Штука, с которой она возится, внезапно начинает обдувать нас потоком воздуха.
Прищурив глаза от порывов ветра, я не останавливаюсь. Вид ее обнаженного зада заставляет меня попытаться взобраться на нее.
Задыхаясь от смеха, Бекки отталкивает меня от себя и начинает складывать подушки в некое подобие фигуры. У нее их в избытке, и я размышляю о том, что если работа самца — охотиться на мясо, а работа самки — строить гнездо, то моя пара доказала свою доблесть.
Я пытаюсь помочь ей, но очевидно, что я не знаю, что делаю, и слишком далеко зашел в муках сексуального желания, чтобы чем-то помочь. Я слишком сосредоточен на том, чтобы прикасаться к ней, а не строить гнездышко для размножения.
— Сюда, — говорит Бекки, становясь на четвереньки, маневрируя так, чтобы ее грудь (и живот, и таз) поддерживала настоящая гора подушек — и располагаясь так, чтобы ее лицо беспрепятственно получало поток воздуха от вентилятора.
Когда я обнимаю ее, то понимаю, что вся кровь в моем теле прилила к области таза, наполняя писающий орган и плодный мешок, сжимая их до неприятной степени. Я должен спариться с ней. Это стало императивом.
Мои руки сжимают ее пухлые ягодицы сзади, отчего у Бекки перехватывает дыхание.
Склоняясь над ней, я обнюхиваю ее волосы, сильно прижимаюсь носом к точке за ухом, прежде чем облизать вдоль горла.
Мой писающий орган касается места соединения шелковистых бедер, заставляя Бекки выгнуть спину.
Я нажимаю вперед. Проникновение неожиданно влажное, даже более влажное, чем наше первое соитие. Отстранение от нее создает захватывающе восхитительное трение, о котором я с трудом мог перестать думать.
Когда я вытаскиваю из нее свой орган, ее канал издает явный сосущий звук, который возбуждает меня.
Я снова заполняю ее, скользя глубоко внутрь и выходя. Я ускоряюсь, проскальзывая рукой под нее, чтобы найти то место между ног, которое заставляет ее реагировать. Когда я нахожу его, мои пальцы гладят там, пока она не начинает брыкаться подо мной.
Звук нашей влажной кожи, шлепающей и прилипающей друг к другу, когда я вхожу в ее шелковистую крепкую хватку, создает непристойную гармонию. Напряжение скручивается во мне все туже и туже — пока семя не выстреливает наружу, ощущаясь горячее огня, извергаясь из моего плодного мешка.
Бекки снова вскрикивает, ее внутренности доят меня так же жадно, как и в первый раз.
И я бросаюсь вслед за ней, подгоняемый очередным всплеском, разделяя с ней несколько последних энергичных толчков.
Когда я, наконец, вынимаю писающий орган, из ее набухшего, основательно использованного канала вытекает голубое семя.
Моим древним йондеринским инстинктам чрезвычайно приятно видеть это зримое свидетельство того, что я заявил на нее права.
Я провожу ее в уборную комнату, чтобы она могла опорожниться, затем настаиваю на том, чтобы помочь ей очистить канал, из которого вытекает семя. После я веду ее обратно в наше гнездышко, где помогаю подложить подушки, пока ей не станет удобно, и держу ее в своих объятиях всю ночь напролет.
ГЛАВА 12
У нас двоих действительно улучшается межвидовое общение. Дни приятно проходят за напряженной работой внутри и снаружи дома.
— Бекки? — зову я, направляясь к крыльцу.
Пако проносится мимо меня и одним прыжком взлетает по ступенькам. Ему повезло, что крыльцо выдерживает его вес.
— РИИИИИ! — кричит он, высоко подняв уши, гордо выпятив губы, когда тоже зовет ее.
Сетчатая дверь с грохотом ударяется о косяк, когда Бекки выходит на крыльцо.
— Кыш, — автоматически говорит она Пако, который, вместо того чтобы подчиниться ее приказу, поворачивает массивную голову и хватает ртом ее юбку. Чтобы усилить впечатление, что у него безграничная склонность к ослячьим выходкам, он дергает ее.
Бекки ахает и пытается вырвать у него подол юбки.
Выглядя довольным, Пако опускает уши, готовясь к предстоящей борьбе. Перенеся вес на задние копыта, на этот раз у него больше силы, когда он снова дергает юбку.
Бекки взвизгивает и скользит вперед.
— ПАКО! — рявкаю я. Может, он и играет, но он способен вывести ее из равновесия и причинить вред ей и нашему головастику.
Чудовище игнорирует меня.
Хотя его холка едва достигает локтя моей пары, он крепок, как вагон, набитый железнодорожными шпалами (и почти такой же тяжелый), и полон решимости сеять хаос. Везде, где его рот касается ткани, остается зеленая травяная пена. Когда она скользит по ее некогда чистой одежде и рукам, Бекки издает крик отчаяния.
Я добираюсь до них. Вздыхая, поднимаюсь по ступенькам и поступаю разумно — поднимаю всю ослиную задницу в воздух, что заставляет его отпустить ее платье.
Он даже издает рев, почти визжа, когда втягивает воздух, и его хвост хлещет из стороны в сторону, шерсть слегка покалывает мою руку.
— Прекрати приставать к моей паре, — строго предупреждаю я его.
Замирая, он издает угрюмый рев.
