Ослик, набросившийся вначале на кустарник, теперь с интересом наблюдал за новой гостьей. Он даже позабыл про еду, к которой (за неимением лучшей) успел привыкнуть.
Варавва сам подоил козу в маленький бурдюк. Ловкость, с которой он проделал эту чисто женскую работу, говорила о том, что дело для него было привычным. Действительно, во время скитаний, он часто натыкался на пасущиеся стада и не отказывал себе в подобной пище.
Затем спаситель тщательно омыл водой завязанный бурдюк, проделал маленькое отверстие в одном его углу и подал римлянке:
– Попробуй предложить это блюдо дочери.
Мужчины отъехали на приличное расстояние, чтобы не мешать женщинам заниматься маленькой Марией.
Однако девочка отворачивалась в сторону, едва Прокла подносила к ее губам сосуд с молоком.
– Что мне делать, Саломия?! – в отчаянии застонала Прокла.
– Она не хочет брать, потому что бурдюк не имеет твоего запаха, – нашла разумное объяснение иудейка.
Римлянка приложила бурдюк к своему телу и снова попробовала кормить Марию. Хитрость удалась. Малышка сделала глоток и замерла, видимо, поняв, что у этой еды немного необычный вкус. После недолгой паузы она вновь начала пить. Насытившись, девочка оторвала ротик от импровизированной груди и улыбнулась.
Мать от счастья разрыдалась:
– Спасибо, Господи! Благодарю Тебя за это чудо, – сквозь льющиеся ручьем слезы шептала она.
Саломия не выдержала и тоже расплакалась.
– Что у вас там? Девочка не стала пить? – встревожился Варавва.
– У нас все хорошо. Девочка выпила молоко и улыбается, – ответила Саломия.
– Странные вы существа – женщины. Когда вам плохо – плачете; хорошо – опять плачете.
Саломия вдруг рассмеялась:
– Посмотри на своего ослика. Какой он у тебя шустрый.
Прокла обратилась в сторону, куда указала Саломия, и тоже не смогла удержаться от смеха. Ослик в это время лизнул козу в щеку. Кормилице, видимо, понравилось, и она подставила ослику другую сторону мордочки.
– Если уже смеетесь, то будем собираться в путь, – предложил Варавва. – Иначе нам не добраться сегодня до Асфальтового озера.
– Почему провожатый, которого ты оставил, все время молчит? – спросила Варавву Саломия.
– Еще недавно он был слишком разговорчив. Боюсь, своей болтовней он бы вас утомил.
– Что же теперь заставляет молчать твоего друга?
– Отсутствие языка. Он потерял его за лжесвидетельство, – пояснил разбойник. – А письменным словам обучиться не успел. Потому я и послал беднягу с вами: если бы вы попали в руки римлян, то он не смог бы даже случайно сболтнуть лишнего.
Остров в пустыне
Пестрая кавалькада поднялась на очередной холм, и женщины с облегчением вздохнули. Перед ними раскинулся небольшой оазис. Рядом с островком буйной растительности, прямо на песке, стояло много строений, жилых и хозяйственных. Дома, мастерские и цистерны для хранения воды напоминали корабли, причалившие к заветному острову. Было бы легче переносить особенности пустынного климата, если б дома находились прямо в оазисе, но жители берегли каждый клочок земли, который был способен принести урожай, – даже в ущерб собственному комфорту. Все пространство между величественными финиковыми пальмами было занято под огород. Более того, трудолюбивые жители пытались отвоевать у пустыни еще немного территории. Песчаное поле по периметру было засажено молодыми пальмами. А внутри квадрата копошилось полтора десятка людей. Одни собирали корзинами песок и выносили за пальмовую алею, насыпая защитный вал. Другие несли на расчищенное место навоз, листья, кору, отходы кухни; третьи перекапывали с песчаной землей все это разнообразие мусора, призванное стать плодоносящей почвой. Некоторые поливали перекопанное поле водой, чтобы ускорить процесс гниения.
Прокла с восхищением и удивлением наблюдала за работой трудолюбивых муравьев в человеческом образе. Внезапно ей стало не по себе. Нет! Римлянка, не имевшая ни малейшего представления о жизни в пустыне и о труде на земле вообще, испугалась не того, что и ей придется перекапывать навоз и птичий помет. Привыкшую к всевозможным изысканным яствам жену прокуратора не волновало то обстоятельство, что ей придется довольствоваться скудными продуктами, которые может дать эта бедная земля. Она боялась, что люди пустыни не признают в ней свою сестру, не примут в свое сообщество.
Варавва правильно оценил колебания Проклы и распорядился:
– Ждите тут. Я сообщу о вас здешнему старейшине.
Ждать довелось недолго, что было положительным моментом – после трудного путешествия было утомительно и обидно оставаться среди песка ввиду человеческого жилься. Тем более с грудной малюткой на руках. Варавва шел с древним седовласым старцем. Последний, видимо, понял состояние неожиданных гостей и не по летам ускорил шаг – так, что добровольный помощник беглянок едва поспевал за ним. Прокла почувствовала себя виноватой за торопливый шаг старца и невольно двинулась ему навстречу. Она еще сомневалась, стоит ли рассчитывать на гостеприимность со стороны совершенно чужих людей. Радушная улыбка на морщинистом лице человека, который за бесконечно долгие годы жизни отвык давать волю своим чувствам, развеяла все сомнения.
