– Верить нужно не в одежду, а в ее Хозяина. И тогда Он придет на помощь. Придет к тому, кто готов ее принять…
– Изменник! Я понял: ты смеешься надо мной. Уж не желаешь ли ты сказать, что гораздо лучше меня. Ты отправил Иисуса на мучительную казнь, а Он тебе за это помогает из царства мертвых. Чушь!
– Доброта его бесконечна…
– Ты смеешь обманывать меня, смеешь издеваться над моей старостью. Тебе не придется до нее дожить.
– В моих словах нет ни капли лжи, – уверенным голосом произнес Пилат, глядя прямо в глаза императору. – Возможно, я не все понял, что хотел Он объяснить людям, и, видимо, уже не успею.
На этот раз уже Тиберий не выдержал взгляда Понтия Пилата, но добрее от этого не стал. Он твердо решил наказать бывшего прокуратора Иудеи.
– Зачем ты послал на крест Иисуса? – простонал сквозь сжатые губы Тиберий.
– Я все рассказал тебе, и больше добавить нечего.
– Все могло быть по-другому. Все из-за тебя…
– Нет, император. Подозреваю, все случилось, как быть должно.
– Ты же сам признал, что Он оживил покойного, излечил неизлечимого…
– Да. Но чудо не может быть бесконечным, не может повторяться тысячи раз, иначе перестанет быть им. Он показал силу Своего отца, Он указал путь к спасению и Своей смертью открыл дорогу к вечной жизни для всех, кто готов ее пройти. Спастись и получить вечную жизнь могут только сами люди.
– Каким образом?
– Поверить в Его Отца, поверить, что возможно быть с Ним вечно.
– И все? Так просто?
– Не делать зла в этой жизни.
– Такое разве возможно?
– Нет, человек слишком слаб. Но за все совершенное зло необходимо искренне раскаяться.
– Я встречал много добрейших людей, они искренне страдали, даже когда случайно причиняли кому-либо неприятность. Но никто не стал бессмертным.
– Они не умерли. Все эти люди счастливы в другой жизни, которую получили после смерти. На этой земле остались их добрые дела.
– Ты лжешь несчастный, чтобы спастись от наказания, – зарычал Тиберий. – Чтобы жить, нужно умереть?! Я не видел ни одного мертвого тела, пригодного для будущей жизни. Только смрад и зловоние.
– Тело – лишь оболочка, тога для души. Тело умирает, как гниет и рвется износившаяся одежда. Но душа – суть человека, то, чего нет ни у одного живого создания – она бессмертна. И только от человека зависит: будет ли она блаженствовать или мучиться в ином мире.
– Ты желаешь стяжать лавры Эзопа? Не успеешь, слишком мало у тебя времени, – зловеще зашипел император.
– Согласен. В это трудно поверить, а я не обладаю даром убеждения.
– Ты отправил на крест невиновного человека, который был великим врачевателем. Другому, предсказавшему появление могучего врачевателя, отрубают голову на потеху развратнице. Для чего существовал прокуратор Иудеи? Чтобы служить посмешищем для варваров?! – брызгал слюной Тиберий – Ты достоин самого сурового наказания – смерти.
– Я ее заслужил, – смиренно промолвил Пилат.
– Так ты просишь смерти для себя? – удивился старик, превозмогая боль.
– Не прошу. Ее не нужно торопить, земной конец неотвратим, и он придет, когда будет угодно Ему.
– Твоя смерть угодна мне. Не Он, а я буду решать, сколько тебе осталось.
– Мне остается только ждать твоего решения.
– И ты не будешь просить о милости?
– Ты даже не представляешь, насколько велика моя вина. Ее не искупить никакими добрыми делами, даже если б я прожил тысячу лет. Потому покорно приму любое твое решение.
– Что ж… Буду добр к тебе, ты ведь говорил, что лишь люди, совершающие добрые дела, обретут вторую жизнь. Бывший прокуратор Иудеи не будет долго и мучительно умирать на кресте, не будет страдать, как приговоренный им несчастный Иисус из Назарета. Твою глупую голову отделит от туловища топор ликтора, и постарайся в следующей жизни собрать воедино части своего тела. Иначе без головы ты и там будешь совершать глупости. Впрочем, головы у тебя никогда не было, так что ты ничего не потеряешь. Доволен ли ты моим решением?
– Я принимаю его.
Ответ прокуратора удивил Тиберия. Он долго пытался вызвать страх приговоренного; страх, который точил его мозг всю жизнь, который мешал императору наслаждаться этой жизнью даже в пору наивысшего могущества и в конце концов превратил в чудовище.
– Ты не боишься смерти, – с уважением и даже завистью признал Тиберий. – Пусть она будет легкой. Человек, лишенный страха, ее заслуживает, и мне лишь остается нарушить собственные принципы.
– Позволь последний вопрос, император, – попросил Пилат.
Тиберий медленно склонил голову в знак согласия.
– Где Его хитон? – спросил бывший прокуратор о том, что больше всего волновало.
– Я приказал сжечь его, как бесполезную вещь. Если эта иудейская одежда не помогла мне, то и остальному миру без надобности.
Утром Понтия Пилата вывели на место, где Тиберий избавлялся от своих врагов. Все вокруг было полито кровью: земля, трава, стволы деревьев и листья. У колодки, бурой от крови, местами не успевшей засохнуть, стоял ликтор с топором.