Решив, что он раскаивается, я надежно ставлю его на четыре копыта. На землю. Где ему и место. Фыркая, он встряхивает пушистой гривой, его ворчание стихает до недовольно звучащего фырканья.
Кривя рот в неохотной улыбке, я глажу его. К моему удивлению, под ладонью его волосы отслаиваются от кожи и сбиваются в комок.
Я смотрю, как он падает на землю.
— О нет…
— Все в порядке, — успокаивает Бекки, точно определяя причину моего беспокойства. — Он линяет. Это случается и с лошадьми, прежде чем наступает летняя жара.
Я моргаю.
— Повтори?
Бекки указывает на Пако.
— С наступлением лета он станет гладким, как шелк.
Мои брови достигли линии роста волос. Я буквально чувствую, как они приподнимают мои волосы.
— Это не лето?
Бекки пытается скрыть гримасу, но я вижу ее.
Я сглатываю.
— Ты хочешь сказать, что солнце приблизится к поверхности планеты?
Одно ее плечо поднимается в неловком пожатии.
— Я думаю, так бывает летом. Так что да.
Переориентируясь, решив игнорировать ужас ее заявления — пока — я возвращаюсь к текущему вопросу. Я снова иду к ступенькам, но останавливаюсь у подножия первой, чтобы мы с Бекки были достаточно близки по росту, и наши глаза были почти на одном уровне.
Бекки смотрит на меня с любопытством.
— Ты звонил?
Я хмурю брови.
— Что?16
Она машет рукой.
— Ничего. Что тебе нужно?
Я указываю за спину, на сарай.
— Я не могу найти, где еще столбы и проволока.
Она хмурится.
— Что ты имеешь в виду?
Я поднимаюсь еще на одну ступеньку и наклоняюсь, чтобы запечатлеть нежный поцелуй на ее лбу.
— Я использовал все, что было в наличии, но теперь они закончились. Мне еще нужно оградить много оксиоков — где остальные столбы и проволока, которые я должен установить?
Ее глаза широко распахнуты. Ей требуется несколько мгновений, прежде чем она отводит взгляд от моего рта.
— Вы использовал все, что было приготовлено в сарае?
Я киваю.
Устремив взгляд мимо меня, она качает головой, в ее тоне слышится что-то вроде удивления.
— Это стоило пятидесяти оксиоков ограды, Уилл. Это же ограждение на пятьдесят оксиоков, Уилл. Все говорили, что на каждый оксиок уйдет по два дня — и то если нанять помощников, — теперь она смотрит на меня, оценивающе. — Ты огораживаешь землю с нечеловеческой скоростью.
— Ты сократила мое имя, — выдыхаю я.
Она делает паузу, выглядя неуверенной.
— Это нормально? Ты бы предпочел, чтобы я называла тебя…
— Нет, — спешу сказать я. — У меня сложилось впечатление, что сокращение имени обычно означает дружбу. По крайней мере, я видел это в видео. Это относится и к реальной жизни? К… тебе и мне?
Бекки отводит взгляд в манере, которую, как я слышал, в фильмах описывают как застенчивую.
— Да.
Мое сердце переполняется радостью.
— Ты бы хотела, чтобы оставшаяся площадь тоже была огорожена? — спрашиваю я.
Она моргает, ее рот открывается и закрывается один раз, прежде чем она находит в себе силы ответить.
— Да. Я имею в виду, мы не можем позволить себе сделать все сразу, но в идеале мы купим материалы, чтобы обустроить еще пару пастбищ для поочередного выпаса лошадей. Для этого нам придется съездить в город.
Я отрываю взгляд от её чересчур соблазнительных изгибов.
— Мы сможем сделать солидную покупку, — я этого не озвучиваю, но ведь у нас все еще есть деньги из седельной сумки. Хоть мы об этом и не говорили, мне кажется, Бекки чувствует себя одновременно оправданной, присвоив эти деньги, и испытывает к ним отвращение. — Когда бы ты хотела поехать? Мой друг, — добавляю я, тронутый.
Кривя губы, она бросает кухонное полотенце, которое до этого держала в руке, на плечо.
— Мы можем поехать сейчас, — она выглядит невероятно привлекательно, стоя передо мной, даже несмотря на то, что слюна Пако испачкала ее одежду.
Поддавшись порыву выразить ей еще больше нежности, я стремительно наклоняюсь. Поля моей фетровой шляпы загибаются вверх, когда она цепляется за блузку Бекки, и я прикладываю поцелуй к ее животу.
— Привет, малыш Головастик, — говорю я. — Мой второй друг.
Бекки испуганно втягивает воздух, когда ее живот ударяется о мой рот. Ее руки взлетают вверх, останавливаясь на моих плечах, но она не отталкивает меня.
— Ребенок шевелится.
Я чувствую, как мои губы изгибаются от удовольствия.
Сгорая от любопытства, я еще раз касаюсь губами живота Бекки.
Головастик снова шевелится, задевая меня в ответ, заставляя улыбнуться шире от удивления.
Не довольствуясь тем, что его игнорируют, Пако вытягивает шею и срывает с моей головы шляпу.
Бекки сдерживает улыбку, а затем откровенно смеется.
Я игнорирую этого придурка и улыбаюсь в ответ на смех моей пары, поднимаясь еще на одну ступеньку, встречаясь с ней взглядом.
— Мы можем запланировать одно занятие перед отъездом?
Она моргает. Затем ее взгляд опускается к моему паху.