– Не беспокойся, со временем поставим императора в известность. Всегда могут возникнуть препятствия, не позволяющие осуществлять управление Иудеей. Кстати, в приказе ты должен указать естественную, правдоподобную и вполне реальную причину…
– И какая же она, в твоем понимании?
– Невозможность управлять из-за внезапного ухудшения здоровья.
– Вот как?! Марк! Я похож на немощного человека?
– Извини, Понтий, но ты совершаешь поступки, которые не свойственны человеку, находящемуся в здравом рассудке.
– Я не могу писать клевету на самого себя. Извини, врать не привык.
– Что ж, я не тороплю. У тебя будет достаточно времени для размышлений. Только помни: чем скорее я получу нужный приказ, тем раньше ты увидишь жену.
Еще некоторое время Клавдий ждал в надежде, что вопрос решится немедленно. Помрачневшее лицо Понтия Пилата говорило, что этим ожиданиям не суждено сбыться. Тогда легат громко произнес для стоявших за дверью: – Эй, стража!
В открытую дверь вошли легионеры во главе с уже знакомым Луцием.
– Отведите этого человека в комнату, наиболее подходящую для философских размышлений, – жестким голосом приказал легат.
Неожиданные спасители
Пилат вновь оказался в мрачном подземелье с той же гнилой соломой вместо постели. Он действительно принялся рассуждать так, как и хотелось Клавдию.
В отличие от легата он стал безразличным к прокураторской власти, и с удовольствием бы сложил с себя обязанности, с ней связанные. Опять же Пилат страстно желал получить Его хитон и увидеть семью.
Однако, когда прокуратор, казалось, был готов исполнить желание властолюбивого легата, его разум начинал просчитывать отрицательные последствия такого шага. Во-первых, император подобную самовольную смену власти не одобрит. Учитывая жестокий нрав Тиберия, Пилату не придется доживать последние дни на живописной вилле с окнами, искусно затененными виноградной лозой. Во-вторых, едва ли Клавдий выпустит его живым из подземелья, как только получит нужный приказ – живой обиженный конкурент ему не нужен, достаточно и его подписи. В-третьих, не хотелось бы оставлять Иудею во власти недостойного человека.
Дважды в день приходил легионер. Он ставил кувшин с водой и миску с чечевичной похлебкой, которая всегда была холодная даже в самый жаркий полдень (словно специально остужали). Стражник всегда задавал один и тот же вопрос:
– Что ты решил?
– Я думаю, – столь же однообразно отвечал Пилат. К своему несчастью, легионер приходил как раз в то время, когда прокуратор обдумывал отрицательные последствия своего согласия.
После недельного заточения мысли Пилата начали меняться в сторону прежде отвергнутого варианта. Узника не сломили жестокие условия существования, плохая еда, боязнь за собственную жизнь. Он понял, у Клавдия не имелось выбора: либо он получит требуемое, либо он, Пилат, никогда не выйдет на свободу. «Подпишу, и пусть со мной случится то, что должно», – все чаще думал Пилат, но в последний момент что-то его сдерживало. По-прежнему он отвечал легионеру, доставлявшему скудную еду: «Я думаю».
Однажды ночью прокуратор услышал тихий настойчивый шорох за своим маленьким окном. Вдруг один из кирпичей вылез со своего места и ушел в темноту. Инстинктивно Пилат подошел к окну.
– Не тревожься, прокуратор, – услышал он приглушенный голос. – Мы твои друзья, и скоро ты обретешь свободу.
Прокуратора происходящее снаружи действо более заинтересовало, чем встревожило. Единственное, что ему оставалось – ждать и следить за дальнейшим развитием событий.
– Эй! Кто здесь? – разрезал темноту возглас римского легионера.
Почти одновременно Пилат услышал стон человека, оборвавшийся столь же скоро. Видимо, умиравшему бедняге зажали рот рукой, лишив не только права на последний стон, но и вдох.
– Гней! Что с тобой? Почему молчишь?! – раздался тревожный голос другого стражника.
И он не произнес более ни единого слова. Неизвестные друзья принялись дробить кирпич смелее и увереннее. Спустя недолгое время на месте щелки-окна образовался проем, достаточный для того, чтобы пролез человек.
– Понтий Пилат, – раздался приглушенный голос, – выходи. Ты свободен.
Прокуратор не торопился обретать невесть откуда свалившуюся свободу. Он лишь спросил в развороченное окно:
– Кто вы? Почему мне помогаете?
– Выходи же, дорого каждое мгновение, – нетерпеливо промолвил голос из темноты. – Не опасайся за свою жизнь, мы ничего дурного не сделаем тебе.
Пилата останавливал не страх, он беспокоился вовсе не о том, что может попасть в очередную западню. «Он сказал, что хитон ничего не стоит, но… это был всего лишь сон. Нет! Я не могу его оставить».
– Ну что же ты?! – повысил голос потерявший терпение освободитель.
В проломе показались ноги, а вслед за ними и весь человек пролез в конуру, ставшую местом пребывания прокуратора.
– Где-то я тебя видел… – произнес Пилат, силясь рассмотреть лицо в свете коптящего факела.
– В пустыне, – признался гость, чтобы уберечь драгоценное время, которое прокуратор вознамерился потратить на поиски вошедшего в глубине собственной памяти.
