Утром легионеры пошли на штурм. Дружные победные возгласы сопровождали их действия. С обнаженными мечами и копьями, готовые уничтожить первого же появившегося врага, они вступили на стену. Собственно, от стены остались только дымящиеся головешки и небольшой земляной вал.
Им так и не удалось пустить оружие в дело. Поднявшись на вал, легионеры увидели страшную картину: все пространство было залито кровью и усеяно трупами: мужчин, женщин, детей. Дворец пожирало пламя, и вместе с ним сгорали мечты римлян на богатую добычу. Они разбежались по неохваченным огнем постройкам, но и там нашли только мертвые тела.
Тлетворный запах начал подниматься над Масадой, а жаркое солнце обещало его только усилить и сделать невыносимым дальнейшее пребывание победителей в крепости. Флавий Сильва недовольно поморщился. У него был приказ после взятия Масады оставить здесь гарнизон, однако легионеры уже сейчас спешили покинуть это кладбище непогребенных. В небе кружили стервятники в ожидании роскошного обеда.
– Немедленно собрать все трупы, сложить у подножья скалы и сжечь, – приказал Сильва и обратился к легату: – Ты, Марк, лично пересчитаешь всех мертвых – стариков, воинов, женщин, детей – и сообщишь мне количество.
Воины нехотя начали исполнять приказ: одни тащили трупы иудеев, другие – деревянные части разных строений. Все вперемешку сваливалось под скалой. Когда гора оказалась приличной, ее подожгли. Трупы и бревна продолжали кидать в огонь прямо с крепостной стены. Иудеи считали варварским, языческим обычаем сожжение усопших, но теперь их тела могли рассчитывать лишь на такое погребение. Так Флавий Сильва отомстил иудеям, которые украли у него победу и добычу.
– Стойте! Что вы творите? – закричал Сильва в сторону легионеров, ломавших добротный жилой дом.
– Собираем дрова на погребальный костер иудеев, – пояснил центурион, непонимающим взглядом уставившись на командира.
– Не трогайте то, что не разрушено. Здесь будет стоять римский лагерь, и дом пригодится вам или вашим товарищам. Разве здесь не достаточно ненужного хлама?
В это время к Сильве приблизился легионер и доложил:
– Нашли живых иудеев.
– Где они?
Флавий Сильва бы скуп на эмоции и во время осады, и даже когда крепость оказалась в руках римлян. Теперь на его лице светился неподдельный интерес и любопытство, которое он желал удовлетворить немедленно.
– Их откопали на дне цистерны, которую иудеи использовали для хранения воды.
– Проводи меня к ним, – нетерпеливо потребовал командир, хотя приличнее было, учитывая его положение, приказать доставить пленников к нему.
На краю бассейна в окружении легионеров стояли две уставшие женщины. Глаза, наполненные печалью, то с грустью, то с ужасом смотрели отнюдь не на Сильву, а на то, что осталось от Масады. Позади них испуганно прятались ребятишки.
– Понимаете ли вы мою речь? – задал вопрос римлянин.
– Да, – ответила Прокла.
– Что случилось со всеми этими людьми? – Сильва кивнул в сторону погребального костра. – Что явилось причиной их смерти?
– Жители Масады предпочли смерть рабству.
– Они сами себя убили?
– Сначала воины убили тех, кто был им дороже, а потом друг друга, – объяснила Прокла.
– Не может быть? – не поверил Сильва. – Не может человек в здравом уме убить своих детей.
– Они представили, какая судьба ждет детей в римском плену. И сочли смерть меньшим для них наказанием…
– Речь твоя слишком чиста для иудейки, – Сильва подозрительно взглянул на старуху. – Ты римлянка?
– Нет, – отрицательно качнула головой Прокла. – Давно уже нет.
Сильва решил, что будет лучше продолжить расспросы пленниц наедине; слишком много собралось вокруг легионеров, которые оставили свои занятия и с любопытством рассматривали единственных своих пленников.
– Отведите их в лагерь, накормите и не беспокойте расспросами, – приказал командир.
В это время подошел легат:
– Всех убитых иудеев собрали. Мертвых оказалось девятьсот шестьдесят человек. – И удовлетворенно добавил: – У нас потерь нет.
– Благодарю. Как обстоят дела с нашими потерями, мне известно и без тебя.
– Что с ними делать? – спросил легат, показывая рукой на уходящих женщин и детей. – Продать в рабство? Отправить к соотечественникам, пока еще не догорел костер?
– Нет. Мы будем их беречь, как самую дорогую добычу. С первой же возможностью отправим в Рим, – ответил Флавий Сильва.
– Уж не для триумфа ли ты сохраняешь жалких чужестранок и их волчье племя? – усмехнулся легат.
– Друг императора, Иосиф, пишет историю войны с иудеями. Он по достоинству оценит наш трофей, потому что просил сообщать во всех подробностях об осаде и штурме Масады. Лучше этих женщин никто не расскажет.
– Возможно, и перед Веспасианом вспомнит о нас добрым словом, – мечтательно затянул легат. – Пойду, распоряжусь, чтобы их хорошо накормили и выделили лучшую палатку.
