(Клавдию «в песке» стало стыдно за Клавдия «во сне». Утративший надежду на спасение, легат почувствовал, насколько лучше его Понтий Пилат. Он понял, что Клавдий «во сне» выбрал путь ничтожества, которое всегда стремится уничтожить того, кто умнее, благороднее его. Ему страстно захотелось, чтобы сон изменился, чтобы он не завершился логическим концом, а как-то по-другому… Клавдий «в песке» вдруг стал уважать Пилата.)
Желание Клавдия «в песке» исполнилось: продолжение сна явно перестало соответствовать земной логике. Неожиданный сюжетный поворот видения заставил спящее тело легата дергаться в судорогах.
Внезапно кандалы сами собой падают с Пилата. Заключенный к изумлению ликторов получает свободу и обращается к мучителю: «Мой час сегодня не пришел, уйти должен ты!» Он подходит к застывшему Марку Клавдию и заносит сжатую в кулаке руку. Но удара не последовало, подготовленная для удара рука узника безвольно опустилась. Что-то невидимое удержало его, но в глазах горел огонь решимости совершить задуманное действо. А Пилат был не из тех, кто меняет свои планы.
Следующий поступок недавнего пленника еще больше удивил легата: Понтий Пилат снимает белоснежный иудейский хитон. Затем вновь приближается к Марку Клавдию и бьет его по щекам, по губам, по всему лицу. Удары сыплются все чаще и чаще, а ликторы почему-то не собираются защищать нового прокуратора от неистовства прежнего. Сам Клавдий был гораздо сильнее прокуратора, но он не сделал даже малейшей попытки защититься.
Внезапно Клавдия осенило: «Хитон! Одежда защищает его от зла, спасает от смерти! Мне нужен его хитон!» Он хотел пойти и взять лежавшую одежду, однако не смог. Мешало даже не то, что Пилат его избивал (удары наносились легкие, колючие, они не могли остановить легата, либо опрокинуть наземь). Ноги стали словно ватные, а во всем теле ощущалась мертвецкая слабость. Он раскрыл секрет неуязвимости врага, но не был способен даже на попытку овладеть его секретным оружием.
Марк Клавдий открыл глаза и убедился, что это всего лишь сон. Но радости неожиданное открытие не принесло. Удары продолжали сыпаться наяву. Легкий ветерок за время сна вновь вырос в песчаную бурю, которая и била по его лицу мелкими камешками, летевшими с песком.
Римлянин попытался выплюнуть набившийся в рот песок, но ничего не вышло: во рту было сухо, как в пустыне. Он почувствовал какую-то вещь, лежавшую под рукой. То был злополучный бурдюк. Клавдий подтянул его к себе и вставил горлышко в рот. На язык упала одна капля, потом вторая, третья пришла не скоро, а четвертой он не дождался. Рука ослабла, ненужный бурдюк упал на грудь. Ветер, завывая, хлестал лицо песком, но Клавдий уже не слышал ни воя бури, ни шелеста переносимого ею песка, не чувствовал боли от ударов множества мелких камешков.
Ветер натыкался на преграду в виде неподвижного римского легата и оставлял здесь принесенный песок. К утру над Марком Клавдием выросла приличная горка, разрисованная сверху причудливыми пустынными узорами.
Прошло несколько дней с того времени, как Пилат отправил Марку Клавдию приказ явиться в иерусалимский преторий. Наконец прокуратор поинтересовался, почему до сих пор он не видит перед собой легата.
– Его нигде не могут найти, – был ответ. – Марк Клавдий покинул Кесарию вслед за получением предписания явиться в Иерусалим.
– Что ж, он облегчил мне выбор, – совершенно равнодушно заметил прокуратор Иудеи, до сир пор не решивший, как поступить с властолюбивым легатом. – Надеюсь, жизнь справедливо отмерит по делам его.
Понтий Пилат никого не отправил на розыски мятежного легата; почему-то он был уверен, что Клавдий получит наказание и без вмешательства со стороны его – прокуратора Иудеи.
Пилат не знал, что судьба уже вынесла приговор и привела его в исполнение.
Предел доброты
Пилат продолжал управлять Иудеей. Внешне прокуратор был прежним. Все тот же уверенный командный голос, все то же добросовестное исполнение обязанностей римского прокуратора. Хотя наблюдательные люди заметили одно изменение… Другими стали его глаза: мудрыми, добрыми, лишенными прежней подозрительности. Недаром говорят: глаза – зеркало души…
Прокуратор больше не желал облагодетельствовать Иудею грандиозными проектами вроде строительства водопровода. В 29–30 гг. Пилат чеканил собственные монеты[16]. Чтобы унизить иудеев, он использовал на монетах языческие символы – что до него не делал ни один из прокураторов. После смерти Иисуса чеканка монет прекратилась.
Он старался как можно меньше вторгаться в жизнь подчиненного народа. Пилат давал жить своенравным иудеям, как заблагорассудится; он избрал для себя роль пассивного наблюдателя и придерживался избранной тактики остаток правления.
Иудеи оценили позицию прокуратора и, в свою очередь, не доставляли ему особых хлопот. Не беспокоил и Тиберий. Обычное дело, когда в краю царит мир, о нем забывают все. И древние историки пропускают время мира и покоя в своих манускриптах, с жадностью описывая катастрофы, восстания, гибель государств и народов.
