочили 2 крупные харзы и слились в ярко-пестрый мечущийся клубок, из которого летели клочья шерсти; обе остервенело кричали. Драка была настолько свирепой, что я подумал: кто-то из них, конечно, погибнет. Я попытался спугнуть их своим криком — никакого внимания. Только третья харза, которую я, видимо, сразу не заметил, метнулась в лес, и я решил, что это самцы дерутся из-за самки.
Я уже закладывал в ствол ружья холостой патрон, но один из драчунов в мгновенье ока вскочил на дерево и улегся на нижний сук, открыв пасть, тяжело дыша и зло сверкая глазами. Сдался, видимо, уступил. До смерти драться не пожелал. Победитель тоже не стал добивать противника. Он был удовлетворен победой. Сначала лег, было, и стал зализывать раны, но, вспомнив о причине драки, умчался вслед обольстительнице. Неудачник спрыгнул с дерева и понуро поплелся в другую сторону — "третий должен уйти".
Детеныши появляются весной. Их обычно 3–4, но бывает и больше. Однажды нашли гнездо харзы, в котором было 8 щенят. Растут они быстро и уже к осени становятся почти такой величины, как взрослые. С этого времени и всю зиму родители обучают молодое поколение, охотясь семьями.
Раньше часто писали о том, как вредны харзы, и призывали к их уничтожению. Вероятно, эти призывы в какой-то мере имели обоснование: 20–30 лет назад эти хищники были более многочисленны. Сейчас же поголовье сильно сократилось, наносимый ими вред очень незначителен, и этого зверя не только нельзя уничтожать, но пора взять под охрану. Не будем забывать, что харза — очень характерный представитель неповторимой фауны амуро-уссурийских лесов, а в других краях нашей страны этого зверя нет.
Я внимательно слежу за изменением численности харзы, оно вызывает определенное беспокойство. Еще двадцать лет назад хищница была обычной в кедрово-широколиственных лесах левобережного Приамурья, теперь же там она крайне редка. И на Северном Сихотэ-Алине ее все меньше и меньше. Северная граница распространения харзы быстро отступает к югу…
Маленькие храбрецы
Маленькие храбрецы
В полночь выпала пороша, к утру прояснилось, а когда побагровевшее от холода солнце осветило гребенки лиственниц на недалеком горном перевале, красный столбик термометра оцепенело застыл у цифры 38.
Нам с проводником предстояло сделать небольшой переход за перевал — этак километров пятнадцать; дорогу мы знали, а потому, "уходя от мороза", двинулись часов в одиннадцать, когда солнце уже вошло в свою невеликую зимнюю силу и снег заискрился удивительной чистотой и свежестью.
С нами бежала небрежно, но легко и красиво, забросив скрученный в кольцо хвост на спину, крупная лайка — опытный и испытанный охотничий пес. Она старательно прочесывала тайгу, не оставляя без внимания ни вывороченное дерево, ни еловую крону, ни пустоты в корнях или камнях. И даже в снег то и дело совала свой нос, принюхиваясь, а потом отфыркиваясь.
Деловито заглянув под валежину, собака вдруг заволновалась и, завиляв хвостом, исчезла под ней, но тут же выскочила с другой стороны и кинулась в густую и дружную семью старых елей у ключа. А через полминуты залаяла, да так звонко и азартно, что мы решили: соболя взяла.
Лайка вертелась вокруг кучи снесенного летним паводком мусора, совала нос под него то там, то здесь, взволнованно сопела, фыркала, взлаивала и поскуливала. Зверек находился, конечно же, под мусором, и мы стали помогать собаке, вороша его палками. Мелькнуло раз и два в этой куче что-то белое, и тут пришло разочарование: не соболь там был — горностай.
А собака металась от резкого запаха, с помощью которого зверек оборонялся, она фыркала, кашляла, даже пустила слезу, но не отступала.
В какой-то миг устоявшуюся густую тишину морозного воздуха вдруг разорвал истошный, отчаянный и обиженный собачий лай, даже не лай, а визг. Собака трясла головой, пытаясь сбросить горностая, вцепившегося ей в нос зубами и когтями. И было так странно видеть здоровенного пса, атакованного крошечным зверьком, в котором весу было раз в сто меньше. Да и атака была невиданно дерзкая и беспредельно отважная.
Мы кинулись выручать собаку и уже были рядом, как горностай пружинисто оттолкнулся от собачьего носа, взвился в воздух, отскочил метров на пять, зло оглянулся на нас, а потом легкими и уверенными прыжками понесся к полуповаленной валежине и вскочил на нее.
