ийские греки, служившие под началом римского прокуратора, то есть его. Пилат не знал в лицо и по именам это разношерстное воинство, часто сменяемое наместником Сирии. Но вот декурион[14], возглавлявший азиатов, был ему прекрасно знаком. И по тому, как декурион смотрел на прокуратора, последний понял, что хранить инкогнито далее бессмысленно.
– Луций! Что все это значит? Почему меня окружили со всех сторон твои всадники? – встревожился прокуратор.
– Интересно, чем обязан такой известностью?! – фальшиво удивился декурион. – Каждый нищий на дороге знает мое имя.
– Только не говори, что не узнал меня, – озадаченно произнес Пилат.
– Твой голос мне знаком, грязный оборванец.
– Луций!..
– Я-то Луций, а вот прячется ли прокуратор Иудеи Понтий Пилат под личиной нищего – предстоит выяснить.
– Дай мне копье и убедишься, – предложил Пилат.
– Рука, скорее всего, и принадлежит прокуратору, но его ли голова? И почему о Понтии Пилате ничего не было слышно несколько месяцев. По крайней мере это желает выяснить Марк Клавдий, который пользуется твоей печатью, отдает вместо тебя распоряжения. Да и я желал бы знать, в своем ли уме мой командир.
Пилат если бы и хотел рассказать декуриону о своих приключениях, то повествование получилось бы слишком длинным, и в конечном итоге подтвердило бы… слухи о помутившемся рассудке прокуратора Иудеи.
– Что ж, веди к своему легату, – смирился Пилат. – Хотел отложить встречу на несколько дней, но придется разобраться с ним немедленно.
– Рад, что твое желание совпало с моим, – ухмыльнулся декурион.
С полмили Понтий Пилат шел в окружении всадников, отпускающих в его сторону издевательские шутки. Наконец, Луцию надоело плестись словно черепахе, и он приказал ближайшему сирийцу передать коня прокуратору.
В сумерках они подъехали к кесарийскому преторию. Пилат спешился, остальные всадники последовали его примеру.
– Жди здесь, – проронил Луций. – Я узнаю, сможет ли принять нас легат.
Понтий Пилат хотел было следовать за ним, но воины преградили дорогу и недвусмысленно положили ладони на рукояти мечей.
Ждать пришлось долго. Пилат приготовился выказать свое возмущение, когда появился наглый декурион, но тот опередил:
– К сожалению, легат отдыхает и не сможет принять сегодня.
От возмущения прокуратор, похоже, утратил дар речи. А Луций, как ни в чем не бывало, добавил:
– Мы проводим тебе в комнату, где спокойно сможешь отдохнуть до утра.
Они проследовали в помещение и начали спускаться по лестнице вниз. Пилат хорошо знал кесарийский преторий; знал, что эта лестница может вести только в тюрьму, где содержались преступники.
– Несчастные! Что вы задумали?! – закричал Пилат. – Я, прокуратор Иудеи, приказываю немедленно отвести меня к Марку Клавдию.
– Не шуми, Понтий, – предупредил декурион. – Разбудишь криком легата – достанется всем нам. Клавдий ужасно не любит, когда тревожат его покой.
Два легионера схватили прокуратора под руки и потащили вниз, остальные пинками толкали сзади.
– Оставьте меня, я пойду сам, – Пилат решил подчиниться силе, дабы избежать больших оскорблений.
– Здесь тебе приготовили постель, – декурион остановился подле распахнутой двери и добавил: – Мешок оставь: в нем нет надобности, все необходимое имеется в спальне.
Луций вырвал из рук Пилата вещи и небрежно швырнул в угол. Согнувшись едва не наполовину, прокуратор протиснулся в предложенное помещение. Тотчас за ним громко заскрежетал ржавый засов.
При свете чадящего догорающего факела Пилат осмотрелся. Гостеприимством его взбунтовавшийся легат не отличался: каморка была настолько тесной, что в ней едва мог вытянуться на всю длину человек. Вместо окна имелась узкая щелка на ширину двух кирпичей, разделенная толстыми железными прутьями. «Как будто в эту щель может пролезть кто-то кроме мыши», – развеселило Пилата присутствие решетки. Постланная на земляном полу солома, которая призвана быть постелью, жутко воняла. По всему видно, она осталась от прежних заключенных, которых не слишком часто выводили по нужде. Около двери стояла миска с остывшей чечевичной похлебкой и кружка с водой.
Понтий Пилат долго ходил от стены до стены, пытаясь успокоиться. Наконец почувствовал тяжесть в ногах и присел у стены прямо на земляном полу. Взял кружку с водой, сделал несколько глотков. Вода пробудила аппетит, и холодная похлебка также удостоилась его внимания. Еда была достойна рабов, и прокуратор понимал, что подана с единственной целью – его унизить. Но он давно не обращал внимания на условности, прокуратору было не важно мнение людей, которых он не уважал, а к еде за последнее время он привык к самой простой. Еще недавно, в пустыне, он бы многое отдал за жалкую миску с похлебкой. Насладиться простой едой ему, пожалуй, мешали только мысли о неприятной ситуации, в которой оказался, о том, что теперь нескоро увидит свою жену и сына, а может и вовсе не встретиться с ними. И, самое главное, Пилата беспокоило, что он лишился хитона, который принадлежал Ему, который отдала мать казненного Сына.