Однако не довелось умудренному опытом, сделавшему выводы из своих жестоких ошибок Понтию Пилату мирно встретить старость.
Памятуя о том, как ему помогали незнакомые люди в скитании по пустыни, в путешествии до Эфеса и обратно в Иерусалим, Пилат желал отблагодарить их. Благо, средства позволяли… Особое место в мыслях Пилата занимали отшельники-ессии: это они спасли его от смерти в безводной пустыне; рискуя собственными жизнями, они открыли ему путь на свободу из кесарийской темницы (другое дело, Понтий Пилат не пожелал воспользоваться подарком). Но путь римскому прокуратору в пустынное обиталище ессиев был закрыт собственным обещанием. В растерянности он обратился за советом к жене, от которой Пилат не имел тайн.
Мудрая Прокла посоветовала:
– Ты раздашь свои долги тем далеким людям, если подашь милостыню нищим здесь: в Иерусалиме и в Кесарии.
С тех пор по субботам у римского претория собиралась толпа нищих, а Пилат посылал легионера раздать им мелкие деньги. Иногда благотворительностью прокуратор занимался лично.
Один толстый грек, пьяный в любое время суток повадился ходить каждый день. Он упрямо кричал: «Слава Тиберию! Слава императору!» до тех пор, пока не получал несколько ассов на выпивку. Пилат переместился из Иерусалима в Кесарию, но назойливый грек нашел его и там. Наконец, даже у подобревшего за последнее время Пилата закончилось терпение. Он послал легионера сказать наглецу, что император не любит вина, и приказал отрубать голову всякому, кто появится пьяным у римского лагеря. Больше никто не слышал истошных воплей грека.
Каиафа, который ранее пользовался неосведомленностью прокуратора и вообще считал его человеком недалеким, теперь относился к нему с уважением и страхом. Впрочем, Понтий Пилат за последующие пять лет правления не вынес ни одного смертного приговора.
Случай примирил его с царем Иродом. До рокового судилища, изменившего мировоззрение Пилата, оба правителя были соперниками, делившими власть в Иудее. Но стал другим не только Пилат, но и печально известный иудейский владыка. Однажды Ирод лично принес Иосифу из Арифамеи талант золота.
– Прими, благородный человек, мой дар.
– Благодарю, царь, я не беден. И не имею нужды в желанном для многих металле, – иудей попытался отказаться от подарка.
– И все же возьми его и распорядись по своему усмотрению, – настаивал Ирод. – Всякие добрые дела должны вознаграждаться.
– О чем ты? – удивился Иосиф.
– Ты похоронил Его, как полагается: до наступления субботы, ибо написано в Законе: солнце не должно заходить над умерщвленным. Это должен был совершить я. Ты оказался сильнее меня. Пусть этот металл будет моим участием, хотя и запоздалым… Не отвергай, прошу….
– Приму, царь, если настаиваешь, – сдался благородный иудей. – Я пока не знаю, как распорядиться неожиданным подарком, но, надеюсь, потрачу с пользой.
И вот Иосиф пришел к Понтию Пилату, с которым тесно общался в последнее время и был в дружеских отношениях. Иосиф пересказал разговор с царем Иродом и заключил:
– Мне не нужно царское золото, но, пожалуй, я знаю, как им распорядиться.
– Уверен заранее, что поддержу твои намерения.
– Забери его в императорскую казну в счет налогов тех иудеев, которые не могут их заплатить. Зачти за должников, которые томятся в колодках.
Иосиф хотел, чтобы его дело осталось втайне, но чудесное избавление от налогового бремени беднейших иудеев породило множество слухов. Героем их в конечном итоге все же стал благородный иудей.
Количество почитателей Иисуса начало упрямо расти. Это вызвало тревогу Каиафы, саддукеев и фарисеев, влияние которых, напротив, уменьшалось. Ведь многие поняли, что по их вине погубили Посланника Бога. В Иерусалиме и многих городах Иудеи начались столкновения между противоборствующими. То там, то здесь лилась кровь.
Пилат, как мог, тушил тлевшие страсти. Но однажды доброта его была вынуждена отдыхать. То был день, когда прокуратор получил известие о гибели от рук наемных убийц Иосифа из Арифамеи.
Черных дел мастеров схватили и жестоко пытали. Не вынеся мук, они выдали пославшего. И его безжалостно допросили. Цепочка неожиданно привела к члену синедриона, который являлся к тому же, родственником Каиафы.
Разгневанный Пилат хотел отправить на крест человека, поступившего столь подло. Едва-едва Ирод, жена Прокла и близкие люди убедили не приговаривать к рабской казни знатного иудея. Виновника задушили посланные Пилатом палачи прямо в тюрьме.
Было объявлено, что он сам удавился, но этому никто не поверил. Между Каиафой, его сторонниками и Пилатом возникла неодолимая стена ненависти. И полетело в Рим множество писем с доносами и клеветой на прокуратора.
Прощание с Иудеей
Иерусалимские высшие священники и старейшины добились своего. В один, далеко не прекрасный для Понтия Пилата, день он получил грозное послание Тиберия. Император требовал немедленно покинуть Иудею и прибыть к нему за дальнейшими указаниями.