– Мы рады видеть в общине[18] жену Понтия Пилата – человека, который возвестил нас об Учителе Праведности, рассказал о Его земной жизни и Его кончине на кресте. Отныне и сколь будет тебе нужда – наша община станет твоим домом и семьей, почтенная Прокла.
Впервые ее мужа ценили и уважали совсем не за то, что он был прокуратором Иудеи и обладал огромной властью; впервые люди его хвалили, не рассчитывая на какие-то льготы со стороны могущественного наместника края. Прокла смогла лишь печально произнести:
– Теперь я вдова Понтия Пилата. Император приказал казнить мужа, а я с маленькой дочерью не представляю, где укрыться от его гнева. Ваша община – последняя надежда в этом бескрайнем мире.
– Ты будешь самой дорогой нашей гостью, – заверил старейшина. – О муже не печалься, ему сейчас хорошо. В этом жестоком мире за правду страдают все. Понтий Пилат сделал все, что мог на этой земле, и ушел к Учителю Праведности.
– Благодарю тебя, добрейший человек… Хотя об ушедших не принято говорить плохо, потому что они не смогут ничего возразить, и он был моим любимым мужем, но последние годы Понтий Пилат жил с огромной виной…
– Оставь… Он осознал вину – значит, искупил. Не стоит долго говорить, у нас еще будет время для бесед. А сейчас вы нуждаетесь в отдыхе. Идемте же к нашему скромному очагу.
Они были приняты в общине – так скоро, как и не надеялись. Впрочем, римлянка еще не знала, что согласно Уставу общины она могла в ближайшие два года считаться только новицией – новичком, претендующим по строгим законам пустынного сообщества на право стать его членом. Но почетной гостьей этого замкнутого обособленного, не признающего чужаков мира она стала с первого мгновения.
Едва Прокла с девочкой и Саломия разместились в указанной хижине, их жилище мгновенно было обставлено нехитрой мебелью, в том числе появилась маленькая кроватка для Марии. Здешние женщины принесли обед, вполне роскошный для пустынного поселения.
Уставшим Прокле и Саломии хватило лишь сил, чтобы поблагодарить заботливых поселянок. Они ничего не спрашивали, жительницы пустыни также не тревожили их расспросами. На следующее утро одна из женщин вновь принесла для них множество разнообразных яств. За неизменным радушием римлянка все же почувствовала некоторое скрытое отчуждение, а ей хотелось стать ближе к этим людям. Прокла, понимая, что за все в этом мире нужно платить, спросила:
– Как нам рассчитаться за комнату и за еду? И с кем?
– У нас не принято брать деньги со странников. Бог посылает нам свою благодать за помощь бедным людям.
– Но мы не бедные, – возразила римлянка. – У нас есть деньги, и мы готовы отблагодарить за заботу.
Прокла протянула женщине несколько серебряных монет с изображением Тиберия:
– Прошу, возьми хотя бы это для себя.
– Нет! – отшатнулась кумранитка от предложенных сестерциев, словно от раскаленных углей. – Нам нет нужды в деньгах. Мы получаем все необходимое, не прибегая к их помощи.
– Но я видела в селении вещи, которые вы не можете производить. Разве их не купили за деньги?
– Да. Немногое потребное мы покупаем в ближайших городах. Но это решает совет общины, деньги выделяет казначей. После вступления в общину мы сдаем ему все свое имущество.
После обеда Прокла посоветовалась с подругой, затем взяла все свои деньги и с тяжелой ношей отправилась к старейшине общины.
Почтенный старец все так же приветливо встретил ее:
– Всем ли довольна высокочтимая гостья? Не терпит ли в чем нужду?
– Меня, дочь и мою дорогую подругу обеспечили так, что ни о чем и не приходится мечтать.
– Но я вижу тревогу на твоем лице. Расскажи о своих заботах, и я сделаю все, чтобы их развеять.
– Я не могу отплатить за гостеприимство.
– Гостеприимство даже у вас, римлян, не стоит денег, а нам Бог велел помогать нуждающимся.
– Мне бы не хотелось считаться гостьей. Я мечтаю стать одной из вас. Как жене преступника, мне закрыт путь в прежний мир, но больше всего я беспокоюсь за маленькую Марию. Невинное дитя может пострадать за вину родителей, не успев стать взрослой.
– Ты останешься среди нас столько, сколько будешь иметь надобность.
– Но, боюсь, я не смогу быть полезной общине. Мария требует много времени, у меня не получится оставить ее одну даже ненадолго. И… – Прокла виновато потупила взор, – я никогда не делала тех работ, которыми заняты члены общины.
– Делай то, что должна мать делать для своего ребенка. Все, в чем вы будете иметь необходимость, община даст с радостью. Все, что мы сможем дать, – поправился старец, понимая, что римлянка не найдет в пустынном селении все удобства и яства, которые были ей доступны в иерусалимском дворце. – Мария – твоя самая главная забота, и нет большей пользы для общины, чем растить ее. Со временем ты найдешь дело по душе, а Мария станет нам всем помощницей.