Спустя три месяца в римском дворце встретились два самых необычных человека, причастных к выжженной, залитой кровью далекой земле: Иосиф Флавий – иудей, перешедший на службу римлян, ставший любимцем римских императоров Веспасиана, Тита, Домициана; и Прокла – знатная римлянка, вдова прокуратора Иудеи, нашедшая убежище и свое место среди презираемого ее соплеменниками народа.
Эпилог
Тиберий умер 16 марта 37 г. – на следующий год после «отставки» Понтия Пилата. Тацит описывает последние дни жизни принцепса:
«Харикл (врач Тиберия) твердо заявил Макрону, что жизненные силы уже покидают Тиберия и дольше двух дней он не проживет. Тотчас пошли совещания между присутствующими, поспешили гонцы к легатам и войскам. В 17-й день до апрельских календ дыхание его прервалось: казалось, он уже достиг смертного срока. Вот уже, окруженный толпой поздравляющих, входит Гай Цезарь, чтобы принять власть, как вдруг приносят весть, что к Тиберию вернулись голос и зрение и он зовет, чтобы принесли ему поесть для подкрепления сил. Ужас обуял всех, люди рассыпаются кто куда, каждый изображает скорбь или неведение; Гай, в безмолвии, за высшим своим мигом ожидает последнего мига. Но Макрон бестрепетно приказывает задушить старика, набросив на него груду одежды, и разойтись от порога. Так кончился Тиберий на семьдесят восьмом году жизни».
То, чего боялся Тиберий всю жизнь, настигло его в глубокой старости. Настигло в тот миг, когда ему оставалось пройти лишь один шаг по этой земле, но наследники слишком спешили. Нетерпеливые, они хотели править сегодня, а не завтра.
Следующий император (единственный случайно выживший сын Германика) – Гай Цезарь Калигула – начал свое правление с того, что собрал разбросанные по миру останки матери и братьев и поместил их в мавзолей. То было одно из немногих добрых дел, совершенных Калигулой.
Ирод Антипа в 36 г. потерпел поражение от набатейского царя Ареты IV. Иосиф Флавий сообщает, что «некоторые иудеи видели в уничтожении войска Ирода вполне справедливое наказание Божие за убиение Иоанна».
После смерти Тиберия дела Ирода Антипы стали совсем плохи. Новый римский император – Калигула – освободил из тюрьмы племянника Ирода – Агриппу. Последний получил в управление тетрархию умершего Филиппа (у которого Ирод в свое время увел жену) и царский титул. Иродиада не могла стерпеть, что титул царицы будет носить другая. Она заставила Ирода отправиться в Рим просить у Калигулы короны. Подобное мероприятие не прошло мимо ушей Агриппы; он отправил в Рим донос на Ирода: якобы тот искал союза с парфянским царем Артабаном и участвовал в заговоре Сеяна. Калигула вряд ли поверил обвинению, потому что наказание выглядело слишком мягким, учитывая жестокий нрав императора. В 39 г. Ирод был сослан в Лугдунум (современный Лион) его тетрархия и все имущество передано Агриппе. Иродиаде разрешили остаться во владениях нового царя Иудеи, но она предпочла последовать за мужем в ссылку.
Неизвестно, поступила Иродиада так из боязни далее оставаться в Иудее, где все ей было враждебно, либо она действительно так страстно любила мужа, что не покинула его и в горести. Источники более не упоминают об этой зловещей паре.
Иосиф Флавий опишет все, что происходило в стенах осажденной Масады и за ее пределами. В главе Девятой Седьмой книги его знаменитой «Иудейской войны» он рассказывает о том, кому обязан сведениями о последнем акте кровавой войны:
«Рано утром римляне, в ожидании вооруженного сопротивления, приготовились к сражению, накинули наступательные мосты на крепость и вторглись в нее. Каково же было их удивление, когда вместо ожидаемых врагов на них отовсюду повеяло неприветливой пустотой и, кроме клокотавшего внутри огня, над всей крепостью царило глубокое молчание. Озадаченные этим явлением, они, наконец, как при открытии стрельбы, подняли боевой клик для того, чтобы этим вызвать находившихся внутри. Этот клик был услышан женщинами, которые вылезли из подземелья и по порядку рассказали римлянам о всем происшедшем. В особенности одна из этих женщин сумела передать в точности обо всем, что говорилось и делалось. Римляне все-таки не обратили внимания на их рассказ, так как не верили в столь великий подвиг…»
Что Флавий встречался и беседовал со свидетельницами гибели Масады, косвенно подтверждается его характеристикой, данной на одну из них: историк пишет, что женщина, «по своему уму и образованию превосходила большинство своего рода».
Сведения Флавия об осаде и гибели Масады подтвердились археологическими раскопками. Главное, что смущает сомневающихся: отсутствие погребенных тел в границах крепости. Но ведь римляне использовали Масаду в качестве своего форпоста еще в течение сорока лет. Естественно, они не могли оставить трупы там, где им предстояло жить.
Сам же знаменитый автор «Иудейской войны» получил презрение и ненависть соотечественников. Пораженный могуществом римлян, не верящий в успех борьбы против этого воинственного народа, он отказался от родины и даже имени, данном при рождении, и перешел в лагерь врага.