Собаке стало не до горностая — она слизывала кровь, капавшую с носа, повалившись на снег. Я торопливо полез в рюкзак за фотоаппаратом и помчался к валежине, на ходу расстегивая футляр, взводя затвор и устанавливая выдержку. А горностай как бы позировал, его застывшая маленькая грациозная фигурка была воплощением энергии, ловкости, смелости, и, пожалуй, весь его вид говорил о чувстве собственного достоинства. Он неподвижно стоял столбиком, опустив передние лапки вдоль живота, на фоне черной коры валежины выделялось его белым-белое тело, а на мордочке антрацитово чернели бусинки глаз и кончик носа темнел в центре жесткого веера светлых усов. Только хвост с угольно-черным, будто тушью окрашенным кончиком, ходил туда-сюда, то поднимаясь восклицательным знаком, то изгибаясь вопросительным, то скручиваясь восьмеркой — это выдавало волнение и напряженность зверька. Таким он и врезался в мою память.
Горностай в зимнем наряде
Когда я, суетясь с фотоаппаратом, подошел к горностаю непозволительно, с его точки зрения, близко, он опустился на передние лапки, выгнул спину дугой и стал… угрожать мне. Поводил головой, шипел по-змеиному, яростно и громко стрекотал, злобно поблескивая бусинками глаз, и даже показывал тоненькие лезвия клыков. Просто не верилось: во внешне безобидном, очень милом, симпатичном зверьке в нежной меховой шубке бурлила такая смелая, безудержная решимость.
Я уже приготовился щелкнуть затвором, но зверек вдруг оказался в тени. Подождав немного, я отломил длинный прут высохшей лещины и попытался осторожно заставить подвинуться горностая на солнце. Но тот так напружинился, следя за кончиком прута и моим лицом, что я определенно почувствовал: он готов вцепиться в мой нос так же решительно, как и в собачий. Я не стал рисковать и бросил прут. А горностай метнулся белой молнией прочь и тут же исчез. Как сквозь землю провалился. А точнее — не сквозь землю, а под снег нырнул.
А вечером я слушал рассказ моего спутника о том, как маленькая ласка, защищая своих крошечных детенышей, атаковала собаку и тоже вцепилась в нос, обратив ее в позорное бегство. Мне крепко запомнились слова собеседника: "Нет на свете животных смелее этих чертенят. Обороняясь от врага, а особенно оберегая щенят, они и на тигра бросятся, не имея никакой надежды на успех".
И что же это за звери — горностай и ласка? Настоящие звери. Еще и хищные. Только из хищников самые что ни на есть мелкие: масса взрослых самцов горностаев всего около 200, редко 230–270 граммов, самочки же обычно почти наполовину легче. А ласки еще меньше: самцы чаще всего тянут… 70–80, а их подруги — 40–50 граммов. Для сравнения напомним, что обыкновенная черная крыса имеет массу 200–250 граммов, достигает и полукилограмма, а иногда даже бывают тяжелее.
И все же горностай и ласка — типичные хищные млекопитающие и по строению тела, и по образу жизни. А повадки и поведение более хищные, чем, скажем, у барсука, енотовидной собаки или белогрудого медведя.
Но давайте познакомимся с нашими маленькими героями поближе. У них много общего: миниатюрность, изящное сложение очень гибкого и относительно длинного тела с маленькой головой, короткие ноги, мягкие бесшумные движения. Они вертки и ловки, смелы и решительны, злы и кровожадны, а сильны далеко не по размерам; очень подвижны, быстро бегают, хорошо плавают и даже ныряют, уверенно шныряют не только в завалах камней, валежника и хвороста, но и под снегом, лазают по деревьям. Кажется, только летать они не умеют. Настоящие спортсмены-многоборцы в самом что ни на есть наилегчайшем весе.
И окрашены горностай и ласка сходно: летом у них спинки коричневые с различными оттенками, а животики белые, причем граница резкая, без переходов. Осенью, к выпадению снега, они, вылиняв, становятся чисто-белыми. Только у горностая кончик хвоста черный.
Горностай в летнем наряде
На юге, где зимы теплые и снег долго не лежит, эти зверьки не белеют, но что интересно: если их поймать зимой уже вылинявшими и перевезти, скажем, в Сибирь с ее снегом и холодами, они… побелеют, причем быстро: дней этак за 5–7. Если же перевезти "южан" в холодный край в конце лета, они, сменив шубку, непременно оденутся в белоснежный наряд.