Большую часть ночи Пилат провел в раздумьях. Лишь под утро к нему, сидящему на земляном полу, пришел сон…
Царь иудейский явился в белых одеждах с диадемой над головой, источающей яркий золотой свет.
– Благодарю Тебя, что пришел в мой тяжкий час, – промолвил Пилат, по-прежнему оставаясь во власти глубокого сна.
– Я никого из Моих детей не оставляю. Я прихожу к каждому, кто Меня зовет.
– Прости, что не смог сберечь Твой хитон, – признался Пилат. – Напрасно я забрал у Твоей матери самую дорогую на свете вещь.
– Хитон останется с тобой – до тех пор, пока не пройдешь весь путь. А у Моей матери остался Я. Хитон – всего лишь вещь, он стоит не дороже ткани и труда, потраченного на его изготовление.
– Конец жизненного пути определяешь Ты? Ты скажешь, сколько мне осталось?
– Время последнего часа зависит от человека, от его дел. Тебе незачем знать час и день своей смерти. Она придет, когда ей следует прийти.
– Понимаю, она придет, когда человек сделает все свои дела на земле… или, когда Ты убедишься, что он больше ничего не сможет совершить полезного…
– Ты мыслишь, постигаешь истину, а значит, твое время не пришло.
Звук ржавого засова разбудил Понтия Пилата. Он выходил из темницы с сожалением, которое не могли понять тюремщики.
Марк Клавдий сидел за столом, накрытым всевозможными яствами, когда ввели прокуратора. Легат лениво пил вино и не потрудился даже встать, когда вошел его патрон.
– Ты вовремя, Понтий, я только что закончил завтрак, – состроил радостную гримасу легат и предложил: – Если ты голоден, можешь также позавтракать. Здесь осталось много замечательных блюд. Жаль все отдавать на съедение рабам.
– Благодарю. Объедки пусть достанутся тем, для кого предназначены.
– Как будет тебе угодно, – согласился Клавдий и обратился к легионерам: – Оставьте нас одних и пришлите рабов убрать стол.
– Что все это значит, Марк Клавдий?
– Что именно, дорогой Понтий? Не понимаю тебя.
– Меня, прокуратора Иудеи, лишают свободы, бросают в тюрьму…
– Это я тебя должен спросить, Понтий Пилат: почему ты оставил пост, принятый от императора. Почему Иудея на несколько месяцев осталась без управления? Благо, мне удалось найти печать прокуратора и достойно исполнить твои обязанности.
– Теперь я здесь, и, будь любезен, верни прокураторскую печать!
– Э, нет. Я не уверен, что Иудея окажется в надежных руках. Для начала письменно объясни, где ты пропадал, почему никого не назначил вместо себя на время отсутствия.
– Это мое личное дело.
– Ошибаешься, Пилат. Личным оно бы являлось, если б ты был частным человеком.
– В тебе всегда наглости было не меньше, чем властолюбия. Но теперь она вышла за пределы разумного. Почему я обязан давать отчет за свои поступки собственному легату?
– Да потому, что ты оставил Иудею на гране бунта. Когда я взял бразды правления в свои руки, владычеству римлян на этой земле угрожала катастрофа. Как в битве, легат сменяет убитого командира, так поступил и я – такова римская традиция.
– Я жив и стою пред тобой.
– Как человек… Да! Как прокуратор Иудеи… Я не уверен… до тех пор, пока не получу письменное объяснение: почему ты перестал исполнять свои обязанности.
– Я дам ответ императору, если потребуется. Ты для меня никто.
– Ошибаешься. Император далеко, он не может следить за каждым уголком бескрайних римских владений. Я, как верный слуга императора, поднял выпавшую из твоих безвольных рук власть прокуратора и не передам ее в ненадежные руки. Ты не получишь печать, пока я не буду уверен в способности Понтия Пилата управлять Иудеей.
Внезапно яростный гнев Пилата уступил место совершенно другим чувствам.
– Я могу увидеть свою жену и сына? – спросил он.
Такой поворот ошеломил Марка Клавдия, настроенного долго и упорно отбивать атаки прокуратора, возмущение которого было вполне справедливым. После некоторого раздумья, легат произнес:
– Конечно, можешь. Но прежде ты должен описать все, чем занимался все это время, пока я правил Иудеей.
– Что бы это сделать, понадобятся долгие недели. Поверь, это важно лишь мне, тебе – ни к чему.
– Готов тебе поверить, и сделать твой путь к семье намного короче.
Пилат насторожился, слишком уж приторно сладко, неестественно звучал голос того, от кого он не ждал ничего хорошего. Прокуратор не обманулся в своих не самых лучших ожиданиях.
– Ты должен лишь отправить мне приказ…
– Какой еще приказ? – искренне удивился Пилат. – Если Иудеей правишь ты и пользуешься печатью прокуратора также ты.
– Я желаю это делать на законных основаниях. Так вот… Собственноручно напишешь приказ, что передаешь управление Иудеей в мои руки. Печать, так и быть, поставлю я, с тебя лишь потребуется подпись.
– Подобное замещение только во власти императора.