– Ложи голову… Хотя нет… подожди, – передумал палач. – Ты мне нравишься, римлянин. Немногие сделали последний шаг в жизни столь мужественно, а народу через мои руки прошло не меньше, чем цветов на склоне этой горы. Пожалуй, окажу тебе одну услугу. Ты не должен уйти как скотина на бойне, умирая в луже чужой крови.
Ликтор оторвал приличный кусок материи от тоги Пилата, застелил им политое кровью изрубленное бревно и произнес:
– Теперь ложись и прощай!
– Прощаю… – едва успел промолвить Понтий Пилат.
Голову очередной жертвы палач поднял вверх – для того, чтобы Тиберий, из окна наблюдавший за действом, убедился, что очередной неугодный мертв. Останки Пилата сбросили в море.
Бывший прокуратор Иудеи не почувствовал боли; только пропал свет, словно мгновенно наступила ночь. Пилату казалось, что тело его само по себе летит по длинному темному коридору. А впереди появлялся свет, и с каждым мгновением он становился ярче и ярче.
Плод погибшего дерева
Острая боль пронзила мозг женщины. Боль непривычная, прежде настигавшая Проклу лишь единожды – когда умер сын. Она упорно гнала прочь худшие мысли, но муж ее – Понтий Пилат, упрямо не хотел покидать встревоженное сознание женщины. «Где он? Что с ним?» – вопросы, на которые не имелось ответа, неожиданно возникли и упрямо стояли перед ней.
Плохие предчувствия вскоре подтвердились отношением к ней со стороны окружающих. Оно было различным, но Прокла чувствовала, что люди смотрели на нее, общались с ней совсем не так, как во времена, когда рядом был муж – прокуратор Иудеи. Одни бросали сочувствующие взгляды и отводили в сторону глаза; другие непривычно дерзко и презрительно смотрели на нее, а когда Прокла проходила мимо, останавливались и долго сверлили ее глазами, плюя себе под ноги. Последние глядели так, как ничтожные люди смотрят на человека, лишь недавно находившегося на вершине власти и упавшего вниз. Их наглый презрительный взгляд был маленькой местью маленьких завистливых людей.
Уж коль она не могла не думать о муже, то принялась вспоминать различные эпизоды их жизни. Прокла позабыла невнимание со стороны всегда занятого прокуратора, нечаянную грубость. Вспоминалось только хорошее, его нежность и забота в последние годы… Приятные воспоминания таили в себе коварную ловушку: от них боль утраты становилась еще сильнее (Прокла все чаще склонялась к худшему варианту, и с каждым днем надежда увидеть мужа на этом свете таяла). Казалось, замкнутому кругу не было конца. И вдруг…
Неожиданное обстоятельство заставило позабыть о муже. Новой жизни стало тесно в неспокойном теле матери, и она настойчиво стала заявлять о себе.
Добрая подруга, Саломия, находилась рядом с ней в последние дни. Иудейка немедленно доставила повивальную бабку, которая и помогла немолодой Прокле благополучно разрешиться от бремени. Первый крик девочки возвестил о том, что у Проклы появился самый важный предмет забот, оттеснивший на задний план даже волнения за судьбу мужа.
Саломия бывала у подруги чаще, чем у себя дома; она занялась всеми делами Проклы, разве что не кормила малышку грудью.
– Как бы обрадовался Понтий Пилат, если б видел сейчас нашу девочку. Он в последнее время переживал, что не успел дать сыну отцовской любви, – однажды произнесла римлянка. – Теперь у него есть дочь, чтобы исправиться.
Саломия промолчала и опустила глаза. Прокла заметила необычное поведение подруги и помрачнела.
– Все чаще мне кажется, что мужа нет в живых. С того самого дня, как беспричинная боль сдавила мою голову, мое сердце, и так же внезапно покинула тело, – поделилась переживаниями с подругой женщина. – Лучше бы узнать, что произошло с ним на самом деле, чем оставаться в неизвестности. Ни одного письма, ни одной весточки с тех пор, как уехал…
– Ты действительно хочешь знать, что произошло с мужем, даже если известия будут самыми печальными? – несмело задала вопрос Саломия.
– Да, – уверенно ответила Прокла.
– Не станет ли известие о гибели Понтия Пилата ударом, от которого тебе нелегко будет оправиться? Ведь на руках у тебя маленькая дочь…
– Ради нее я выдержу все испытания. Она смысл моей жизни. А терять я привыкла, хотя к этому привыкнуть трудно, – грустно улыбнулась Прокла. – Однажды я уже не надеялась увидеть мужа в этой жизни – когда он ушел в пустыню. Потом Господь забрал единственного сына. Но теперь Он подарил самого чудесного на свете ребенка.
– Я имела беседу с всадником, который держит несколько кораблей. Он закупает у нас самые красивые фрукты и возит их на Капри, к императорскому столу… – Саломия замолчала.
– Продолжай, – попросила римлянка, понимая, что подруга должна произнести что-то важное и ужасное.
– Этот всадник сказал, что Понтий Пилат был обвинен в измене и казнен по приказу Тиберия.
– Мой муж обвинен в измене?.. Да скорее солнце изменит земле и перестанет обогревать ее своими лучами, чем Пилат замыслит недостойное дело против Рима!