А в воскресенье утром была прозрачная погода, солнышко светило вовсю, и папа сказал прямо с утра:
– Давай ешь побыстрее, и махнём с тобой в зоопарк. Давно что-то не были, одичали совсем.
От этих слов мне и вовсе весело стало жить, и я быстро собрался. Ах, люблю я ходить в зоопарк, люблю смотреть на маленькую ламочку и представлять, что её можно взять на руки и гладить! И у неё по сумасшедшему стучит сердце, и она взбрыкивает стройными, ловкими ножками. И кажется, что сейчас больно ударит. Но ничего, дело как-то обходится.
Или тигрёнок. Тоже хорошо бы взять на руки! А он смотрит на тебя ужаснувшимися глазами. Душа в пятки ушла. Боится, дурачок, наверное, думает: вот, мол, мой смертный час пришёл.
А ещё хорошо в зоопарке стоять перед загоном зубробизона и думать про него, что это ожившая гора, на которой высечено лицо задумчивого старика, а ты стоишь перед этой горой и весишь всего-то двадцать пять кило и рост только сто двадцать восемь сантиметров. И пока мы шли, я всю дорогу думал разные разности про зоологический сад и шёл смирно, не скакал, потому что в руках у меня был транзисторный радиоприёмник, в нём журчала музыка. Я переводил его с одной станции на другую, и настроение у меня было самое распрекрасное. А когда мы пришли, папа сказал: «К слону», – потому что слон был у папы самый любимый во всём зоопарке. Папа всегда ходил к нему первому, как к царю. Поздоровается со слоном, а уж потом отправляется куда глаза глядят. И на этот раз мы поступили так же. Слон стоял, как войдёшь, с правой стороны, в отдельном уголке, на пригорке; уже издалека было видно его громадное тело, похожее на африканскую хижину, стоящую на четырёх подпорках.
Огромная толпа народа стояла у его загородки и любовалась слоном. Было видно его симпатичное, как бы улыбающееся лицо, он шамкал треугольной губой, покачивал шишковатой головой, шевелил ушами.
Я сейчас же быстро протолкался сквозь толпу к нашему Шанго (его звали Шанго, он был сыном индийского слона Махмуда – так было написано на специальной дощечке возле его загородки).
Папа протиснулся вперёд и крикнул:
– Доброе утро, Шанго Махмудович!
И слон оглянулся и обрадовано закивал. Мол, здравствуйте, здравствуйте, где это вы пропадали?
И окружающие посмотрели на папу с улыбкой и с завистью. И мне тоже, честно говоря, стало здорово завидно, что вот слон ответил папе. И мне тут же захотелось, чтобы Шанго и меня одарил своим вниманием, и я громко закричал:
– Шанго Махмудович, привет! Смотрите, какая у меня вещь.
И я поднял высоко над собой папин транзисторный радиоприёмник. А из приёмника текла музыка, он играл разные песни. И Шанго Махмудович повернулся и стал слушать эту музыку. И вдруг он высоко задрал свой хобот, протянул его ко мне и неожиданно и ловко выдернул у меня из рук эту несчастную машинку.
Я прямо остолбенел, да и папа тоже. И вся толпа остолбенела. Наверное, думали, что будет дальше. Отдаст? Трахнет оземь? Растопчет ногами? А Шанго Махмудович, видимо, просто хотел музыку послушать. Он не стал ни бить приёмник, ни отдавать. Он держал приёмник – и всё! Он слушал музыку. И тут, как назло, музыка замолкла – наверное, у них там был перерыв, не знаю. Но Шанго Махмудович продолжал прислушиваться. Вид у него был такой, что вот он ждёт, когда же приёмник заиграет. Но ждать, видно, нужно было долго, потому что приёмник молчал. И тут, вероятно, Шанго Махмудович подумал так: что за бесполезную штуку я держу целую вечность в хоботе? Почему она не играет? Ну интересно, какая она окажется на вкус?
И, недолго думая, этот бедовый слон сунул мой шикарный приёмник прямо себе под хобот, в свой обросший войлоком рот, да не прожевал, а просто положил, как в сундук, и, будьте здоровы, слопал!
Толпа дружно ахнула и оцепенела. А слон оглядел эту потрясённую толпу с довольно-таки нахальной улыбкой и вдруг сказал придушенным голосом:
«Начинаем производственную зарядку! И!..»
И из него зазвучала какая-то бурная музыка. Тут все сразу покатились с хохоту, просто животики надрывали, стонали от смеха; из-за этого дикого шума уже не слышно было никаких звуков. Слон стоял совершенно спокойно. Только в глазах его горело плутоватое выражение.
А когда все стали потихоньку затихать, из слоновьего рта снова раздался чуть приглушённый, но отчётливый голос:
«Быстрые подскоки на месте, раз-два, три-четыре…»
А в толпе, между прочим, было очень много мальчишек и девчонок, и когда они услышали про подскоки, так прямо завизжали от радости. И, не откладывая в долгий ящик, с ходу включились в это дело: раз-два-три-четыре… Они здорово скакали. И визжали, и орали, и выкидывали разные коленца. Ещё бы! Кому же не охота поскакать под слоновью команду? Тут всякий заскачет. Лично я заскакал в ту же секунду. Хотя я прекрасно понимал, что кому-кому, а мне тут меньше всех надо скакать и радоваться. Мне, скорее всего, надо было плакать. Но вместо этого я, знаете, подскакивал, как мячик: раз-два-три-четыре! И выходит, что у меня же стянули радиоприёмник и я же от этого удовольствие получаю. А между тем занятия всё продолжались. И слон перешёл к следующему упражнению.