– Да! – воскликнул пораженный Пилат. – Ты был в пустынном селении.
– Я и сейчас там живу. Спасу тебя из плена и вернусь к братьям в пустыню. Теперь ты убедился, что я не причиню тебе зла. Ведь там, среди песков, нам было гораздо легче с тобой расправиться, прокуратор?
– Теперь я и вовсе отказываюсь понимать, почему ты мне помогаешь. Я ведь чужой для вашей общины, вы не признаете римской власти, как и власти иерусалимского первосвященника. За мое спасение можно потребовать деньги. Но…
– Ты прав, они нас совершенно не интересуют.
– Тогда что заставляет тебя и твоих братьев рисковать жизнью? – недоумевал Понтий Пилат. – Вы желаете каких-то благ для своей общины? Но даже если я верну прокураторскую власть, то не смогу сделать ничего, что противоречило бы римскому закону.
– Мы знаем, что ты достойный правитель. И глупо от тебя требовать что-то совершить во вред Риму.
– ?!!
– Нам ничего не нужно от тебя. Более того, мы просим забыть о нашей маленькой услуге и вообще о существовании нашего поселения. Ведь ты о нас не знал до тех пор, пока умирающий случайно не забрел туда, где жизни не должно быть. Но она есть. Мы живем в другом мире, и пусть наши миры больше не пересекаются.
– Но я не собирался никоим образом вас беспокоить.
– Мы знаем. Потому и хотим, чтобы прокуратором Иудеи оставался ты, а не Марк Клавдий.
– Благодарю тебя за помощь, добрый человек. (Не знаю твоего имени, и в подобных обстоятельствах не буду его спрашивать.) Удивлен и рад, что на земле есть люди, которые проявляют заботу о Понтии Пилате, – расчувствовался едва не до слез прокуратор. – Если позволит судьба, немилосердная ко мне в последнее время, то я отблагодарю тебя и твою общину, чем смогу – не как прокуратор Иудеи, но как частный человек.
– Нам лучше продолжить разговор на свободе, – нетерпеливо промолвил ессей.
– Я в большом долгу перед тобой, благородный незнакомец, – замялся Пилат. – И мой долг еще больше потому, что я не могу покинуть эти стены.
Теперь настало очередь удивляться неожиданному спасителю:
– Почему?! Путь свободен. Внешняя стража перебита, лошади стоят наготове.
– В претории остался Его хитон. Без него не могу уйти.
– Где же он? В каком месте здания?
– Когда меня заводили, мешок с прочими вещами бросили в коридоре, прямо за этой дверью.
Могучий иудей толкнул дверь плечом. Она не подала даже малейших признаков движения.
– Не трудись, – предупредил Пилат. – У меня было достаточно времени, чтобы испытать прочность двери.
– Мы не можем взять силой кесарийский преторий, – в задумчивости произнес ессей. – Придется уйти без него.
– Нет. Без него я не выйду, – решительно произнес узник.
– Когда вернешь свободу и власть, найдешь способ вернуть и одежду. Твои тюремщики все равно не понимают смысла хитона и едва ли возьмут для себя иудейскую одежду.
– Его могут продать, разорвать на части…
– Сидя здесь, ты тем более не сможешь заполучить драгоценную одежду.
– Все же я попытаюсь, – по всему видно, Пилату пришла в голову идея. – Скорее всего, свобода, подаренная вами, ничего мне не даст. Печать прокуратора находится у Клавдия. Неизвестно, как отнесутся легионеры к моему появлению. Клавдий всегда их баловал, я же держал в границах обычной римской строгости. Один из моих же подчиненных пленил меня и отдал в руки Марка Клавдия.
– Что ж, выбор всегда за тобой, – разочарованно произнес иудей. – Хотелось бы надеяться… но, боюсь, тебе придется худо после нашего визита. Да поможет тебе Он!
– Пусть и тебя Он никогда не покидает!
Оставшись вновь в одиночестве, Понтий Пилат прилег на старую солому. В огромную дыру в стене залетал теплый ветерок; возвращаясь обратно, он уносил из темницы дурные запахи. Прокуратор долго обдумывал неожиданное происшествие. Лишь под утро глаза закрылись, и до узника донесся Его голос:
«Люди хотели оказать тебе помощь. Почему ты ее не принял? Не жди от Меня спасения, а ищи его вокруг себя. Ты должен найти сам».
Пилат открыл глаза и сразу отметил, что в темнице слишком много дневного света. Огромная дыра звала и манила. Но было слишком поздно. Фальшиво запел ржавый засов, и дверь отворилась.
Жестокость и доброта узурпатора
– Кто тебя хотел освободить? – рычал багровый от злости Клавдий.
– Я не знаю этих людей.
– Почему же ты не покинул темницу?!! – удивлению легата не было предела. – Ведь ты был свободен. В стене достаточный пролом для того, чтобы пролезть человеку, стража перебита – один шаг – и ты на воле. Разбойники прибыли на лошадях, видимо, одна из них предназначалась для тебя. Лишь несколько мгновений – и ты недосягаем.
– Я прокуратор Иудеи, и не подобает мне, как ночному вору бегать по земле, которая находится в моей власти.