«Руки сжать в кулаки, махательные и толкательные движения. Раз-два-три!»
Ну конечно, тут началось светопреставление. Просто чемпионат Европы по боксу. Некоторые мальчишки и девчонки совершенно серьёзно вошли в аппетит и давай так друг друга волтузить, что только перья полетели. А одна проходящая мимо бабушка спросила у какого-то старичка:
– Что здесь происходит? Что за драка?
И он ответил ей шутливо:
– Обыкновенное дело: слон физзарядку проводит с населением.
Бабушка только рот раскрыла.
Но тут Шанго Махмудович вдруг замолчал, и я понял, что мой приёмник всё-таки сломался в его животе. Конечно, попал в какую-нибудь слепую кишку – и прощай навек. В эту же секунду слон посмотрел на меня и, грустно покачивая головой, но с большим намёком, пропел:
«Помнишь ли ты, как улыбалось нам счастье?»
Я прямо чуть не заплакал от горя. Помню ли я?! Ещё бы! Ещё секунда – и я бросился бы на него с кулаками. Но тут возле него появился человек в синем халате. В руках у него были веники, штук пятьдесят или больше, и он сказал слону:
– Ну-ка, ну-ка, покажи-ка, что у тебя играет? Но только тихонько, тихонько, а я вот тебе веничков принёс, на-ка, покушай.
И он разбросал веники перед слоном. Шанго Махмудович очень осторожно положил у ног человека мой радиоприёмник. Я крикнул:
– Ура!
Остальные кричали:
– Бис!
А слон отвернулся и стал жевать веники. Служитель молча подал мне радиоприёмник, – он был тёплый и заслюнявленный.
Мы с папой поставили его дома на полку и теперь включаем каждый вечер. Как звучит! Просто чудо! Приходите слушать!
«Тиха украинская ночь…»
Наша преподавательница литературы Раиса Ивановна заболела. И вместо неё к нам пришла Елизавета Николаевна. Вообще-то Елизавета Николаевна занимается с нами географией и естествознанием, но сегодня был исключительный случай, и наш директор упросил её заменить захворавшую Раису Ивановну.
Вот Елизавета Николаевна пришла. Мы поздоровались с ней, и она уселась за учительский столик. Она, значит, уселась, а мы с Мишкой стали продолжать наше сражение – у нас теперь в моде военно-морская игра. К самому приходу Елизаветы Николаевны перевес в этом матче определился в мою пользу: я уже протаранил Мишкиного эсминца и вывел из строя три его подводные лодки. Теперь мне осталось только разведать, куда задевался его линкор. Я пошевелил мозгами и уже открыл было рот, чтобы сообщить Мишке свой ход, но Елизавета Николаевна в это время заглянула в журнал и произнесла:
– Кораблёв!
Мишка тотчас прошептал:
– Прямое попадание!
Я встал.
Елизавета Николаевна сказала:
– Иди к доске!
Мишка снова прошептал:
– Прощай, дорогой товарищ!
И сделал «надгробное» лицо.
А я пошёл к доске.
Елизавета Николаевна сказала:
– Денис, стой ровнее! И расскажи-ка мне, что вы сейчас проходите по литературе.
– Мы «Полтаву» проходим, Елизавета Николаевна, – сказал я.
– Назови автора, – сказала она; видно было, что она тревожится, знаю ли я.
– Пушкин, Пушкин, – сказал я успокоительно.
– Так, – сказала она, – великий Пушкин Александр Сергеевич, автор замечательной поэмы «Полтава». Верно. Ну, скажи-ка, а ты какой-нибудь отрывок из этой поэмы выучил?
– Конечно, – сказал я.
– Какой же ты выучил? – спросила Елизавета Николаевна.
– «Тиха украинская ночь…»
– Прекрасно! – сказала Елизавета Николаевна и прямо расцвела от удовольствия. – «Тиха украинская ночь…» – это как раз одно из моих любимых мест! Читай, Кораблёв.
Одно из её любимых мест! Вот это здорово! Да ведь это и моё любимое место! Я его, ещё когда маленький был, выучил. И с тех пор, когда я читаю эти стихи, всё равно – вслух или про себя, мне всякий раз почему-то кажется, что хотя я сейчас и читаю их, но это кто-то другой читает, не я, а настоящий-то я стою на тёплом, нагретом за день деревянном крылечке, в одной рубашке и босиком, и почти сплю, и клюю носом, и шатаюсь, но всё-таки вижу всю эту удивительную красоту: и спящий маленький городок с его серебряными тополями; и белую церковку, как она тоже спит и плывёт на кудрявом облачке передо мной, а наверху звёзды, они стрекочут и насвистывают, как кузнечики; а где-то у моих ног спит и перебирает лапками во сне толстый, налитой молоком щенок, которого нет в этих стихах, но я хочу, чтобы он был. А рядом на крылечке сидит и вздыхает мой дедушка с лёгкими волосами, его тоже нет в этих стихах, я его никогда не видел: он погиб на войне, его нет на свете, но я его так люблю, что у меня теснит сердце…
– Читай, Денис, что же ты! – повысила голос Елизавета Николаевна.
И я встал поудобней и начал читать. И опять сквозь меня прошли эти странные чувства. Я старался только, чтобы голос у меня не дрожал.
Тиха украинская ночь.